время от времени с соседнего жнивья доносился задумчивый и нежный свист
перепела.
веселясь, они порхали с куста на куст, с одного дерева на другое,
беззаботные и легкомысленные, ибо вокруг царило великое изобилие и
оживление. Здесь был важный и неприступный самец реполов (излюбленная дичь
юных охотников), кричавший пронзительным и сварливым голосом; здесь были
черные певчие дрозды, летавшие темною тучей; золотокрылый дятел с малиновым
гребешком, широким черным ожерельем и ярким радостным оперением; свиристель
с красными по краям крылышками, с желтым кончиком хвоста и маленькой
шапочкой из крошечных перышек; синяя сойка - эта шумная щеголиха, в нарядном
и легком голубоватом кафтанчике, из-под которого выглядывало белоснежное
белье; она щебетала и чирикала, кивала головкой, приседала и кланялась,
делая вид, что она на короткой ноге со всеми певуньями рощи.
открытые на все то, что имеет отношение к сытной и вкусной еде, с
наслаждением останавливались на сокровищах, выставленных напоказ веселою
осенью. Со всех сторон в огромном количестве видны были яблоки: одни висели
еще обременительным грузом на коренастых деревьях, другие были уложены в
корзины и бочки для отправки на рынок, третьи, ссыпанные в колоссальные
кучи, предназначались для выделки сидра. Дальше пошли обширные поля
кукурузы: из-под лиственного покрова на каждом стебле виднелись осыпанные
золотом хохолки - это зрелище породило в нем видения пирожных и заварных
пудингов; в то же время лежавшие между стеблями тыквы, повернувшие к солнцу
свои чудесные округлые животы, заставили его вспомнить о роскошных, тающих
во рту пирогах. Окончилась кукуруза, начались поля, засеянные гречихой;
оттуда несся пряный дух пасеки, и, поглядывая в эту сторону, наш герой
ощутил во рту сладостный вкус румяных оладий, которые плавали в масле и
которые поливала медом или патокой нежная, маленькая, пухленькая, с
очаровательными ямочками, ручка Катрины ван Тассель.
ехал вдоль цепи холмов, с которых открывается один из самых красивых видов
на могучие воды Гудзона. Солнце медленно скрывалось на западе. Уходящая
вдаль зеркальная гладь Таппан-Зее была недвижима, разве где-нибудь, то
здесь, то там, легкая рябь бороздила поверхность, вытягивая и удлиняя синюю
тень далекой горы. Несколько облачков янтарного цвета висели в бездонном
небе, полная неподвижность воздуха позволяла им стоять на одном месте.
Горизонт, сначала горевший червонным золотом, постепенно меняя окраску,
приобрел оттенок, свойственный золотисто-зеленой кожице зрелого яблока, и
потом, наконец, сделался темно-синим, как глубины небесного свода. Косой
луч, замешкавшийся на лесистых гребнях нагорий, круто нависавших кое-где над
рекой, оттенял свинцовые и пурпурные тона скал и утесов высокого берега.
Вдалеке виднелось маленькое суденышко, медленно спускавшееся вниз по
течению, с парусами, праздно повисшими вдоль мачты. И так как в неподвижной
воде отражалось небо, казалось, будто суденышко это парит в воздухе.
гордость и цвет округи. Тут были пожилые фермеры: худые - кожа да кости -
люди в домотканных штанах и куртках, в синих носках и огромных башмаках с
великолепными оловянными пряжками; были и их маленькие, сухонькие, но
проворные и веселые жены в плоеных чепцах, в коротких платьях с низкою
талией, в домотканных юбках, с ножницами и подушечками для иголок, с
пестрыми сумками из коленкора, висящими на поясе. Тут были также пышущие
здоровьем девицы, одетые почти так же, как и мамаши, если не считать
какой-нибудь соломенной шляпки, ленты или порою белого платья, что говорило
о новшествах, занесенных из города, были, наконец, и молодые люди в куртках
со срезанными под прямым углом фалдами (эти куртки были украшены рядами
огромных, ярко начищенных медных пуговиц), с волосами, заплетенными, по моде
того времени, в косу, в особенности у тех, кому посчастливилось раздобыть
кожу угря, ценимую в здешних местах в качестве мощного средства,
способствующего росту волос.
"посиделки" верхом на своем любимом Черте - существе, которое, подобно
своему хозяину, было воплощением бешеной силы и озорства и на котором, кроме
Брома, никто не мог усидеть. К слову сказать, этот малый предпочитал
норовистых коней, любивших выкидывать штуки и подвергать всадника постоянной
опасности свернуть себе шею; послушную, хорошо выезженную лошадь он считал
животным, недостойным парня с характером.
