последние пять лет; с тех пор как он выстроил себе дом, уважение к нему
возросло, но его стали еще больше сторониться, поглядывали на него с
опаской. Его общественное значение росло, а вместе с ним и одиночество. Он
постепенно становился все более заметной фигурой в городе, у него было
теперь много знакомых, но ни одного друга.
и зашагал по дороге. Отойдя немного, он заметил в окне одного из соседних
домов чье-то лицо, выглядывавшее из-за занавесей, и усмехнулся про себя:
это был мелкий бакалейный торговец Петигрю, который только недавно
поселился в столь аристократическом соседстве и сразу же, стремясь поднять
свой престиж, решил ходить по утрам в город вместе с Броуди. Великий
человек в первый раз стерпел эту вольность, но когда и на второе утро
увидел, что какой-то ничтожный мелкий лавочник снова поджидает его, он
круто остановился.
снова здесь? Очень любезно с вашей стороны каждый день провожать меня, но
лучше не надо. Притом я быстрый ходок. Идите себе своей дорогой и не
утруждайте своих кривых ножек, пытаясь не отставать от меня. Прощайте!
мысли, что теперь нервный Петигрю избегает его, как чумы, и завел
обыкновение по утрам следить за ним из окна: только когда он скрывался из
виду, Петигрю осмеливался выйти на улицу.
города. Здесь, в южном конце Черч-стрит, какой-то ремесленник с сумкой, в
которой он нес свои инструменты, проходя мимо, дотронулся до шапки. При
этом знаке почтения, оказываемом лишь самым видным людям в городе, Броуди
невольно выпятил грудь. "Доброе утро!" - любезно крикнул он, откинув
голову в приступе надменной веселости. Завернув за угол, на Хай-стрит, он
зашагал вверх по главной улице, держа палку на плече, как солдат ружье.
Дойдя до самого верха Хай-стрит, он остановился у невзрачной с виду лавки.
небольшим окном, в котором не было выставлено никаких образцов товара;
окно это с внутренней стороны было затянуто тонкой проволочной сеткой,
которая, закрывая его, как маска, открывала вместе с тем тайну лавки, так
как на сером фоне сетки выступало написанное потускневшими золотыми
буквами на стекле одно-единственное слово: "Шляпы". Итак, это был магазин
шляп. Однако, несмотря на то, что лавка была самой крупной и известной в
городе, она как будто стремилась укрыться от людских глаз и стояла
несколько в стороне от линии других домов, позволяя им выступать вперед и
возвышаться над нею, словно, несмотря на прочность своего положения,
желала оставаться незаметной и, насколько возможно, скрыть свое содержимое
и все, что происходило внутри, от любопытных глаз. Вывеска над входом тоже
стерлась и поблекла от времени и непогод, краска на ней от солнца местами
покрылась мелкими трещинами, местами же была смыта дождями. Но на ней все
еще можно было разобрать надпись узкими косыми буквами: "Джемс Броуди".
Лавка принадлежала Броуди. Он каждое утро неизменно с каким-то удивлением
констатировал про себя этот факт и в течение двадцати лет относился к
своему предприятию с иронической терпимостью. Конечно, оно было для него
единственным средством к жизни, неприглядным источником приличного и
приятного существования, это солидное, верное предприятие, дававшее ему
возможность и хорошо одеваться, и беззаботно бренчать деньгами в карманах.
Но Броуди относился к нему, как человек, который с снисходительным
презрением замечает в себе какую-нибудь мелкую, но неприличную слабость.
Он, Броуди, - торговец шляпами! Он этого не стыдился, наоборот, - он
наслаждался смешной нелепостью этого факта, упивался контрастом между
собой и своей профессией, контрастом, который, по его мнению, постоянно
должен был всем бросаться в глаза.
монарху, который показывается народу и милостиво позволяет себя
рассматривать. Он, Броуди, - не более как торговец шляпами!
неизменно поражала его. Вот и сейчас, когда он вошел в лавку, чтобы начать
свой рабочий день, он внутренне хохотал над этим.
