же как с рассыльными, меланхолически жевавшими табак на перекрестках.
Хорошо, пускай!
человек неопределенного возраста, который по утрам выходит на
Брейтенштрассе подышать чистым воздухом, что всякий внезапный и резкий
окрик вроде "эй" или "о-го-го!" заставляет его дрыгать ногой? И все же
Тони, едва завидев его, всякий раз кричала: "Эй!" Или что хорошего
неизменно преследовать маленькую, худенькую, большеголовую женщину, при
любой погоде держащую над собой громадный дырявый зонтик, кличками "Мадам
Зонт" или "Шампиньон"? Еще того хуже, пожалуй, являться с двумя или тремя
столь же озорными подругами к домику старушки, торгующей тряпочными
куклами в узеньком закоулке близ Иоганнесштрассе, у которой и правда, были
на редкость красные глаза, изо всей силы дергать колокольчик, с притворной
учтивостью спрашивать у отворившей дверь старушки, здесь ли проживают
господин и госпожа Плевок, и затем с гиканьем улепетывать. Тем не менее
Тони Будденброк все это проделывала, и проделывала, надо думать, с чистой
совестью. Ибо если очередная ее жертва пыталась угрожать ей, то надо было
видеть, как Тони отступала на шаг назад, закидывала хорошенькую головку,
оттопыривала верхнюю губку и полувозмущенно, полунасмешливо произносила:
"Пфф!" - точно желая сказать: "Попробуй только мне что-нибудь сделать. Или
ты не знаешь, что я дочь консула Будденброка?"
собою право быть то доброй, то жестокой, в зависимости от прихоти или
расположения духа.
3
сыновьях консула.
коммерсантом, а в будущем владельцем фирмы, и потому посещавший реальное
отделение школы в старом здании с готическими сводами, был умный,
подвижный и смышленый мальчик, что, впрочем, не мешало ему от души
веселиться, когда Христиан, учившийся в гимназии, не менее способный, но
недостаточно серьезный, с невероятным комизмом передразнивал своих
учителей, и в первую очередь бравого Марцеллуса Штенгеля, преподававшего
пение, рисование и прочие занимательные предметы.
не менее полдюжины великолепно отточенных карандашей, носивший ярко-рыжий
парик, долгополый светло-коричневый сюртук и такие высокие воротнички, что
их концы торчали почти вровень с висками, был заядлый остряк и большой
охотник до философских разграничений, вроде: "Тебе надо провести линию,
дитя мое, а ты что делаешь? Ты проводишь черту!" Он выговаривал не
"линия", а "линья". Нерадивому ученику он объявлял: "Ты будешь сидеть в
пятом классе не положенный срок, а бессрочно" (звучало это как "шрок" и
"бешшрочно"). Больше всего он любил на уроке пения заставлять мальчиков
разучивать известную песню "Зеленый лес", причем некоторым из учеников
приказывал выходить в коридор и, когда хор запевал:
обязанность возлагалась на Христиана, его кузена Юргена Крегера или
приятеля Андреаса Гизеке, сына городского брандмайора, то они, вместо того
чтобы изображать сладкоголосое эхо, скатывали по лестнице ящик из-под
угля, за что и должны были оставаться после уроков на квартире г-на
Штенгеля. Впрочем, там они чувствовали себя совсем неплохо. Г-н Штенгель,
успевавший за это время все позабыть, приказывал своей домоправительнице
подать ученикам Будденброку, Крегеру и Гизеке по чашке кофе "на брата" и
вскоре отпускал молодых людей восвояси...
некогда монастырской, школы, под мягким руководством добродушного, вечно
нюхавшего табак старика директора, были люди безобидные и незлобивые, все,
как один, полагавшие, что наука и веселье отнюдь не исключают друг друга,
и старавшиеся внести в свое дело снисходительную благожелательность.
бакенбардами и живыми блестящими глазами, по фамилии Пастор, ранее и
вправду бывший пастором, который не переставал радоваться совпадению своей
фамилии со своим духовным званием и устанавливать, что латинское слово
"pastor" означает: "пастырь", "пастух". Любимым его изречением было:
"Безгранично ограниченный", и никто так никогда и не узнал, говорилось ли
это в шутку или всерьез.