взорам моего героя, едва только он вошел в роскошную гостиную дома ван
Тасселей. Его восхитил не столько даже выводок пышущих здоровьем девиц и
обворожительная выставка "белого и румяного", сколько очарование настоящего
голландского праздничного стола, и к тому же - в деревне, и к тому же - в
пору осеннего изобилия. Боже мой, чего, чего там только не было! Сколько
блюд с пирожными всевозможных, не поддающихся описанию разновидностей,
известных лишь опытным голландским хозяйкам! Там были знаменитые ореховые
пирожные, тающие во рту "оли коек" {Род пирога (голл.).}, рассыпчатые,
хрустящие под зубами нежные пончики; были пирожные из сладкого и пирожные из
слоеного теста, пирожные имбирные, пирожные медовые - вся пирожная порода
вообще. Там были также яблочные пироги, пироги с персиком и пироги с тыквой;
нарезанная ветчина и копченая говядина; сверх того, чудесные лакомства из
сливового варенья, персиков, груш и айвы, не говоря уже о тушеной рыбе и
жареных цыплятах, о мисках с молоком и со сливками. Все это было расставлено
вперемежку, приблизительно так, как я описал, по соседству с фамильным
чайником, испускавшим клубы пара посредине стола, - да будет благословенно
столь роскошное зрелище! У меня не хватает ни времени, ни сил, чтобы
достойным образом описать это пиршество, а кроме того, мне не терпится
продолжать мою повесть. К счастью, Икабод Крейн, в отличие от своего
историка, никуда не спешил и мог отдать должное каждому лакомству
вместительнее, по мере того как чрево наполнялось вкусной едой; она
поднимала его настроение, подобно тому как у многих оно поднимается от
возлияний. Уплетая за обе щеки, он разглядывал своими широко раскрытыми
глазами все окружающее и улыбался при мысли, что в один прекрасный день он,
Икабод, может стать хозяином всей этой невообразимой роскоши, всех этих
богатств. Он предавался мечтам и представлял себе, как вскоре он скажет
"прости" старому неприютному школьному зданию, как щелкнет пальцами перед
носом Ганса ван Риппера или еще кого-нибудь из своих жадных, смотрящих в рот
квартирных хозяев, как прогонит прочь от дверей незадачливого странствующего
учителя, когда тот дерзнет обратиться к нему со словом "собрат".
удовольствия и доброго настроения, круглым и веселым, как полная луна.
Любезности гостеприимного хозяина были кратки, но выразительны и сводились к
рукопожатию, похлопыванию по плечу, раскатистому громкому смеху и
настойчивому совету "приналечь и позаботиться о себе".
танцам. Обязанности музыканта исполнял старый, седоволосый негр, уже более
полувека представлявший в своем лице бродячий оркестр округи. Его инструмент
был так же стар и так же разбит, как он сам. По большей части он пиликал,
пользуясь двумя или тремя струнами, но зато каждый взмах смычка сопровождал
движением головы, наклоняясь почти до самого пола и отбивая ногою такт
всякий раз, когда к танцам присоединялась новая пара.
вокальным талантом. Ни один мускул, ни одна жилка не оставались при этом без
дела; наблюдая его вихляющуюся в вихре движений фигуру, его ноги, топочущие
по всей комнате, вы могли бы подумать, что пред вами - сам святой Витт,
благословенный покровитель пляски и пляшущих. Он приводил в восторг
многочисленных негров всех возрастов и размеров, сбегавшихся с фермы и из
окрестностей; они стояли, составив пирамиду из блестящих, сияющих лиц у
каждого окна и у каждой двери, и с восхищением глазели, вращая белками, на
эту сцену веселья, обнажая ряды белых, точно слоновая кость, зубов и разевая
рты от уха до уха. И он, так беспощадно поровший своих сорванцов, - разве
мог он испытывать сейчас какие-нибудь иные чувства, кроме подъема и радости!
Ведь дама его сердца была рядом с ним, была его неизменною парою в танцах; в
ответ на его влюбленные взгляды на ее устах появлялась очаровательная
улыбка, в то время как Бром Боне, сгорая от любви и от ревности, погруженный
в печальные размышления, прятался в одном из углов гостиной.
Балтом ван Тасселем устроились на веранде, курили, вели беседу о былых
временах и рассказывали длинные-предлинные истории о войне.
действия был одним из тех счастливых углов, где кишмя кишели великие люди и
хроники минувших событий. В дни войны британские и американские укрепленные
линии проходили неподалеку отсюда, так что область эта сделалась ареной
мародерства и бесчинств, чинимых дезертирами, ковбоями и пограничными
рыцарями всякого рода. С той поры протекло как раз столько времени, сколько
требуется для того, чтобы всякий рассказчик мог облечь свой рассказ
соответствующей долей вымысла и в подернутых дымкой тумана воспоминаниях
произвести самого себя в герои, приписав себе всевозможные подвиги.
с иссиня-черною бородой, палившего с земляного бруствера из старой железной
девятифунтовой пушки; он захватил бы британский фрегат, да орудие его
разорвалось на шестом выстреле. Здесь присутствовал также один пожилой
джентльмен, пусть он останется безымянным, ибо это слишком богатый мингер,
чтобы называть его имя по такому пустячному поводу, - который, искусно
фехтуя, в сражении при Уайтплейнз отразил своей короткою шпагой мушкетную
пулю, причем - какие же тут возможны сомнения? - он явственно слышал, как
она просвистела возле клинка, и видел, как блеснула, ударившись об эфес, в
подтверждение чего он всегда готов был показывать эту самую шпагу с немного
помятым эфесом. Здесь присутствовали и еще многие, совершившие на полях битв
не менее доблестные деяния, и каждый из них пребывал в глубочайшей
Посняков Андрей
Акунин Борис
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Бажанов Олег
Володихин Дмитрий