read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



мальчиков, присылались в колонию. Благодаря этому историческому
обстоятельству в колонии появились имена: Карабанов, Приходько, Голос,
Сорока, Вершнев, Митягин и другие.

8. Характер и культура

Приход новых колонистов сильно расшатал наш некрепкий коллектив, и мы
снова приблизись к "малине".
Наши первые воспитанники были приведены в порядок только для нужд
самой первой необходимости. Последователи отечественного анархизма еще
менее склонны были подчиняться какому бы то ни было порядку. Нужно,
однако, сказать, что открытое сопротивление и хулиганство по отношению к
воспитательскому персоналу в колонии никогда не возрождалось. Можно
думать, что Задоров, Бурун, Таранец и другие умели сообщить новеньким
краткую историю первых горьковских дней. И старые и новые колонисты всегда
демонстрировали уверенность, что воспитательский персонал не является
силой, враждебной по отношению к ним. Главная причина такого настроения
безусловно лежала в работе наших воспитателей, настолько самоотверженной
и, очевидно, трудной, что она, естественно, вызывала к себе уважение.
Поэтому колонисты за очень редким исключением, всегда были в хороших
отношениях с нами, признавали необходимость работать и заниматься в школе
в сильной мере понимали, что это вытекает из общих наших интересов. Лень и
неохота переносить лишения у нас проявлялись в чисто зоологических формах
и никогда не принимали формы протеста.
Мы отдавали себе отчет в том, что все это благополучие есть чисто
внешняя форма дисциплины и что за ним не скрывается никакая, даже самая
первоначальная культура.
Вопрос, почему колонисты продолжают жить в условиях нашей бедности и
довольно тяжелого труда, почему они не разбегаются, разрешался, конечно,
не только в педагогической плоскости. 1921 год для жизни на улице не
представлял ничего завидного. Хотя наша губерния не была в списке
голодающих, но в самом городе все же было очень сурово и, пожалуй,
голодно. Кроме того, в первые годы мы почти не получали квалифицированных
беспризорных, привыкших к бродяжничеству на улице. Большею частью наши
ребята были деть из семьи, только недавно порвавшие с нею связь#21.
Хлопцы наши представляли в среднем комбинирование очекнь ярких черт
характера с очень узким культурным состоянием. Как раз таких и старались
присылать в нашу колонию, специально предназначенную для
трудновоспитуемых. Подавляющее большинство их было малограмотно или вовсе
неграмотно, почти все привыкли к грязи и вшам, по отношению к другим людям
у них выработалась постоянная защитно-угрожающая поза примитивного
героизма.
Выделялись из всей этой толпы несколько человек более высокого
интеллектуального уровня, как Задоров, Бурун, Ветковский, Братченко, а из
вновь прибывших - Карабанов и Митягин, остальные только очень посте-
пенно и чрезвычайно медленно приобщались к приобретениям человеческой
культуры, тем едленнее, чем мы были беднее и голоднее.
В первый год нас особенно удручало их постоянное стремление к ссоре
друг с другом, страшно слабые коллективные связи, разрушаемые на каждом
шагу из-за первого пустяка. В значительной мере это проистекало даже не из
вражды, а все из той же позы героизма, не корректированной никаким
политическим самочувствием. Хотя многие из них побывали в
классово-враждебных лагерях, у них не было никакого ощущения
принадлежности к тому или другому классу. Детей рабочих у нас почти не
было, пролетариат быт для них чем-то далеким и неизвестным, к
крестьянскому труду большинство относилось с глубоким презрением, не
столько, впрочем к труду, сколько к отсталому крестьянскому быту,
крестьянской психике. Оставался, следовательно, широкий простор для
всякого своеволия, для проявления одичавшей, припадочной в своем
одиночестве личности.
Картина в общем была тягостная, но все же зачатки коллектива,
зародившиеся в течение первой зимы, потихоньку зеленели в нашем обществе,
и эти зачатки во что бы то ни стало нужно было спасти, нельзя было новым
пополнениям позволить приглушить эти драгоценные зеленя. Главной своей
заслугой я считаю, что тогда я заметил это важное обстоятельство и по
достоинству его оценил. Защита этих первых ростков потом оказалась таким
невероятно трудным, таким бесконечно длинным и тягостным процессом, что,
если бы я знал это заранее, я, наверное, испугалсябы и отказался от