вновь выпускать их с таким треском, словно выскочила пробка из бутылки с
шампанским. Он любил также, большими шагами расхаживая по классу, с
невероятной живостью описывать тому или другому ученику его будущее, с
целью расшевелить воображение мальчиков. Но тут же становился серьезен и
переходил к работе, то есть приказывал им читать стихи - вернее, ловко
облеченные им в стихотворную форму правила затруднительных грамматических
построений и речевых оборотов, которые он сам "декламировал" с несказанной
торжественностью, отчеканивая ритм и рифмы...
В ту пору дом Будденброков был озарен солнечным светом, и дела в конторе и
ее отделениях шли как по маслу. Правда, иногда все же случались грозы или
досадные происшествия, вроде следующего.
промышляла скупкой старой одежды и потому вращалась в высших кругах, г-н
Штут, чье округлое брюхо, обтянутое шерстяной фуфайкой, мощно выпирало из
панталон, сшил за семьдесят марок два костюма для молодых Будденброков,
но, по желанию обоих, согласился поставить в счет восемьдесят и вручить им
разницу чистоганом, - дельце пусть не совсем чистое, но не такое уж из
ряда вон выходящее.
выплыло наружу, так что г-ну Штуту пришлось облачиться в черный сюртук
поверх шерстяной фуфайки и предстать перед консулом Будденброком, который
в его присутствии учинил строжайший допрос Тому и Христиану. Г-н Штут,
стоявший подле кресла консула, широко расставив ноги и почтительно склонив
голову, заверил последнего, что "раз уж такое вышло дело", он рад будет
получить и семьдесят марок, - "ничего не попишешь, коли так
повернулось...". Консул был в негодовании от этой выходки сыновей.
Впрочем, по зрелом размышлении он решил впредь выдавать им больше
карманных денег, ибо сказано: "Не введи нас во искушение".
его брата. У Томаса был характер ровный, ум живой и сметливый. Христиан,
напротив, отличался неуравновешенностью, был порой нелепо дурашлив и мог
вдруг невероятнейшим образом напугать всю семью...
Христиан кладет надкусанный персик обратно на тарелку, лицо его бледнеет,
круглые, глубоко посаженные глаза расширяются.
она застрянет у меня в глотке... Я начинаю задыхаться... вскакиваю, меня
душит, все вы тоже вскакиваете... - У него неожиданно вырывается отчаянный
и жалобный стон: "О-о!" Он беспокойно ерзает на стуле, потом встает и
делает движение, словно собираясь бежать.
поперек горла.
если бы проглотил?
по столу, заявляя, что впредь не потерпит этих дурацких выходок. Но
Христиан действительно долгое время не ест персиков.
4
Будденброки переехали в дом на Менгштрассе, мадам Антуанетта слегла в свою
высокую кровать под балдахином, чтобы уже больше не подняться; и свалила
ее не одна только старческая слабость. До последних дней старая дама была
бодра и с привычным достоинством носила свои тугие белые букли; она
посещала вместе с супругом и детьми все торжественные обеды, которые
давались в городе, а во время приемов в доме Будденброков не отставала от
своей элегантной невестки в выполнении обязанностей хозяйки. Однажды она
вдруг почувствовала какое-то странное недомогание, поначалу лишь легкий
катар кишок - доктор Грабов прописал ей кусочек голубя и французскую
булку, - потом у нее начались рези и рвота, с непостижимой быстротой
повлекшие за собою полный упадок сил и такую слабость и вялость, что одно
это уже внушало опасения.
разговор с доктором Грабовым и вместе с ним стал приходить второй врач,
коренастый, чернобородый, мрачного вида мужчина, как-то переменился даже
самый облик дома. Все ходили на цыпочках, скорбно перешептывались.
Подводам было запрещено проезжать через нижние сени. Словно вошло сюда
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Никитин Юрий
Афанасьев Роман
Шилова Юлия