и реками, создающими ее естественные границы>.
в землях, которые в дальнейшем огнем и мечом были присоединены к
Германской империи, в междуречьях Лабы и Одры по всему побережью
Балтийского моря (тогда - Скифские воды) жили полабинги, кучины, лингоны,
варнабы, укряне, хипцины, пирпипаны, толозанты, ретары, гевельды, доксаны,
вилины, стодораны, ретарии, лужичи.
названиях рек и городов будут угадываться славянские первоосновы:
Бранденбург - Бранибор, Ратценбург - Ратибор, Любек - Любека, Траве -
Трава, Мейссен - Мишин, Росток - Растоки. А хронист ведь когда-то писал с
тревогой: <Область славянского языка так обширна, что ее невозможно объять
умом>.
властителей над собою>, - писал Гельмгольд. <Глаза у них голубые, лицо
красноватое, а волосы длинные> - такими остались в истории.
Истреблены только потому, что их земля понравилась ненасытным соседям и
еще более ненасытному их богу, - прикрываясь его именем, германские рыцари
шли на незащищенные поселенья славянские. Знаем, что были славяне
доброжелательны, умны, правдолюбивы, отличались твердостью духа и
умеренностью. Германский хронист вынужден был признать, что славяне пусть
<еще не просвещены верой, но одарены добрыми естественными свойствами, ибо
весьма жалостливы к тем, кто терпит нужду. Золото и серебро они ценят мало
и богаты редкостнейшими, не известными нам мехами, запахи коих влили
смертоносный яд гордячества промеж наших. Сами же они считают эти меха не
дороже всякой скверны и тем самым, я считаю, выносят приговор всем нам,
ибо добиваемся куньих мехов, как высочайшего блаженства>.
о том высокоученый князь Всеволод? Иль все равно ему было? Да что там
племена, коли он не пожалел даже своей молоденькой дочери...
охваченных сытым воспоминанием о многодневном свадебном пиршестве кнехтов.
Хвалили своего маркграфа, распевали: <Ангелы на небо, пастухи в конюшню,
гой нам, гой!> Дождь их не пугал. Настоящего сакса ничто не пугает, ему
быть не может никаких преград и помех. <Реки переплывем, горы преодолеем,
хитрости переборем, силу переломим, гой нам, гой!>
земли. Хмурый тюринг не отличался ни гостеприимством, ни щедростью.
Сказал: бери в подол рубахи - вот и вся тебе тут земля. Сакс набрал землю
в подол и начал разбрасывать по крошке, и перепуганный тюринг увидел, что
все его горы покрыты саксовой землей.
нужно, гой нам, гой! Найдем их осады в диких борах, на сыром на корне, над
реками-озерами, не спросим названья, не дадим опомниться - ни всклика, ни
крика, ни плача, ни памяти - падем дождем, бога принесем - своего бога,
свое слово, свой меч! Гой!>
гоготали сдуру, маркграф тоже встрял в это шутовство, похвалялся, обещал
своим воякам развлеченья, пороскошествовать со славянскими... свинками.
Более всего хотел сам утешиться после позорной неудачи перед непокорной
женой, не было в ней, кроме царского титула и богатств, вовсе не было
ничего привлекательного для такого знатного мужа, как он!
перед ними, обмытое дождем, разбросанное по-над вытянутым небольшим
озером, чистое и тихое, не изготовленное ни к обороне, ни к гибели своей.
беспомощных, несчастных. Позади них остались трупы безжалостно убитых
мужчин, стариков, детей, растерзанные тела женщин поруганных, а после -
тоже убитых. Позади них полыхал огонь. Он не поддался дождю, красными
озерами расплескивался над кровлями, и узкое озеро возле селения тоже,
казалось, горит, полнится кровавыми отблесками смерти и уничтожения.
смогли найти сушняка на костры. Собранный хвост дымил, стрелял, шипел,
давил дымом. Огня не было. Ни обогреться, ни посушиться, а в темноте
нападут внезапно, не заметишь.
кобылы маркграфа вытоптали все живое.
меду. Наглели еще сильней, чем днем. Гой нам, гой! Ангелы на небо, а
рыцари в поле!
угрожали, пускали из себя гадкий дух, и кобылы пускали - все смешалось.
Пленники ждали утра, связанные по рукам и ногам, лежали вповалку вместе со
своим скотом, не спали; псы лизали им руки и лица, тихо скулили: ой горе,
горе...
