Майкл заерзал на стуле, импульсивно положил лапу на стол и, высунув свой красный язычок, чуть не лизнул в лицо наклонившегося к нему баталера.
- Он запомнит, - сказал, улыбаясь, Доутри капитану.
- Мы его заговорим, - был ответ, - и собьем с толку. Я скажу, что место кока - ваше, как только я задам трепку Гансону. А вы скажете, что мне следовало бы оттрепать его сейчас. А я скажу, что Гансон сначала должен дать мне повод к трепке. А затем мы раскричимся и поднимем такой шум, что только держись. Вы готовы?
Доутри кивнул головой, и они громко заспорили, а Майкл смирно сидел, переводя внимательный взор с одного на другого.
- Я выиграл, - объявил капитан Иоргенсен, когда официант подошел к ним с одним бокалом пива. - Ваш пес давно забыл про два бокала, если он вообще что-нибудь понял. Ему кажется, что мы с вами здорово поспорили. Соображения об одном или двух бокалах исчезли из его головы, как исчезают смытые волной слова, написанные на песке.
- Полагаю, что сколько бы вы шума ни поднимали, он своей арифметики не забудет, - сказал Доутри, хотя в его душе этой уверенности не было. - Я ему напоминать не буду, - прибавил он с некоторой уверенностью. - Вы увидите, что он сам вспомнит.
Высокий бокал пива был поставлен перед капитаном, и он быстро схватил его. Майкл, напряженный, как струна, стоял на задних лапах; он знал, что от него что-то требуется, вспомнил прежние уроки на "Макамбо" и тщетно вглядывался в непроницаемое лицо баталера - затем оглянулся и увидел один бокал вместо двух. Он очень хорошо усвоил разницу между одним и двумя, и до его сознания сразу дошло, что на столе стоит всего один бокал, когда было заказано два. Как это случилось, самый глубокий психолог вряд ли знает больше, чем он знает о самой сущности мысли. Майкл внезапно вскочил, положил обе передние лапы на стол и сердито залаял на официанта.
Капитан Иоргенсен ударил кулаком по столу.
- Ваша взяла, - загремел он. - Я плачу за пиво. Официант, еще бокал!
Майкл посмотрел на баталера, чтобы себя проверить, и рука баталера, положенная на его голову, дала ему надлежащий ответ.
- Начнем снова, - сказал окончательно проснувшийся и заинтересованный капитан, вытирая тыльной стороной ладони пену со своих усов. - Один и два - это он понимает. Но как насчет трех? Или четырех?
- То же самое, капитан. Он считает до пяти и знает, что предметов бывает больше, чем пять, но дальше не знает.
- Эй, Гансон! - через весь бар закричал капитан Иоргенсен коку с "Говарда". - Эй ты, глупая башка! Иди сюда, выпей с нами!
Гансон подошел и взял себе стул.
- Я плачу за пиво, - сказал капитан, - но заказывайте вы, Доутри. Послушайте, Гансон, это замечательный пес! Он знает счет лучше вас. Нас трое, и Доутри заказывает три пива. Пес ясно слышит три. Я показываю официанту два пальца - вот так - видите? - и он приносит всего два бокала. Вы посмотрите, какую бурю поднимет наш песик.
Все произошло как по писаному, и Майкл неистовствовал, пока приказание Доутри не было исполнено в точности.
- Он вовсе не считает, - решил Гансон. - Он видит, что перед одним из вас пусто. Вот и все. Он знает, что перед каждым должен стоять бокал. Вот он и лает.
- Прекрасно, - похвастался Доутри. - Нас трое. Закажем четыре бокала, тогда у каждого будет по бокалу, но вы увидите, что Киллени все равно закатит официанту скандал.
Так все и случилось. Майкл вошел в роль и лаял на официанта, пока тот не принес четвертый бокал. Тем временем вокруг их столика собралась толпа, и всем хотелось угостить Доутри пивом, чтобы испытать таланты Майкла.
- Великолепно, - философствовал Доутри. - Чудно устроена жизнь. То нечего было выпить, а через минуту тебя уже готовы утопить в пиве.
Некоторые даже хотели купить Майкла, предлагая за него смехотворную цену в пятнадцать и двадцать долларов.
- Вот что я вам скажу, - шепнул капитан Иоргенсен, увлекая Доутри в угол. - Отдайте мне этого пса, и я сейчас же оттреплю Гансона. Вы завтра придете на работу - место за вами.