грязно. Во всю длину она разделялась пополам длинным прилавком, который
служил барьером между отделением для посетителей и служебными помещениями;
на одном конце этого истертого, покрытого зазубринами прилавка стоял ряд
подставок из потускневшей меди с надетыми на них шляпами и фуражками
разного фасона и цвета. Другим, дальним концом, прилавок упирался в стену,
и часть его поднималась, открывая доступ к лесенке, которая вела к
застекленной двери с надписью на стекле: "Контора". Под этой дверью
выступал во все стороны небольшой, имеющий форму полуподковы, шкал из
заднего помещения, часть которого отошла под контору, Здесь теперь с
трудом умещались гладильная доска и железная печка, сушившая и без того
лишенный влаги тяжелый воздух.
несколькими старыми гравюрами. Шляп в лавке было выставлено мало, да и на
тех не было ярлычков с указанием цен, а между тем позади прилавка высился
ряд больших шкапов красного дерева и длинный ряд полок, на которых до
самого потолка громоздились пирамиды картонок.
стоял молодой человек, наружность которого наводила на мысль о скрытых в
нем запасах добродетели. Он был худ и бледен, его лицо своей бескровностью
робко протестовало против отсутствия в лавке солнечного света и местами
было изрыто почетными рубцами, полученными в непрестанной войне с
одолевавшими его фурункулами, неприятной склонностью организма, которую
его нежная мать объясняла малокровием и от которой лечила его, постоянно
пичкая хинином Пеппера и железом.
недостатки, ни небольшая, но назойливая бородавка, самым неделикатным
образом избравшая себе место на кончике носа. Лицо это выгодно оттенялось
копной темных волос, всегда торчавших во все стороны, несмотря на то, что
он усердно их помадил, и так обильно обсыпанных перхотью, что избыток ее,
подобно инею, хлопьями лежал на воротнике пиджака. В остальном наружность
его была привлекательна, а костюм строго соответствовал социальному
положению. Но он распространял вокруг себя специфический кислый запах,
вызываемый склонностью к усиленному потению, в особенности ног, -
прискорбное, но ничем не преодолимое свойство, из-за которого Броуди по
временам выкидывал его вон из лавки через заднюю дверь, выходившую на реку
Ливен, посылая ему вдогонку кусок мыла и циничный приказ вымыть
благоухающие конечности. Таков был Питер Перри, посыльный, приказчик,
помощник, истопник, гладильщик, лакей хозяина и его фактотум - все вместе
в одном лице.
пальцы, согнув локти, наклонился всем телом вперед, так что видно было не
столько лицо, сколько макушка, и в самозабвении подобострастия ожидал
приветствие хозяина.
поспешностью, показывая уже немного больше лицо и меньше - волосы.
года! Чудная погода! - Он сделал почтительную паузу и продолжал: - С утра
приходил мистер Дрон, сказал, что ему необходимо видеть вас по делу, сэр.
кресло и, не обращая внимания на несколько деловых писем, лежавших на
письменном столе, закурил трубку. Потом сдвинул шапку на затылок - он
никогда ее не снимал в лавке, как бы подчеркивая этим свое
привилегированное положение, - и раскрыл газету "Глазго Херолд",
предупредительно положенную у него под рукой.
дважды перечитывать какую-нибудь трудную фразу, чтобы уловить ее смысл, но
он упорно продолжал читать. Время от времени он опускал газету и
неподвижно смотрел в стену перед собой, напрягая все силы неповоротливого
ума, чтобы, как следует понять смысл прочитанного. Он каждое утро ставил
себе трудную задачу разобраться в политическом содержании передовой статьи
"Глазго Херолд"; он считал это обязанностью всякого человека, занимающего
солидное положение. Кроме того, читая газету, он запасался вескими
аргументами для будущих серьезных разговоров, и этим объяснялось его
усердие, несмотря на то, что к следующему утру содержание прочитанного
совершенно исчезало из его памяти.
неуверенный стук по стеклу двери.
"Херолда" и не люблю, когда мне мешают!
слышал каждое слово. Это было отлично известно Броуди, и это-то и
побуждало его-с злобным юмором подавать свои реплики в самой неприятной
форме и как можно громче. С слабой усмешкой он из-за газеты прислушался к
происходившему за дверью совещанию вполголоса.
вкрадчиво уверял Перри.
малейшего желания его видеть, - все так же громко насмехался Броуди. -
Спроси, что ему нужно, и если ничего важного, так пускай этот недоносок
побережет свое дыхание, оно ему пригодится для того, чтобы дуть на горячую