нигде в мире, везде стараются найти и определить поименно каждого
погибшего, каждого пленного, везде каждый один (всего лишь один!) человек
имеет несомненную ценность. Но это везде, а мы всегда особенные. У нас
вместо этой альтруистской чепухи зато есть другое:
морали ", рассказывает обо всем этом спокойно - ну, может быть, с легким
налетом формального ужаса. "Мерли, - говорит, - штабелями, клали их,
голых, на телеги и везли за город закапывать. Какие фамилии, что ты? Никто
никого не знал.
пойти в декрет. Поехали они с Володей в деревню, стали там работать,
картошку сажать. Много в деревне работали - декрет декретом, но был же еще
Декрет о земле, и революция нуждалась в продовольствии. И так самозабвенно
бабушка хотела помочь революции, что за работой ошиблась в родах на два
месяца.
1920 году и родилась моя мать, Галина Владимировна Смирнова. Ну скажите:
что может заставить нормальную женщину любого континента прозевать хотя бы
примерные сроки родов своего ребенка?! Ничто и никогда! Только нашу
женщину, и только революция! Только она может заставить женщину забыть о
своей основной функции, чтобы та вспомнила о ней посреди картофельного
поля внезапно, когда уже природа возмутилась! "Раба революции " - ну чем
вам не сценарий фильма?! "
оказаться каждая женщина, а вот рабой революции, то есть абсолютно ложных
идеалов, - далеко не каждая.
триллер ",- сказали бы непросвещенные люди сегодня. Впрочем, кому нужен
такой сценарий?
на раны нашей истории, верно?.. И парадоксальность бабушкиной
революционной биографии замыкается на том, что ее внук в далеком будущем
сочинит песню "Дневник прапорщика Смирнова " с явным сочувствием к
белогвардейской сволочи, борьбе с которой бабушка посвятила свои лучшие
годы, а автор слов Л. Филатов возьмет фамилию Смирнов буквально с потолка,
ничего не зная ни о бабушке, ни о ее "
Вова. Родители считали, что главное в доме - это регулярное
трех-четырехразовое питание.
Великую Отечественную войну, поэтому уважение к пище стало чем-то вроде
условного рефлекса. На витамины всякие там, на развлечения, на одежду
тратилось мало, основным было питание, а в самом питании главным было не
то, что полезно, а чтобы сытно и много. Поэтому мальчик Вова и был
толстым, анемичным и часто болел.
который во время его рождения назывался Ворошилов. Из своего раннего,
ворошиловского детства он не помнил почти ничего. Только один эпизод и то,
наверное, потому, что это было его первым в жизни кошмаром. Он
только-только выучился ездить на маленьком двухколесном велосипеде и
страшно разбился, упав с него и пропахав лицом метр гравия на детской
площадке. Другой мальчик поднял его из лужи крови и довел до дома, почти
донес. Этого мальчика потом Вова, когда смог опять разговаривать, назвал
своим другом навеки и всем рассказывал, что тот спас ему жизнь.
Разговаривать он не мог долго, впрочем, как и есть, потому что губы,
подбородок и нос покрылись коркой, раны стали заживать, и все будто
слиплось.
сначала в Москву, всего на полгода, затем - в Ригу. Отца, подполковника
юстиции, часто переводили с места на место, но в Риге он и вся семья осели
и стали жить в большой коммунальной квартире почти в центре, на улице
Свердлова. В этой квартире жили еще шесть семей, к нам было три звонка. Но
зато у нас было целых три комнаты - две маленьких и одна большая.
начал жадно читать - сначала все, что ни попадалось, а потом приключения и
про великих спортсменов. Отец читать вечером не разрешал; когда появился
телевизор, тоже не разрешал смотреть, потому что в семье была военная
дисциплина и отбой был ровно в 22 часа. А значит, мальчик Вова украдкой,
под одеялом, при свете карманного фонарика читал Дюма и Майн Рида, чем
вскорости и нажил себе близорукость. Читал он допоздна, и когда утром
объявлялся подъем, он не мог сразу встать, засыпал еще несколько раз, пока
отец не прибегал к жестким мерам: брызгал водой или стаскивал одеяло.