Владелец бара увлек Доутри в другой угол и там предложил ему:
- Приходите сюда каждый вечер с вашим псом. Это поднимет торговлю. Пива будете получать сколько угодно и пятьдесят центов наличными за вечер.
Это предложение натолкнуло Доутри на блестящую мысль. Вернувшись домой и предоставив Квэку расшнуровывать свои башмаки, он обратился к Майклу:
- Мы на правильном пути, Киллени. Если этот трактирщик даст нам вволю пива и пятьдесят центов в вечер… значит вы этого стоите, сынок, да, пожалуй, не только этого. Ведь трактирщик гонится за наживой. Поэтому он продает свое пиво вместо того, чтобы его выпить… Киллени, ты ведь не прочь поработать на меня, знаю… знаю… Нам здорово нужны деньги. У нас ведь есть Квэк и мистер Гринлиф, и Кокки, не говоря уже о нас с тобой, и нам столько всего нужно! Нелегко раздобыть денег на квартиру, а достать работу еще труднее. Что скажете, сынок, побродим-ка завтра и посмотрим, сколько нам удастся набрать монет!
Баталер обеими руками держал голову Майкла, и Майкл, сидя у него на коленях глаза в глаза и нос к носу, вертелся и ерзал от счастья, высовывал язык и крутил обрубком хвоста. Все, что бы баталер ни сказал, было прекрасно, раз это исходило от него.
ГЛАВА XVIII
Седеющий баталер и мохнатый ирландский терьер стали заметными фигурами ночной жизни "Варварского берега". Доутри разработал представления со счетом, включив в число исполнителей и Кокки. Теперь, когда официант не приносил положенного числа бокалов, Майкл оставался совершенно спокоен, пока Кокки, по тайному знаку баталера, не начинал, стоя на одной ножке, теребить другой шею Майкла и нашептывать ему что-то на ухо. Только тогда Майкл, окинув взглядом стол со стоящими на нем бокалами, начинал распекать официанта.
Но поворотный пункт карьеры наступил, когда Доутри и Майкл в первый раз спели вместе "Свези меня в Рио". Это случилось в матросском "дансинге" на Пасифик-стрит. Танцы сразу прекратились, и матросы шумно требовали все новых и новых песен. Хозяин ничего на этом не потерял, никто не уходил - наоборот, народ набился плотной стеной, чтобы прослушать репертуар Майкла: английский гимн, "Милочку", "Благой свет, веди", "Мой дом" и "Шенандоа".
Уже пахло чем-то большим, чем даровое пиво, потому что, когда Доутри выходил, хозяин "дансинга" сунул ему в руку три серебряных доллара и просил вернуться на следующий день.
- За эти гроши? - спросил Доутри, с презрением глядя на доллары.
Хозяин поторопился прибавить еще два доллара, и Доутри обещал вернуться.
- Прекрасно, Киллени, сын мой, - говорил он Майклу, укладываясь в постель. - Я думаю, что вы и я стоим больше пяти долларов за сеанс. Ведь таких экземпляров, как вы, еще мир не видал. Поющий пес, который может пропеть несколько дуэтов со мной и с полдюжины песен соло! Говорят, Карузо за вечер получает тысячу долларов. Конечно, ты не Карузо, но ты - пес-Карузо, один на весь мир. Сынок, я буду твоим антрепренером. Если мы с тобой не зашибем двадцати долларов за вечер, - знаешь, сынок, переберемся в более шикарные кварталы. Наш старик в "Бронкс-отеле" перейдет в лучшую комнату. Квэка мы с тобой хорошенько разоденем. Киллени, мальчик мой, мы с тобой так разбогатеем, что если старик не подцепит дурака, мы сами раскошелимся, купим ему шхуну и пошлем на поиски клада. Мы сами будем этими дураками - ты и я, и даже с удовольствием…
"Варварский берег" был старым матросским поселком в те дни, когда Сан-Франциско считался самым недоступным портом Семи морей, а затем развивался вместе с городом, пока половина его заработков не стала зависеть от кутящих компаний, щедрой рукой оставлявших деньги в его отдаленных закоулках. У многих представителей высших классов общества вошло в обычай после обеда проводить несколько часов, разъезжая на автомобиле из "дансинга" в "дансинг" и из одного матросского кабачка в другой. Это даже вошло в программу развлечений приезжих. Одним словом, "Варварский берег" стал такой же местной достопримечательностью, как "Китайский квартал".
