соль из сапог и валились на койки как убитые. Но вот наступала суббота,
матросы садились в бот, и ехали на берег, и медленно поднимались по голой
раскисшей дороге к бане.
внутри от дыма, у набухшего лоснящегося потолка блестел фонарь, бросал
слабый свет по обе стороны дощатой перегородки, разделявшей мужскую и
женскую половины.
чугунном чане кипяток, тесно сбивались на лавке, прилипая ягодицами к ее
сухой и горячей поверхности, перебрасывались негромкими фразами, а за
перегородкой молча раздевались работницы вечерней смены, но ни матросы, ни
работницы еще как бы не осознавали взаимного присутствия: им надо было
забыть этот проклятый дождь, жир, мусор, мокрую одежду... Люди томились в
ожидании пьянящей радости, и она медленно возникала под шумные вздохи пара и
шипенье камней, под гул льющейся воды; спины разгибались, крепли голоса,
работницы кричали: "Поддай пару, мужики!" -- и исступленно хлестали себя
ольховыми вениками, оставлявшими на теле мелкие зерна, и бросали мокрые
веники матросам в узкую щель под потолком, матросы хлестали себя, и веники
летели обратно; пол ходил ходуном, тряслась перегородка, звенел фонарь от
крика, в воздухе был запах здоровых свежих тел, смешивались дыхания,
сливались голоса, матросы и работницы становились на скамейки по обе стороны
перегородки, вели разговоры.
видели друг друга, и после бани они некоторое время стояли на освещенной
улице, и каждый из них решал про себя хитрый вопрос: кто из них он? Кто она?
-- и расходились, не сказав друг другу больше ни слова. А в следующую
субботу все повторялось сначала.
дотянуться до нее, становился на цыпочки, -- опять мусором занималась?
-- А у тебя все жир?
Владивостоке?
ж, как мужику, цены нет...
сделать.
распаренной ладонью, а он дотягивался до ее мокрых плеч. Любка не
отстранялась, только плотнее придвигалась к перегородке. -- Не боишься меня?
нахожу... А все они не по мне, пресные какие-то... Вот бы такого, как ты,
полюбить!
удивительно было слышать такое.
что приехала сюда из Краснодара, что ей хочется найти человека незанятого,
смирного и чистоплотного, рожать хочется и никуда не ездить, а тут еще этот
дождь и мусор, быстрее б работа пошла настоящая, не то авансы не
отработаешь, честное слово... А Колька ей о своем: как все лето во льдах
зверя стреляли, как он хочет на берегу устроиться, море ему надоело, но
никак не может бросить его. В городе у него квартира, но туда только к зиме
попадает, а этот жир он просто ненавидит -- не морская это работа, да и
место тут гнилое, неподходящее, и выпить некогда...
тебя любая с радостью пойдет!
"отходные", и было пиршество, а про работниц забыли. Проснулся Колька уже в
море.
берег, который зеленой полосой тянулся слева, на обвисшие грязные паруса,
которые повесили на просушку, на вонючую мездрилку и шмотья сала,
зацепившиеся за ванты, -- пусто и холодно было у Кольки на душе.
поднялся в рубку.
было сегодня.
отвращением закурил.
договаривался с ней насчет вечера, и вот на тебе... Знал бы фамилию, черкнул
из Магадана, а так что? Чего мне в Магадане? Нечего мне там делать".
невеста с цветами, то зачем тогда Магадан, верно говорю?
толкать своего дружка Генку Дюжикова. Генка не открывал глаз и лягался, и
Колька сказал ему:
карманам, а потом зашел в каюту, прихватил полушубок и ракету и снова
поднялся на мостик.
фал и, напрягшись изо всех сил, опустил ее за борт. Ледянку мотало в
кильватерной струе. Колька закрепил фал наверху, спустился по нему в лодку и
обрезал его ножом. Он сидел в лодке, широко расставив ноги, и видел мощную
круглую корму шхуны с облупившимися буквами названия -- шхуна уходила от
него. Потом достал хлеб и стал жевать его. Хлеб был вкусный на воздухе, и
Колька быстро освободил карманы, а крошки вытряхнул за борт.
выходил на траверз его лодки, и мысленно прикинул, сколько еще грести. "К
ночи доберусь", -- подумал он и посмотрел прямо перед собой -- шхуна уже
перевалила горизонт. Колька представил, какой там поднимется переполох,
когда хватятся его и ледянки, и рассмеялся. Спишут с судна, решил он.
развеселился он и расстегнул полушубок. Солнце лилось ему па лицо и руки, и
с довольным видом он смотрел прямо перед собой.
казалось, бакланы во рту держат сигары. Он помахал им шапкой, птицы
вернулись и сделали над лодкой круг. Колька засмеялся.
из-за женщины, которую в глаза-то не видел, бросил ребят и смылся; его будут
искать, промысел задержится, никто этого не простит... Но вспоминал свою
вонючую работу, дождь, мездрилку и Любкины слова и рассуждал так: конечно,
нехорошо, что из-за нее... А если толком разобраться -- работа ему надоела,
хочется хоть раз поваляться летом на пляже, а Люба тут ни при чем. А может,
и при чем? Женой будет, поедут в город, будут греться на пляже, сколько
влезет. И сын у него получится... Ради такого дела он может целое судно
увести, не то что ледянку!