борьбы. Хорошо было то, что я всегда ощущал себя накануне победы, для
этого нужно было быть неисправимым оптимистом.
Каждый день моей тогдашней жизни обязательно вмещал в себя и веру, и
радость, и отчаяние.
Вот идет все как будто благополучно. Воспитатели закончили вечером свою
работу, прочитали книжку, просто побеседовали, поиграли, пожелали ребятам
спокойнойт ночи и разошлись. Хлопцы остались в мирном настроении,
приготовились укладываться спать. В моей комнате отбиваются последние
удары дневного рабочего пульса, сидит еще Калина Иванович и по обыкновению
занимается каким-нибудь обобщением, торчит кто-нибудь из любопытных
колонистов, у дверей Братченко с Гудом приготовились к очередной атаке на
Калину Ивановича по вопросам фуражных, и вдруг с криком врывается пацан:
- В спальне хлопцы режутся!
Я - бегом из комнаты. В спальне содом и крик. В углу две зверски
ощерившиеся группы. Угрожающие жесты и наскоки перемешиваются с
головкружительной руганью; кто кого-то "двигает" в ухо, Бурун отнимает у
одного из героев финку, а издали ему кричат:
- А ты чего мешаешься? Хочешь получить мою расписку?
На кровати, окруженный толпой сочувствующих, сидит раненый и молча
перевязывает куском простыни порезанную руку.
Я никогда не разнимал дерущихся, не старался их перекричать.
За моей спиной Калина Иванович испуганно шепчет:
- Ой, скорийше, скорийше, голубчику, бо вони ж, паразиты, порежут один
одного...
Но я стою молча в дверях и наблюдаю. Постепенно ребята замечают мое
присутствие и замолкают. Быстро наступающая тишина приводит в себя и самых
разьяренных. Прячутся финки и опускаются кулаки, гневные и матерные
монологи прерываются на полуслове. Но я продолжаю молчать: внутри меня
самого закипают гнев и ненависть ко всему этому дикому миру. Это ненависть
бессилия, потому что я очень хорошо знаю: сегодня не последний день.
Наконец в спальне устанавливается жуткая, тяжелая тишина, утихают даже
глухие звуки напряженного дыхания.
Тогда вдруг взрываюсь я сам, взрываюсь и в приступе настоящей злобы и в
совершенно сознательной уверенности, что так нужно:
- Ножи на стол! Да скорее, черт!..
На стол выкладываются ножи: финки, кухонные, специально взятые для
расправы, перочинные и самоделковые, изготовленные в кузнице. Молчание
продолжает висеть в спальне. Возле стола стоит и улыбается Задоров,
прелестный, милый задоров, который сейчас кажется мне единственным родным,
близким человеком. Я еще коротко приказываю:
- Кистени!
- Один у меня, я отнял, - говорит Задоров.
Все стоят, опустив головы.
- Спать!..
Я не ухожу из спальни, пока все не укладываются.
На другой день ребята стараются не вспоминать вчерашнего скандала. Я
тоже ничем не напоминаю о нем. Проходит месяц-другой. В течение этого
времени отдельные очаги вражды в каких-то тайных углах слабо чадят, и если
пытаются разгореться, то быстро притушиваются в самом коллективе. Но вдруг
опять разрывается бомба, и опять разьяренные, потерявшие человеческий вид
колонистоы гоняются с ножами друг за другом.
В один из вечеров я увидел, что мне необходимо прикрутить гайку, как у
нас говорят. После одной из драк я приказываю Чоботу, одному из самых
неугомонных рыцарей финки, идти в мою комнату. Он покорно бредет. У себя я
ему говорю:
- Тебе придется оставить колонию.
- А куда я пойду?
- Я тебе советую идти туда, где позволено резаться ножами. Сегодня ты
из-за того, что товарищ не уступил тебе место в столовой, пырнул его
ножом. Вот и ищи такое место, где споры разрешаются ножом.
- Когда мне идти?
- Завтра утром.
Он угрюмоу уходит. Утром, за завтраком, все ребята обращаются ко мне с
просьбой: пусть Чобот останется, они за него ручаются.
- Чем ручаетесь?
Не понимают.
- Чем ручаетесь? Вот если он все-таки возьмет нож, что вы тогда будете
делать?
- Тогда вы его выгоните.
- Значит, вы ничем не ручаетесь? Нет, он пойдет из колонии.
Чобот после завтрака подошел ко мне и сказал:
- Прощйате, Антон Семенович, спасибо за науку...
- До свиданья, не поминай лихом. Если будет трудно6 приходи, но не
раньше как через две недели.
Через месяц он пришел, исхудавший и бледный.
- Я вот пришел, как вы сказали.
- Не нашел такого места?
Он улыбнулся.
- Отчего "не нашел"? Есть такие места... Я буду в колонии, я не буду
брать ножа в руки.



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 [ 12 ] 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.