другом в развиве столбиков, в узорочной резьбе на подзорах и над красными
окнами {Прим. стр. 49}. Резьба эта на дереве была так искусна, что едва ли
причудливая кружевница могла лучше сделать из ниток. Впрочем, ветхому жилищу
великокняжескому придавали какую-то мрачность ржавое железо решеток,
ограждающих окна, тусклый мат их слюды, оправленный в свинец, преклонные
теремки, уходящие в ветхий гроб свой, крышу, по которой время разбросало
клочки зеленого и порыжелого моха. Мы сказали, что хоромины стояли на
площади. Четыре улицы, немного пошире тогдашних обыкновенных, загроможденные
церквами, похожими на часовни, и домами наподобие богатых изб в Новгородской
и Псковской губерниях, вот вам и дворцовая площадь! Надо прибавить, что
некоторые домишки, несмотря на присутствие дворца, бесчинно выходили из
ряду, чтобы похвалиться волею своего господина. Целый город, заключавшийся в
ограде Кремля, походил на муравейник домов и церквей, по которому дитя
пропело, в разные стороны, как попало, несколько дорожек. На этих-то
дорожках крыша одного дома почти сходилась с крышею другого, так что
смельчак мог бы, не хуже хромоногого беса, сделать по ним изрядное
путешествие. От этой тесноты пламя так часто пожирало целую Москву.
всея Руси. В них замыслил и заложил он будущее могущество ее; сюда,
встревоженные признаками этого могущества, государи присылали своих послов
ему поклоняться и искать с ним связей. Подходя к этим хороминам, царедворцы
русские усерднее слагали молитвы архистратигу небесного воинства, да
помилует их от гнева грозного земного владыки.
давно принялось за дневные заботы. Везде суетились дворчане, учрежденные
Иоанном по образцу европейских дворов, но которым он дал названия русские,
сообразно их должностям (распоряжение, к сожалению, отмененное Петром I).
Дворецкий Русалка преобразился в новую одежду. Он успел уж побывать у
маленьких детей Иоанна и отнести им игрушки; успел сделать разные угождения
и Софии, супруге великого князя, и Елене, супруге сына его, несмотря что они
не ладили одна с другою; кого из дворских потешил ласковым словом, кого
шуточкой. Он везде поспевал, всем заправлял и мало что приводил в действие
положенное, обычное, старался еще упредить желания и прихоти своего
властителя на весь следующий день. Обязанности дворецкого ограничивались
двором великокняжеским; но он, волею и неволею, расширил круг их за пределы
его. На Русалку налагали иногда самые трудные, щекотливые поручения, нередко
опасные и грязные; на иные он иногда сам вызывался, желая доказать, что он
хотя и хил наружностью, но богатырь лукавством и умом. Таких слуг любил
Иоанн и на них-то намекал, говоря: "Мне хоть бы пес, да яйца нес". Замечая
их обманы, он наказывал их то грозным словом, то посохом или временною
опалою, а чаще закрывал глаза на те проказы их, которые не вредили ни лицу
его, ни государству.
дворецкий ожидал его у дверей средней избы, отделявшей повалушу от брусяной,
в которой находился Русалка. Голые стены этой избы красовались только с
четырех сторон иконами огромного размера, в кивотах, с подвесками из камки,
унизанной или золотыми дробницами или угорскими (венгерскими) пенязями
(Pfennig) [пфенниг (нем.)]. В обширной комнате не было никакой мебели, кроме
дубового стола, украшенного искусною резьбой, и двух скамеек с суконными
полавочниками; под каждой стояла колодка (скамеечка для ног) и подостлан был
кизылбахский (персидский) ковер, или подножье, как называли наши предки. Все
было тихо, как в склепе. Неподвижно стоял Русалка, прикованный слухом и
всеми помыслами к двери, через которую должен был выйти великий князь. Вдруг
в средней избе прокричал кто-то смутно, словно больной, сердитый старик,
странным, охриплым голосом:
хотел сказать: то-то потеха! Потом приложил ухо к двери. Вот что там
говорили. "Хе, хе, хе! Фоминишна, это твое дельце, - сказал мужской голос. -
Ты навела меня на татар, а теперь вижу, куда гнешь... Спасибо, спасибо!"
Скрипнула дверь, и послышался голос женщины: "Пора! тебе уж вся Русь
кланяется этим именем, да и римский цесарь называет тебя своим братом". -
"Царь Иван, царь Иван!" - закричал опять старик. "Довольно, - прервал
владычный голос мужчины, - у меня и без того много царя сидит в голове: не
угомонишь ничем. На сердце пора, да на деле не то; давно глаз видит, да зуб
неймет... Вся Русь?.. Где она? где это царство, сильное, владычное, дружное,
словно одно тело, у которого руки и ноги делают, что похочет голова?" - "Ты
угомонил татар, покорил Новгород и раскинул свою державу так широко, что
можешь назваться царем русским", - прервала Софья Фоминишна. "Да, раскинул
широко, и что захватил, то держу крепко; а тут на сердце налегли свои и
вяжут меня. Подлинно, кровные! Кругом затынили меня Ярослав, Ростов, Углич,
Рязань; не крепка и калитка моего царства на чужой Верее... {Прим. стр. 51}
едучи в свой Новгород, запинаюсь всегда о Тверь... Выгляни-ка в окно, люба
моя; не увидишь ли из него чужого княжества, чужой трети! Подивись на
каменные палаты, на чудные домы божий моего стольного града, на хоромины
наши... Чай, во фряжской земле {Прим. стр. 51} таких не видано?.. Ох, ох,
ох! инда зазорно было мне после немецкого". - "Храм Пречистой {Прим. стр.
