потускнели.
ножами. Майклу почудилось, что кто-то из них плачет, но шум дождя в лесу
мешал расслышать точно. Сам он промок до костей, но не замечал этого. Все
его внимание поглощала гнусная сцена на краю светлого круга.
бесформенный комок. Потом они вернулись к огню, а на земле остался лежать
выпотрошенный труп. Комок мяса в два кулака величиной был надет на вертел,
и кровь с шипением капала в огонь. Люди облизали пальцы и снова скорчились
у огня. Двое спрятали лицо в ладонях. И все тонко застонали. Тихое
стенание, полное горести. Они следили, как сердце чудовища обугливается
над огнем, и поворачивали его липкими от крови ножами. Они были вымазаны
кровью, пропитались ею, краска на грязных лицах расплылась потеками.
съедать, поднимая ломти к спрятанному за деревьями небу торжественным
жестом, и лишь затем откусывали. Они съели все сердце, вытряхивая комочки
запекшейся крови, дергая головой, чтобы оторвать кусок. А когда кончили,
один достал из-под мехов пузатый бурдюк, отпил из него и пустил вкруговую.
Майкл даже с такого расстояния почувствовал запах спиртного, крепкого,
легко воспламеняющегося. Каждый сделал по глубокому глотку, потом они
утерли липкие лица, и двое направились к трупу и принялись свежевать его и
разделывать, будто телячью тушу. Раздался скрип кремня по кости, резкий
треск, и жуткая голова откатилась в сторону - на миг блеснули клыки.
голос. Майкл вздрогнул. Голос деда доносился с полей за лесом. Лисьи люди
ничего не услышали. Это происходило вне их мира. Он медленно пятился,
вдруг почувствовал, что совсем застыл в мокрой одежде. У него затекло
тело, он двигался неуклюже, но дождь скрадывал его неосторожные шаги.
Пламя отодвигалось все дальше и дальше, а затем исчезло, будто кто-то
повернул выключатель, и он увидел чуть более светлую полосу там, где
кончался лес и начинались поля. И фигуру с фонарем, горящим так же ярко,
как костер, в лесу позади. Пат, его дедушка, высокий, как холм под ночным
дождем, звал его. Он перешел реку, разбрызгивая воду, выбрался из сырого
леса и побрел вверх к лугу, измученный, как побитый пес, а мысли вихрем
кружили у него в мозгу.
губы. Майкл отмахнулся от этого, как от очередной дурацкой причуды,
обычной для взрослых. Он еще не настолько вырос, чтобы затаивать обиды или
понять, что движет человеком в таких случаях.
отчасти чтобы удостовериться, что это ему не приснилось, а отчасти из
болезненного любопытства. Однако укорачивающиеся дни в соединении со
школой, домашними уроками и "небольшой работкой", которую ему постоянно
поручали то бабушка, то дед, словно стакнулись не отпускать его за пределы
фермы. Муллан также перекладывал нечестную долю своих обязанностей на
него: то почистить Феликса (старик тратил, с точки зрения Майкла, слишком
много забот на чертову кобылку), то намылить сбрую, которой и не
пользовались-то никогда. Иногда Муллан сидел и курил в чулане, где
хранилась сбруя. Он смотрел в никуда, молчал, и только когда Майкл прямо
спросил, чего это с ним, ответил, что вот прощается. "Скоро такое увидишь
только в музее, Майк". Майкл насмешливо захохотал, но старик оставался при
своей меланхолии, и в глазах его появлялся живой блеск, пожалуй, только,
когда он запрягал гнедую в легкую двуколку.
лесистой низине у реки. В субботу школьных занятий не было, и он мог пойти
туда среди бела дня, а не пробираться, таясь, в сумерках. Он разлюбил
темноту с той минуты, когда увидел, как лисий человек преобразился на
земле в зверя. В волка. То есть он был волк-оборотень. При этой мысли
внутри у Майкла все похолодело. Надо бы рассказать кому-нибудь взрослому.
Может, Муллану. Его кольнула боль, потому что он вспомнил Розу. Она бы ему
поверила. А если бы и нет, все равно согласилась бы пойти с ним в лес и
самой посмотреть. Может, тогда бы она убедилась. Почему не было ни
похорон, ни поминок? Даже заупокойной службы? Или она все-таки жива?
птицы. Стрекоча, прямо у него из-под ног вспорхнул дрозд. Истеричные
птицы, часто думал он, чуть что - и в панику. Но дальше пошел осторожнее.
тем, как он видел что-то необычное, что-то принадлежащее Иному Месту, как
он его называл. Деревья выглядели старше, хотя не становились выше или
толще, и воздух казался другим - свежее и чище. Его обоняние словно бы
обретало новую остроту, нос подергивался от кислого запаха перегноя,
дикого чеснока и зеленого древесного запаха, который он не взялся бы
определить словами, хотя в нем было что-то от аромата недавно скошенной
травы, но только несравненно более тонкого. И он замечал оброненные белкой
ореховые скорлупки, ободранную кору там, где пировал олень, рассыпающиеся
погадки совы.
но в лесу царила тишина, а до сумерек оставались еще часы и часы, пусть
свет был тусклым, напоминавшим о поздней осени. Он взвесил, не выломать ли
прямую, как линейка, орешину, но передумал. Перед ним была река, все еще
вздутая и белая от пены.
в лес, и шум воды остался позади. Река образовывала здесь широкую подкову,
охватывая обширный полумесяц густых деревьев. Если держаться этого
направления, он должен был снова выйти к ней, но уже более спокойной,
чинно исчезающей под аркой старого моста, где они с Розой ловили рыбу.
прежде чем заметил ее. Среди головешек - кости. Вроде бы ребра - целая
горка. Более толстые расколоты, чтобы добраться до костного мозга.
впрочем, тут всегда так: птицы словно бы избегают этого места. Ему
почудился слабый отголосок шума воды - и все. Ветер замер.
присыпанные землей, золой и угольками.
линию поперек лица, украсил полосками щеки, вычернил нос. Теперь он был
дикарем. Что бы сказала тетя Рейчел, если бы увидела его сейчас?
отшвырнул ее и начал копать руками.
оставались обугленные хрящи, и грубые длинные черные волосы, прилипшие к
глине, и что-то вроде кожаного лоскутка - остатки уха, заостренного, точно
рог.
был огромным, тяжелым, страшным. Пламя вычернило его. Он очистил его от
золы и остатков шкуры, глядя на него зачарованным взглядом. Череп
волка-оборотня. Поверят ли ему теперь? Может, поместят в музей, как меч,
который нашел его дед. О нем напечатают в газетах.
живой! Так легко вообразить, что эти зубы лязгнут, глазницы запылают, как
две свечи. Ему вдруг захотелось снова его закопать.
того, что он видел. Нет, он его тут не оставит!
бегущих ног? Перестук, неровный ритм? Он напрягся.
фоне стволов он выглядел до жути черным, точно обугленный труп. Секунду
спустя следом за ним показались еще шестеро.
они вряд ли будут его преследовать до стен фермы.
Волки добежали до кострища и обнюхивали кости.
ему лицо, цеплялись за рукава. Где же река?
дыша. Тишину нарушало только глухое рычание у него за спиной.
что-зимой, что летом. Он не мог заблудиться, река должна быть слышна, так
как в это время года она становится полноводной и быстрой, и шум ее
разносится по самым дальним уголкам леса.
Он стремительно обернулся и увидел за деревьями новую огромную фигуру.
Человек, черный как смола, на черном коне. Лицо его закрывал капюшон, и он
был закутан во что-то вроде широкого рваного плаща. Даже руки у него были
обмотаны, точно у прокаженного. В одной он держал хлыст и, мелькая между
стволами, науськивал волков.
Рука заныла от тяжести черепа, но он не собирался его бросать.
копыта.
казались тяжелыми, как гири.
Акунин Борис
Конюшевский Владислав
Каргалов Вадим
Пехов Алексей
Конан-Дойль Артур
Сертаков Виталий