Чтение 12–й страницы книги ~Дорога на высоту~

Он считает себя виноватым... Неправда. Виноватых не было. Сколько
Светлана ни думает об этом -- как получилось, что они оказались в Израиле? --
ответа нет. Все произошло быстро, торопливо, непонятно. Одни знакомые
уезжали, другие собирались ехать, откуда-то приходили разные слухи. Но все
это, казалось, к ним не имело никакого отношения. Они нормально, прилично
жили. В стране разрешили создавать кооперативы, Анатолий ушел с завода,
открыл с напарником кооператив по обслуживанию компьютерной техники, вроде
как свое дело. Купили машину, не ахти какую, подержанную, но вполне
приличную и даже красного цвета -- Светлана хотела красную. Подумывали взять
участок земли и построить дачу -- детям нужен свежий воздух. Игорешка, их
маленький сын, рос слабеньким, да и Светка-младшая здоровьем не отличалась.
Построят за городом домик, все выходные дети будут там...

И вдруг все перевернулось. Не надо ни машины, ни дачи, ни даже большей
квартиры. Они -- уезжают. Мысль об этом появилась в их доме, неизвестно как и
откуда. Первым вслух ее высказал Анатолий:

-- Мы едем.

-- Куда? -- спросила Светлана, хотя могла и не спрашивать, знала.

-- В Израиль.

Слова были сказаны, и дороги назад уже не было, а Светлана еще пыталась
слабо сопротивляться.

-- Зачем ехать?

-- Из этой страны надо уезжать, и как можно скорее.

В ней самой уже было это -- надо и -- не медлить. Но все-таки она
спрашивала, как будто задавала вопросы самой себе:

-- Разве нам здесь плохо?

-- Надо ехать, пока не стало плохо. Пока не перекрыли кислород, -- говорил
Анатолий. -- Ты видишь, все уезжают. Могут перестать выпускать. Можно ожидать
любых сюрпризов.

И еще сказал:

-- Я хочу быть уверенным в будущем своих детей. Там никто не скажет моему
сыну: "Грязный еврей". Он не будет человеком второго сорта.

-- Ты здесь человек второго сорта? "Домский, пожалуйста"... "Толя,
Толечка, давай"... Что еще говорят человеку второго сорта, когда умоляют его
еще сутки просидеть в цехе и спасти план завода?

-- Для этого я должен быть Домским. Сколько таких было на заводе? Раз,
два... три...

Глупо, ужасно глупо задавать детские вопросы. Это мог бы делать Игорешка.
Он еще не знал, что в той стране, где они родились, еврею держаться на плаву
труднее, чем коренным, тем более, чем чукчам. Легче быть чукчей.

И все-таки она спрашивала: "Зачем?" И собирала вещи.

Слухи носились. Раньше говорили, что в аэропорту Израиля всем, кто
приезжает, вручают ключи от новых квартир. Голубая мечта, она утешала,
подслащала горечь, звала. Потом повалили новые слухи: столько понаехало, что
государственного жилья уже нет. Можно снимать квартиру, но цены несутся
вверх.

Где будем жить?

Но назад пути уже не было. Ничего не могло помешать, задержать. Это, как
обвал в горах.

-- Будем работать, -- говорил Анатолий. -- Купим виллу. Машину. Японскую
машину. Хочешь ездить в японском лимузине? Каждый уважающий себя бизнесмен
должен возить жену в японском лимузине. -- Он еще пытался шутить.

-- Ты собираешься стать бизнесменом?

-- А почему бы нет?

Приходили новые слухи: с работой в Израиле стало плохо.

-- Что делать?

Анатолий был уверен в будущем.

-- Есть голова, есть руки. Кто хочет работать, в капстране заработает.

Эти разговоры повторялись и повторялись. Были странные суматошные дни
сборов. Чем больше они отдалялись от того момента, когда сдвинулся,
непонятно как, первый камень обвала, тем торопливее становились сборы, тем
невозможнее было остановиться. Анатолий тасовал вещи: это в багаж, это с
собой, это попробуем продать. Остальное -- зови соседей, знакомых. Берите,
все равно бросаем. Бежим.

Светлана паковала чемоданы. В руках еще сохранилось чувство тяжести от
сто раз перекладываемых вещей.

Вещи в чемоданах не помещались, они весили больше, чем разрешалось везти
с собой...