Незадолго до этого времени Дэг Доутри получал свои двадцать долларов за вечер за два двадцатиминутных сеанса и отказывался от угощений, которых бы хватило, чтобы удовлетворить дюжину парней с шестиквартовой жаждой. Никогда еще ему не жилось так великолепно; нельзя отрицать и того, что Майкл был счастлив таким положением вещей. Счастлив, главным образом, за своего баталера. Майкл служил ему, и эта служба отвечала всем сокровенным желаниям его сердца.
Теперь Майкл был кормильцем всей семьи, и все ее члены благоденствовали. Квэк расцвел, надев рыжие башмаки, котелок и серый костюм с безупречной складкой на брюках. Он пристрастился к кинематографу и тратил от двадцати до тридцати центов в день, терпеливо высиживая два сеанса подряд. Они ели по ресторанам, и хозяйство отнимало у Квэка очень мало времени. Бывший моряк в своем "Бронкс-отеле" не только переехал в более нарядную, с окнами на улицу комнату, но, по настоянию Доутри, приглашал иногда нужных ему людей в театр или концерт, отвозя их потом на автомобиле домой.
- Мы вечно так жить не будем, Киллени, - говаривал баталер Майклу. - Мы только дотянем, пока старику не удастся набрать новую компанию денежных мешков, любителей охоты за кладами. Затем - синее море, сынок, хорошенькое суденышко под тобой и брызги морской воды в лицо! Поедем-ка лучше в Рио, чем петь об этом перед кучей праздных олухов. Пусть они сидят по своим гнусным городам. Море - вот наше место, твое и мое, Киллени-сынок, и старика, и Квэка, и нашего Кокки. Мы не созданы для городской жизни. Она нам во вред. Ты мне, может, сынок, не поверишь, но я как-то сдал. Я потерял всю гибкость. Я устал, и мне надоело болтаться лодырем и разгуливать вместо дела по кабачкам. У меня сердце сжимается, когда вспомню, как наш старик говаривал мне: "Полагаю, баталер, что сейчас перед обедом было бы очень кстати получить хорошенький коктейль!" В следующий раз мы возьмем с собой для его коктейлей маленький ледничок.
Погляди только на Квэка, Киллени. Этот климат ему не годится. Он решительно тает. Если он будет так бегать по кинематографам, то добегается до чахотки. Ради его здоровья и ради нас всех нам надо поскорее сняться с якоря и вернуться в страну пассатов, где ветер обдает тебя солеными и живительными брызгами морской воды.
И правда, Квэк, никогда ни на что не жаловавшийся, таял на глазах. В правой подмышечной впадине у него постепенно образовалась большая опухоль. Безболезненная вначале, она потом слабо, но непрестанно давала себя чувствовать. Квэк стал плохо спать, и хотя он лежал на левом боку, но просыпался от боли по три и по четыре раза в ночь. Если бы А Мой не был отправлен в Китай властями, то мог бы ему объяснить значение опухоли. Мог бы он объяснить Доутри и причину того, почему у него все увеличивалась площадь онемения между бровями, где начинали явственно вырисовываться небольшие вертикальные "львиные морщинки". И мог рассказать, что случилось с мизинцем на левой руке. Доутри сначала решил, что это растяжение сухожилия. Затем предположил, что это хронический ревматизм, полученный в сыром и туманном климате Сан-Франциско. Это еще больше усиливало его тоску по морю и тропическому солнцу, которое сразу бы выжгло все ревматизмы.
Доутри - по профессии баталер - привык соприкасаться с представителями высших кругов общества. Но в первый раз за всю жизнь, здесь, на этом "дне" Сан-Франциско, он встречался с этими людьми как равный. Более того, они сами искали его общества. Они заискивали перед ним, добивались чести быть приглашенными к его столу и уплатить за его пиво в любом из веселых кабачков, где он давал свои представления. Они охотно тратили бы огромные суммы на вино, если бы он не был упрямо привязан к пиву. Некоторые из них пытались пригласить его к себе - "приходите попеть песенку-другую с вашей чудесной собачкой", но Доутри, гордясь Майклом, получающим такие приглашения, неизменно отклонял их под тем предлогом, что профессиональная жизнь настолько утомительна, что они не могут позволить себе подобных развлечений. Майклу он пояснил, что если им предложат за сеанс пятьдесят долларов, то оба они побегут, "задрав хвост".