Тогда Вова шел в пижаме по длинному коридору коммуналки к ванной и
туалету. Там уже была небольшая очередь. Вова прислонялся к стене и опять
засыпал, стоя. А когда подходила его очередь в ванную, он запирался там на
крючок, включал воду, чтобы слышно было, как она льется, садился на
краешек ванны и опять засыпал.
пошли хуже, потому что, прямо скажем, внеклассное чтение отнимало у него
много времени.
без всякого разбора, но все-таки - по интересам, придавала школьной жизни
подчас окраску комическую.
Биньковский.
его жизни - несколько позже, а сейчас о другом. О том, что он прибежал
бледный и предельно взволнованный. Что же так взволновало школьника,
который к тому времени уже и выпивал, и покуривал, а его неуемный
темперамент находил себе выход только в двух вещах: в драке и в исполнении
песен на английском языке под аккомпанемент школьного ансамбля ? (
Женькиным идолом в то время был певец Трини Лопез, он пел в основном его
песни, страшно при этом заводясь и дергаясь всем организмом. Позже он
станет петь рок-н-ролл в одном из рижских ресторанов.) Завести его,
повторяю, могли только драка и музыка в бешеном ритме. Но тут аж весь
трясся.
или Женька пять минут назад кого-то убил.
и, оглянувшись, - не подслушивает ли кто, мама там или бабушка, не
подсматривают ли? - полез за пазуху. Вова ждал по меньшей мере появления
пистолета, но Женька осторожно достал... книгу.
на обложку и прочел: "М. Ю. Лермонтов. Герой нашего времени ".
следующий год, в девятом классе.
полное равнодушие к предмету и неуважение к Женькиному волнению.
девчонками обращаться, понял?.. Чтобы они все сохли по тебе, а ты на них
плевал, понял?..
проблему нашего переходного возраста: как себя вести с девушками, чтобы ты
на них плевал, а не они на тебя, как обычно.
фильм, который детям до шестнадцати лет смотреть не разрешалось, было
верхом удовольствия и внутренней гордости. Нам хотелось быстрее взрослеть
и становиться мужчинами; мы и не подозревали, что когда-нибудь наступит
такое время, когда нам будет иногда хотеться, чтобы нас считали детьми...
держали в руках "Героя нашего времени ", как запрещенную литературу, как
какую-нибудь "Лолиту " Набокова: ведь если увидят - отнимут и накажут! И
книгу эту Женька уже прочел! А Вова еще нет! Острый вкус запретного плода
со страшной силой разжег и без того неуемный читательский аппетит Вовы, и
он проглотил книгу в момент - не столько как образец высокой литературы,
сколько как руководство к правильному поведению с девочками, своего рода
"Кама Сутру ", только не в физическом плане, а в поэтическом.
Воздействовать на душу девочки, на ее высокие чувства казалось куда
важнее, чем искать и находить, скажем, ее эрогенные зоны. Это каждый
обученный дурак сможет, а вот чтобы тебя любили, чтобы по тебе страдали...
- гораздо выше и интереснее. Другими словами - сердцеедом хотелось быть, а
не каким-нибудь там телоедом (фу! каннибализм прямо какой-то!). Вообще
хотелось быть любимым, и как можно большим числом людей; заявить, что я в
этот мир уже пришел, обратите на меня внимание, полюбите меня, я этого
достоин. Не это ли (думаю я сегодня) подвигает молодых людей идти в
артисты?.. Ведь это скорейший путь к массовому обожанию, если есть талант
и еще чуточку повезет...
Маккефри Энн
Шилова Юлия
Жюль Верн
Прозоров Александр
Херберт Фрэнк
Пехов Алексей