Анатолий оформлял документы, ходил по инстанциям, добывал какие-то
нелепые, никому не нужные бумажки, но без этих бумажек их не выпускали. Из-
за какой-то справки их могли задержать, что угодно могли с ними сделать. И
чем дольше длилось это унизительное хождение, тем нетерпеливее становился
Анатолий.

Ехать! Быстрее!

Стали ходить слухи о погромах. Светлана просыпалась среди ночи, словно
кто-то толкал ее в грудь изнутри. Это сжималось собственное сердце: вдруг не
успеем?

Она поднималась и шла смотреть на спящих детей.

Слухи о погромах сгущались, как тучи.

-- Мама, -- почти кричит Светлана в телефонную трубку. -- Мама, у вас был
погром? Мама, только правду, с тобой -- ничего?

-- У нас не было погрома.

-- Но все только и говорят, что у вас в городе напали на квартиры евреев.

-- Да, ограбили несколько богатых квартир, среди них, кажется, две
еврейских. Вот в Одессе, говорят, начались погромы.

Мама тоже собиралась ехать. Сначала сомневалась: может, не надо? Потом
сказала: "Если вы тоже решили, я -- с вами".

Светлана звонила непрерывно:

-- Мама, что у тебя с документами?

-- Оформляю.

Анатолий твердил:

-- Если у нас будет все готово, а мама не успеет, поедем без нее. Потом
приедет сама.

-- Я не поеду без мамы.

-- Выбирай: убьют твою маму или твоего ребенка.

От этого становилось жутко.

Обвал? Нет, обвал -- это вниз. Скорее -- вихрь. То, что их тогда кружило и,
наконец, оторвало от земли, понесло стремительно, непреклонно, мощно,
Светлана сейчас ощущала именно как вихрь. Он все усиливался, все убыстрялся.
Как будто собирались в дорогу не они сами, ехали не свободные люди, сделав
свой выбор, а какая-то властная сила двигала ими и ослабила свои стальные
клещи только в аэропорту имени Бен-Гуриона, открыв двери огромного боинга.

Все. Вас донесли. А дальше уж сами. Как хотите. Как сможете.

Слава Богу, они на своей исторической родине. Слава Богу, все впятером.

И стояла зима. И цвели розы.

"x x x"

-- Хорошо, что ты решил не ехать в Эйлат, -- сказала Светлана. -- Может,
все-таки будем искать курсы. Надо, наконец, запастись терпением.

-- Куда уж больше терпения? Будь моя воля...

-- Я знаю, что бы ты сделал: пооткручивал всем головы и поставил другие.

-- Других бы не ставил.

-- Толя, злоба плохо помогает.

Он вздохнул. Сел на кровати, потянулся к пачке сигарет. Господи, как
спать хочется. Два года одно желание -- лечь, закрыть глаза, уснуть.

А что помогает? Неужели только терпение? Или надежда?

Анатолий вернулся с экскурсии, был на каком-то электронном предприятии.
Сказал:

-- Как мы гордились своими вычислительными машинами... Стыдно. Прошлый
век.

-- Что, для тебя это новость? Разве у нас там не было информации? Отстали,
конечно.

-- Для такой информации у нас имелись розовые очки. И работала гордость
советского человека. -- Он помолчал, усмехнулся: -- Представь: вдруг мне
завтра придется налаживать такую американскую машину. Что я буду делать?
Скандал!

-- Конечно, именно завтра тебе позвонят и будут умолять придти помочь,
сами не могут справиться. Как в Союзе: "Толя, давай, горим!"

-- А почему бы нет?

В самом деле, а почему бы нет?

-- Что ж. Если позвонят... Сядешь и будешь думать.

-- Как роденовский тип? С умным видом?

-- Ну, чтобы не пришлось сидеть, как жалкая копия роденовского типа, надо
подучиться. Пока не позвонили.

Они говорили тогда то шутя, то серьезно, но еще с надеждой, не так, как
теперь -- устало-безнадежно. Тогда они еще пытались шуткой отогнать
подступавшую тоску.

-- Ты обещал, что будешь здесь зарабатывать кучу денег, будет у нас вилла,
и мне, чтобы позвать тебя завтракать придется с первого этажа кричать на
третий.

-- Зачем кричать? Я сделаю переговорник.

-- Йофи! {Прекрасно!} -- только так, на иврите, можно было выразить свой