Среди многочисленных новых знакомых двоим было суждено сыграть решающую роль в жизни Доутри и Майкла. Первый - политик и доктор, Уолтер Меррит Эмори, - несколько раз присаживался к столику Доутри, когда Майкл, по установившемуся обычаю, сидел за столом на своем стуле. Между прочим, в благодарность за подобную любезность со стороны Доутри доктор Эмори дал ему карточку с адресом своего кабинета и просил разрешения бесплатно лечить хозяина и собаку в случае какого-либо заболевания. По мнению Доутри, доктор Уолтер Меррит Эмори был большой умницей и прекрасным врачом, но жестоким, как голодный тигр, в достижении своих целей. Ввиду изменившихся обстоятельств Доутри мог позволить себе заявить с грубой прямотой:
- Док, вы прямо чудо! Это ясно с первого взгляда. Если вам чего захочется, вы своего добьетесь. Вас ничто не остановит, разве что…
- Разве что?..
- О, разве что этот предмет будет прибит гвоздями к полу, заперт на замок или будет охраняться полицией. Я бы не хотел обладать чем-нибудь, что возбуждает ваши желания.
- Так, но вы этим как раз обладаете, - заявил доктор, выразительным кивком головы указывая на Майкла, сидящего между ними на своем стуле.
- Б-р-р-р! - вздрогнул Доутри. - Вы меня вогнали в дрожь. Если бы я вам поверил, то и двух минут не оставался бы в Сан-Франциско. - Он на мгновение задумался над своим бокалом, затем облегченно рассмеялся. - Никто у меня этой собаки не отнимет. Я на месте убью каждого, кто захочет это сделать. Я скажу ему это, как говорю сейчас вам, и он поверит мне, как мне верите вы. Вы знаете, что это правда. И он тоже будет знать это. Ведь эта собака…
Не будучи в состоянии выразить глубины своих чувств, Дэг Доутри остановился и утопил конец фразы в своем бокале.
Совершенно к иному типу принадлежал другой роковой человек. Гарри Дель Map - называл он себя; и Гарри Дель Map - было то имя, что появлялось на афишах "Орфеума" во время его гастролей. Дель Map был дрессировщиком животных и сейчас отдыхал от работы, но Доутри об этом и не подозревал.
Он тоже угощал Доутри за его столом. Молодой, ему еще не было тридцати лет, с темной кожей и большими карими, окаймленными длинными ресницами глазами (он был уверен, что его взгляд магически действует на окружающих), с губами и чертами лица херувима, он поражал своей деловитостью в разговоре.
- Но у вас не хватит денег, чтобы купить его, - отвечал Доутри, когда тот увеличил предложенную за Майкла сумму в пятьсот долларов до тысячи.
- Я вам дам тысячу долларов, если дело в этой сумме.
- Нет, - покачал Доутри головой. - Дело в том, что я не отдам его ни за какие деньги. Да зачем? На что он вам понадобился?
- Мне он нравится, - отвечал Дель Map. - Как это случилось? Почему толпа валит сюда? Почему люди вообще тратятся на вино, держат скаковых лошадей, афишируют связи с актрисами, становятся священниками или книжными червями? Им это нравится. Разгадка только в этом. Мы все делаем то, что нам нравится, когда мы можем себе это позволить. Итак, мне нравится ваша собака. Я хочу ее иметь. Я готов за нее дать тысячу долларов. Посмотрите на этот бриллиант на руке той женщины. Я полагаю, что он ей очень понравился, ей захотелось иметь его - и она его получила, не обращая внимания на цену. Цена интересовала ее меньше, чем бриллиант. Итак, этот пес…
- Не любит вас, - прервал его Дэг Доутри. - Это очень странно. Обычно он ластится ко всем. Но с первого же раза он вас невзлюбил и весь ощетинился, когда вы вошли. Ни один человек не должен гнаться за собакой, которая его не любит.
- Это не имеет никакого значения, - спокойно сказал Дель Map. - Мне она нравится, а любит она меня или нет, это мое дело, и я думаю, что отлично сумею с ней справиться.
В этом человеке под безмятежностью херувима Доутри сразу почувствовал бездну жестокости, усугубленной еще холодной расчетливостью. Правда, свое впечатление он формулировал не в таких словах; он только почувствовал это, а чувства не нуждаются в словах, чтобы быть понятыми.
