бы на этот раз. Подожди до конца недели, и я с тобой сполна рассчитаюсь.
подошел к гостю и, изобразив на лице улыбку, доверительно пояснил:
залезть в долги. А теперь эти проклятые кредиторы накинулись и обирают как
липку. И должен-то я им пустяк. Всего каких-нибудь две сотни франков... а
ведь в конце месяца я непременно получу чек от матушки. Конечно, я не
собирался просить у тебя, но если бы ты мог...
Держи, Морис, грабила ты эдакий. А теперь tout le camp! [Пошел вон!
(франц.)]
сунул судебному приставу. Тот, послюнявив палец, дважды пересчитал их,
затем молча кивнул, вытряхнул содержимое мешка на стол и, поклонившись, с
непроницаемым видом выскользнул в сопровождении своего помощника из
комнаты.
веселой шутки. - Мне бы очень не хватало моих старых горшков. Ну и,
конечно, этого... - Поставив вазы на их прежнее место на каминной доске,
он с небрежным видом нажал на пружинку маленькой плоской коробочки, крышка
отскочила, и глазам Стефена предстала круглая серебряная медаль на голубой
шелковой ленточке. Скромно опустив глаза, Честер помедлил и с совершенно
очаровательной, чуть смущенной улыбкой добавил; - О таких вещах не принято
распространяться, Десмонд. Но уж раз вы застали меня, так сказать,
врасплох... это медаль Алберта. Я получил ее года два тому назад.
Стефен.
за борт фолкстонского парохода. Впрочем, трудно винить ее за это: погода
была чертовски бурная... зима. Я бросился за ней. Такая ерунда, что и
говорить-то не о чем. Мы пробыли в воде не больше получаса, пока пароход
развернулся и выслал за нами шлюпку. Но хватит об этом, пора идти. Если мы
не поторопимся, то опоздаем к чаю.
смеялся все время, пока они спускались по лестнице и шли к Ламбертам,
которые жили в тупике позади авеню Дюкен. Там, в глубине мощенного
булыжником двора, стоял небольшой серый каменный домик, - ярко-зеленая
дверь и ящики на окнах того же цвета указывали на то, что здесь живет
человек с художественным вкусом; в свое время, в эпоху Генриха Четвертого,
это, по-видимому, была привратницкая при большом доме. В тесных комнатах
было довольно темно, пахло едой и недавно сожженной курительной свечкой,
но и здесь чувствовался тот же художественный вкус: яркие пятна ковров,
занавески из бус, бамбуковые стулья. На пианино лежала испанская шаль.
в качалке у догоравшего камина, все еще пребывал в состоянии
послеобеденного оцепенения и с трудом приподнял отяжелевшие веки, когда
они вошли. Зато миссис Ламберт радушно приветствовала их. Она была высокая
и стройная, немного старше, чем ожидал Стефен, с большими зелеными
глазами, слегка заостренными чертами лица, рыжеватыми волосами и
характерной для всех рыжих мелочно-белой кожей. На ней было нарядное
платье из белой парчи, с красивым круглым вырезом у шеи и длинной широкой
юбкой.
Стефен мог спокойно наблюдать за хозяйкой дома - она сидела возле
лакированной ширмы в изящной позе, изогнув длинную шею; заметив его
пристальный взгляд, она посмотрела на него с лукавой усмешкой.
сама сшила.
несколько чашечек, гору тончайших сэндвичей с кресс-салатом и птифуры.
Когда она стала разливать чан, Ламберт зевнул и потянулся.
чай! Налей мне покрепче, Элиза. - Взяв из ее рук чашку и небрежно
покачивая ею, он добавил: - Возможно, даже этот чай прибыл с твоих
обширных плантаций на Цейлоне, Гарри. Разве это не вдохновляет тебя
поскорее отведать его? Ты уж не скрывай от нас, если он придется тебе по
вкусу. - Он взглянул на Стефена. - Ну-с, что же вы поделываете в этом
гнусном городе, мсье аббат?
изучает живопись. - И он вкратце пояснил, каким образом попал в Париж.
обычной своей иронией воскликнул:
отпускаем вам ваши грехи.
шелковых веера, разрисованных в японской манере. Он остановился,
пораженный изяществом исполнения.
намеренно небрежным тоном ответил:
такие вещи, я могу показать вам еще кое-что.
полотен, которые с усталым видом устанавливал одно за другим на высокий
стул у окна так, чтобы на них падало побольше света.
цветущей вишни в синей вазе; две плакучие ивы склонились над заросшим
прудом; мальчуган в соломенной шляпе сидит на дереве у реки, - но в каждой
была своеобразная декоративность, придававшая известную прелесть рисунку.
И благодаря этому безжизненная картина приобретала особое, изысканное
очарование.
повернулся к Ламберту.
похвала, тогда как жена его, перегнувшись к Стефену, горячо пожала ему
руку.
Стефене взгляд своих зеленых блестящих глаз. - Если у вас найдется
покупатель... учтите, что все дела веду я.
гости. Все они были словно специально подобраны для этого дома, где царила
атмосфера утонченной богемы: молодой человек в белых носках с рукописью
под мышкой; еще один мужчина, не такой молодой, зато с квадратными плечами
и необычайно холеной внешностью - из американского посольства; натурщица
по имени Нина, которую Стефен частенько видел у мадам Шобер; дородный
пожилой француз с моноклем, который с умилительной галантностью приложился
к ручке Элизы и на которого, как на возможного покупателя, она обратила
всю свою тонкую лесть. Принесли свежий чай, Ламберт принялся разливать
виски, гул голосов стал громче, и вскоре Стефен, считая, что первый визит
никогда не следует затягивать, встал, чтобы откланяться. И Филип и его
жена усиленно приглашали его заходить почаще. Миссис Ламберт даже
оторвалась от разговора с кем-то из гостей и проводила его до двери.
пикник в Шанпросси. - Она помедлила и, сделав удивленные глаза, словно
одаряя своего слушателя величайшей похвалой, сказала: - А знаете, вы очень
понравились Филипу.
Ламбертами - иногда один, а иногда с Честером или с кем-либо еще из их
друзей - в прелестные места между Шатильоном и Мелэном, где Сена образует
такие красивые излучины. Они садились у Нового моста на пароходик,
доезжали до Аблона, а там брали напрокат лодку и лениво плыли против
течения медлительной зеленой реки, мирно извивавшейся меж берегов, где рос
знаменитый Сенарский лес, затем высаживались у какого-нибудь прибрежного
ресторанчика и завтракали под открытым небом за простым дощатым столом.
мальва и подсолнечники были в полном цвету. Сверкающее солнце и легкий,
ласковый ветерок, свежий воздух, приятная компания, ошеломляющая новизна
всего, что он видел и слышал, - пронзительный свисток на барже, цвет блузы
рабочего, поза, в какой стоит жена шлюзового сторожа, отчетливо
вырисовываясь на фоне неба, - все это, а главное - сознание, что он
наконец-то "нашел себя" в искусстве, рождало у Стефена дрожь восторга,
действовало на него, как дурман. Ламберт, если не считать кратких периодов
мрачной меланхолии, был совершенно очарователен, он с блеском вышучивал их
всех по очереди, тут отпустит остроту, там - эпиграмму, а то примется
читать наизусть длинные отрывки из Верлена и бодлеровских "Цветов зла".
останавливаясь, чтобы перевести дух, опустив длинные пальцы в холодную
воду; узкая грудь его вздымалась, прядь волос упала на влажный лоб. - О,
эти лилии... вы - словно алебастровые чаши... прозрачно-розовые... и
холодные... холодные, как груди речной нимфы..." - И так далее.