славянской есть уши и глаза. Услышали, бросили отовсюду воинов, они шли
пешком через болота, через трясины, через непроходимые места - напрямик,
наперехват, шли по следам тяжелых кобыл на горький запах дыма, на звуки
ругани и похвальбы. Копья такие длинные, что в тумане не увидишь
наконечника. Боевые секиры на рукоятях в полтора мужицких роста. Луки,
закаленные в огне, величиной от пят до бороды. Круглые щиты, обтянутые
кожей туров.
барахтались, валились под тяжестью панцирей, утопали в трясине. Тяжелые
секиры падали на шлемы, на железо. Людей не видно, секиры падали словно
сами по себе. Германским мечом некого достать. Трещат шлемы. Раскалываются
черепа.
выдернули из панцирей, в одних сорочках выгнали на опушку леса, связали
ремнями, снятыми с пленников. Погнали насильников назад. Босых, полуголых,
под дождем. По следам их кобыл. Гнали долго и упорно. К сожженному
селенью, к озеру, которое, видно, хранило еще в своих глубинах отсветы
вчерашних ужасов.
красивая сильная рыба. Предки умели выбирать место для жительства. Осенью
вода еще холоднее. В этом легко убедиться его светлости маркграфу. Генриха
загнали в воду по самую шею. Пускай поостынет. Когда он пытался вырываться
на берег, воины брали его на рогатины, как медведя, снова загоняли на
глубину. Так до вечера. Бароны страдали под дождем на берегу. К ночи всех
пропустили. В одних сорочках. Погнали до болота, плюнули вслед.
Возвращайтесь, откуда пришли...
в котлы, не будут играть на лютнях, не будет маркграф кивать обнаженным
мечом. Будет лежать трупом, хоть и живой, и не помогут ни мудрые аббаты с
их молитвами, ни привезенные из самой Италии прославленные лекари, не
поможет крапивное семя с медом, не поможет и девясил капуанский - скрючит
маркграфа, все двести девятнадцать костей, и уже не поднимется маркграф с
ложа, не увидит своей совершеннолетней жены, не будет кичиться, что, мол,
после того, как исполнилось непокорной шестнадцать лет, ее препроводят,
будто охотничью суку, в его замок, - нет, Генрих умрет как раз, когда
воспитанница Кведлинбургского монастыря Пракседа достигает competentia
annorum.
проклинали тех, кто приходил на стройку из любви к заработкам. Петь
псалмы, признавать грехи, укладывать камень, стараясь, чтобы его положение
как можно более приближено было к тому, какое он занимал в скале, из
которой вырублен, - вот что поощряли святые отцы, вот чему всячески
способствовали императоры. Все в мире шатко, ненадежно, тревожно, мысль не
укоренялась в сущее, верилось в чудеса и страхи, потому-то камень и должен
был стать как бы залогом продолжительности и прочности государства и
церкви. Если, скажем, переселялся монастырь в укрепленное стенами здание,
хронист восторженно восклицал: <О счастливый час! О благая минута! О день
избавления, когда господь решил перенести виноградник свой из Египта,
являя слугам своим милосердие свое в месте, стенами огражденном!>
резиденции германских императоров Саксонской династии, основано было
аббатство для воспитания дочерей знатных семей, построено две церкви в
честь местных святых - Серватиуса и Виперта. Жена императора Оттона I
Адельгейда стала покровительницей аббатства, с тех пор установился обычай,
что аббатисой в Кведлинбурге должна быть императорская дочь, многим при
рождении давалось имя Адельгейды в надежде на сию высокую честь, ибо
Кведлинбургское аббатство было столь же авторитетно, как и монастыри в
Монте-Кассино, Сенкт-Галлене, Рейхенау и Клюни. Когда умер в молодом еще
возрасте последний из императоров Саксонской династии Оттон III, что
прославился своей ученостью, германские князья, напуганные, видно, слишком
ученым императором, на своем съезде рейнском провозгласили императором
совершенно неграмотного Конрада, который положил начало Франконскому дому.
Капеллан Виппон, описавший жизнь Конрада, даже в неграмотности императора
увидел добродетель, сказав: <Воля божия восхотела оставить тебя
Ильин Андрей
Никитин Юрий
Ильин Андрей
Пехов Алексей
Посняков Андрей
Ибсен Генрик