- Здесь поблизости есть ночной банк, - продолжал Дель Map. - Я напишу чек, и через полчаса деньги будут у вас.
Доутри покачал головой.
- Как деловое предложение, оно ничего не стоит. Судите сами. Собака зарабатывает двадцать долларов в вечер. Положим для удобства, что она работает двадцать пять дней в месяц. Итого в месяц пятьсот, или в год - шесть тысяч долларов. Предположим для удобства счета, что это пять процентов с капитала в сто двадцать тысяч и что мои траты и жалованье равны двадцати тысячам. Тогда собака сама по себе стоит сто тысяч долларов. Для справедливости разделим эту сумму пополам - итак, собака стоит пятьдесят тысяч. А вы предлагаете за нее тысячу.
- Очевидно, вы предполагаете, что собака будет жить вечно, - спокойно улыбнулся Дель Map.
Доутри сразу увидел западню.
- Если она проработает пять лет, это будет тридцать тысяч. Если один год - шесть. А вы предлагаете мне одну тысячу за шесть. Это не выгодно мне… и ей. А когда она не сможет работать и за нее не дадут и цента, мне она будет дороже миллиона, и, если мне кто-нибудь его предложит, я в ответ только подниму цену.
ГЛАВА XIX
- Мы еще с вами увидимся, - закончил Гарри Дель Map четвертый разговор о покупке Майкла.
На этот раз Гарри Дель Map ошибся. Он никогда больше не видел Доутри, потому что Доутри сначала встретился с доктором Эмори.
Беспокойный сон Квэка стал мешать Доутри спать. Проведя несколько тревожных ночей, Доутри расследовал, в чем дело, и решил, что Квэк уже достаточно болен, чтобы нуждаться в медицинской помощи. Поэтому в одно прекрасное утро он, взяв с собой Квэка, в одиннадцать часов подошел к кабинету Уолтера Меррита Эмори и стал ожидать своей очереди в переполненной приемной.
- Боюсь, что у него рак, сэр, - говорил Доутри, пока Квэк снимал свою куртку и рубашку. - Он никогда не жалуется и не хнычет. Все негры таковы. Я ничего и не знал, пока он не начал вертеться и стонать во сне. Вот! Что вы скажете? Рак или простая опухоль? Что еще может это быть, а?
Но острый глаз Уолтера Меррита Эмори не упустил из виду двух согнутых пальцев на левой руке Квэка. Его глаза были не только остры, но и "наметаны на проказу". Он на Филиппинах специально изучал эту болезнь и видел столько прокаженных, что при первом взгляде безошибочно определял проказу и мог ошибиться, лишь если болезнь была в самом зачатке. От согнутых вследствие разрушения чувствительных нервов пальцев - анестетическая форма - и львиных морщин на лбу - та же форма - его глаз обратился к опухоли в подмышечной впадине, и диагноз был быстро поставлен: бугорковая форма проказы.
Так же быстро мелькнули в мозгу доктора две мысли. Первая из них была аксиомой: где бы и когда бы ни встретился один прокаженный, ищи второго. Вторая мысль: ирландский терьер, принадлежавший Доутри, с которым Квэк долгое время жил вместе. Уолтер Меррит Эмори прекратил свои исследования. Ему было неизвестно, что именно знал о проказе Доутри и знал ли он что-нибудь об этой болезни вообще, и он боялся пробудить в нем подозрения. Как бы случайно посмотрев на часы, он обратился к Доутри:
- Я бы сказал, что его кровь не в порядке. Он очень истощен. Он не привык к городскому образу жизни и к городской пище. Я проведу исследование, чтобы определить, рак ли это или доброкачественная опухоль, но думаю, что здесь дело не в этом.
При этих словах его взгляд с легким колебанием скользнул поверх бровей Доутри. Этого было достаточно. Его опытный глаз сразу различил "львиную" печать проказы.
- Вы сами здорово сдали, - вкрадчиво продолжал он. - Бьюсь об заклад, что вы не в своей тарелке, а?
- Да, не могу сказать, чтобы все шло гладко, - согласился Доутри. - Я думаю, что мне надо вернуться на море, чтобы тропическое солнце выжгло из меня прочь мой ревматизм.
Курылев Олег
Афанасьев Роман
Гуревич Георгий
Володихин Дмитрий
Прозоров Александр
Шилова Юлия