51} на диво построит нам Аристотель; скоро будут к нам новые палатные
мастера... построят и тебе дворец, и твоим боярам палаты. Лет через пяток
Москву не узнаешь". - "Прежде свалим тыны, срубим заставы, а там, если
господь продлит живота, построим себе и царские палаты. Тогда буду царем
всея Руси не одним прозвищем; тогда скажу: видно, бог избрал на то своего
раба Ивана! Да, буду царем!" - С этим словом распахнулась дверь, и великий
князь быстро вошел в брусяную избу, где стоял Русалка, успевший приготовить
свою личину по надобности.
именитых людей тамошних, присланных шурином его и великим князем тверским,
Михаилом Борисовичем. Послы приехали от меньшего брата, разжалованного уже
из равного {Прим. стр. 51}, для переговоров и извинений по случаю
перехваченной переписки его с Казимиром, королем польским. Для этого приема
великий князь московский оделся, поверх нескольких платьев разного
наименования, в богатый становой кафтан, с выводами на нем людей: чем пышнее
стояла одежда, тем краше и великолепнее считалась. Черные волосы его резко
выпадали из-под тафьи (татарского колпака), жемчугом шитой. На груди висела
золотая цепь с большим крестом из кипарисова дерева, в котором хранились
частицы мощей. Перстень на среднем пальце правой руки сиял своею золотою,
филиграновой оправой, а не камнем в ней, который не отличался ничем от
голыша. Но этого камня не отдал бы Иван Васильевич за дорогие самоцветы: это
был талисман - подарок от союзника и друга, крымского хана Менгли-Гирея
{Прим. стр. 52}, в свою очередь, получившего его из Индии. Вот что, по
словам летописца, писал к русскому великому князю Менгли-Гирей, посылая этот
дар: "Тебе ведомо, что в эндустанской земле кердеченом зовут однорог зверь,
а рог его о том деле надобен: у кого на руке, как едячи, то лизати, и в той
ястве, что лихое зелие будет, и человеку лиха не будет". Из этого-то будто
рога частичка была вставлена в перстень, и потому Иван Васильевич никогда не
скидал его, свято храня завет своего союзника, а может быть, с намерением
предупредить всякое покушение на отраву.
дворецкого - взор, который редкий мог выдержать и от которого женщины
слабого сложения падали в обморок. Казалось, им окинул он своего слугу с ног
до головы и обозрел душу его. С другой стороны, глубокий, едва не земной
поклон, которым Русалка хотел, казалось, скрыться от испытующего взора,
вручение посоха и целование властительной руки. Шапку не принял Иван
Васильевич и дал знать, чтобы он положил на одну из скамеек.
великий князь, прояснив свое нахмуренное чело.
поднесенного великой княгине Софье Фоминишне немецким послом. Дочь
Палеологов, награжденная от природы силою ума и воли, в которой отказано
было ее братьям {Прим. стр. 52}, знала очень хорошо, какая безделица нужна
была, чтобы решить супруга на исполнение великого дела, созревшего в могучей
душе его. Она первая гласно не захотела быть рабыней татар. Выпросив для
себя Ордынское подворье {Прим. стр. 52} и, таким образом, выгнав их из
Кремля, Софья навела великого князя на мысль, что они сделались недаром
уступчивы и что так же легко будет выгнать их из русской земли. Теперь же,
когда Иоанн, унизив Казань, покорив Новгород и разведавшись с ордою,
замышлял об освобождении своего государства от уделизма {Прим. стр. 52},
стеснявшего его внутри и находившего ему врагом извне, хитрая и честолюбивая
Софья искала разных средств усладить для него подвиг несправедливый, но
необходимый. И потому втайне выучила заморскую птицу величать Иоанна именем
царя {Прим. стр. 53}, которое столько льстило ему.
подставляя к окну скамейку, а потом под ноги великого князя колодку, обитую
золотом, и ковер. Все это исполнялось по движению глаз и посоха властителя,
столь быстрому, что едва можно было за ним следовать. Но дворецкий и тут не
плошал. Откуда взялась прыть у хилого старика, в котором, по-видимому, едва
душа держалась.
(парчовой) колодке двуглавый орел. Эта новинка не избегла замечания великого
князя: черные очи его зажглись удовольствием. Долго любовался он державными
зверями и птицею и, прежде нежели сел на скамейку и с бережью положил ногу
на колодку, ласково сказал:
остроконечную бородку.
снадобья, обкласть себя суконными львами и алтабасными орлами, заставить
попугаев величать себя, чем душе угодно; да настоящим-то царем, словом и
делом, быть нелегко! Сам ведаешь, чего мне стоит возиться с роденькой.
Засели за большой стол на больших местах да крохоборничают! И лжицы не даю,
Прозоров Александр
Корнев Павел
Херберт Фрэнк
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман