а храбрый незнакомец подхватил принца на руки и скоро был далеко от толпы
и вне опасности.
залу ворвался чистый и четкий звук рога. Мгновенно наступила тишина, и в
глубоком безмолвии раздался один голос - голос вестника, присланного из
дворца. Все как один человек встали и обратились в слух.
оставались в полном молчании, потом бросились на колени перед Томом,
простирая к нему руки с оглушительными криками, от которых, казалось,
задрожало все здание:
растерянно блуждали по сторонам и остановились на принцессах, опустившихся
перед ним на колени, потом на лорде Гертфорде. На лице его выразилась
решимость. Он нагнулся к лорду Гертфорду и шепнул ему на ухо:
приказ, какого никто не имеет права отдать, кроме короля, был бы этот
приказ исполнен? Никто не встал бы и не крикнул бы "нет"?
повелевает владыка Англии. Ты - король, твоя воля - закон.
крови. Встань с колен и скорее в Тауэр! Объяви королевскую волю: герцог
Норфолкский останется жив!
облетели весь зал. И не успел Гертфорд выйти, как стены ратуши снова
потряс оглушительный крик:
12. ПРИНЦ И ЕГО ИЗБАВИТЕЛЬ
и закоулками стали пробираться к реке. Они легко, без помехи дошли до
Лондонского моста, но тут снова попали в густую толпу. Гендон крепко
держал за руку принца - нет, короля, - потрясающая новость уже разнеслась
по всему городу, и мальчик слышал, как тысячи голосов повторяли зараз:
"Король умер!" При этой вести леденящий холод проник в сердце несчастного,
бездомного сироты, и он задрожал всем телом. Он сознавал, как велика его
потеря, и был глубоко огорчен ею, потому что беспощадный тиран, наводивший
ужас на всех, всегда был добр и ласков к нему. Слезы застилали мальчику
глаза, и все окружающие предметы представлялись ему словно в тумане. В эту
минуту он чувствовал себя самым покинутым, самым отверженным и забытым
существом во всем мире. Но вдруг иные возгласы донеслись до него, прорезая
ночь, словно раскаты грома:
затрепетал от гордости.
заполнявшую мост. Этот мост был прелюбопытным явлением: он существовал уже
шестьсот лет и все это время служил чем-то вроде очень людной и шумной
проезжей дороги, по обе стороны которой, от одного берега до другого,
тянулись ряды складов и лавок с жилыми помещениями в верхних этажах. Мост
сам по себе был чем-то вроде отдельного города; здесь была своя харчевня,
были свои пивные, пекарни, мелочные лавки, свои съестные рынки, свои
ремесленные мастерские и даже своя церковь. На двух соседей, которых он
связывал воедино, на Лондон и Саутворк, мост смотрел как на пригороды и
только в этом видел их значение. Обитатели Лондонского моста составляли,
так сказать, корпорацию; город у них был узенький, всего в одну улицу
длиною в пятую часть мили. Здесь, как в деревне, каждый знал подноготную
каждого, знал всех предков своего соседа и все их семейные тайны. На
мосту, само собою, была и своя аристократия - почтенные старинные роды
мясников, пекарей и других, по пятьсот - шестьсот лет торговавшие в одних
и тех же лавчонках, знавшие от доски до доски всю славную историю моста со
всеми его диковинными преданиями, эти уж всегда и говорили особым,
"мостовым" языком, и думали "мостовыми" мыслями, и лгали весьма
пространно, выразительно и основательно, как умели лгать лишь на мосту.
Население моста было невежественно, узколобо, спесиво. Иным оно и быть не
могло: дети рождались на мосту, вырастали на мосту, доживали там до
старости и умирали, ни разу не побывав в другой части света, кроме
Лондонского моста. Эти люди, естественно, воображали, что нескончаемое
шествие, двигавшееся через мост день и ночь, смешанный гул криков и
возгласов, ржание коней, мычание коров, блеяние овец и вечный топот ног,
напоминавший отдаленные раскаты грома, - было единственной ценностью во
всем мире. Им даже казалось, что они вроде как бы ее хозяева, владельцы.
Так оно и было - по крайней мере в те дни, когда король или какой-нибудь
герой устраивал торжественную процессию в честь своего благополучного
возвращения на родину: жители моста всегда могли за известную плату
показывать из своих окон зевакам это пышное зрелище, потому что в Лондоне
не было другого места, где шествие могло бы развернуться такой длинной,
прямой, непрерывной колонной.
местах нестерпимо скучной и пресной. Рассказывают, будто некий старик
семидесяти одного года покинул мост и уехал в деревню на покой, но там он
целые ночи ворочался в постели и был не в состоянии уснуть - так угнетала,
давила и страшила его невыносимая тишь. Измучившись вконец, он вернулся на
старое место, худой и страшный, как привидение, и мирно уснул, и сладко
грезил под колыбельную песню бурливой реки, под топот, грохот, гром
Лондонского моста.
уроки" по истории Англии; он показывал им посиневшие, разлагавшиеся головы
знаменитых людей, надетые на железные палки, которые торчали над воротами
моста... Но мы отклонились от темы.
своим юным приятелем добраться до двери, как чей-то грубый голос закричал:
погоди, я истолку твои кости в такой порошок, что, быть может, это научит
тебя не запаздывать... Заставил нас ждать столько времени!..
дело до этого мальчика?
сын.
у тебя голова или с трещиной. Отец он тебе или нет, я не дам тебя бить и
мучить этому гнусному негодяю, раз ты предпочитаешь остаться со мной.
отстраняя Гендона. - Я его силой...
насквозь! - сказал Гендон, загородив ему дорогу и хватаясь за рукоять
шпаги. Кенти попятился. - Заруби у себя на носу, - продолжал Гендон, - что
я взял этого малыша под защиту, когда на него была готова напасть целая
орава подобных тебе негодяев и чуть было не прикончила его; так неужели ты
думаешь, что я брошу его теперь, когда ему грозит еще худшая участь? Ибо,
отец ты ему или нет, - а я уверен, что ты врешь, - для такого мальчика
лучше скорая смерть, чем жизнь с таким зверем, как ты. Поэтому проваливай,
да поживее, потому что я не охотник до пустых разговоров и не очень-то
терпелив от природы.
толпе. А Гендон со своим питомцем поднялся к себе на третий этаж,
предварительно распорядившись, чтобы им принесли поесть. Комната была
бедная, с убогой кроватью, со старой, поломанной и разрозненной мебелью,
тускло освещенная двумя тощими свечками. Маленький король еле добрел до
кровати и повалился на нее, совершенно истощенный голодом и усталостью. Он
целый день и часть ночи провел на ногах - был уже третий час - и все это
время ничего не ел. Он пробормотал сонным голосом:
глубокий сон.
чужой кровати с таким непринужденным изяществом, как будто у себя, в своем
доме, - хоть бы сказал "разрешите мне", или "сделайте милость, позвольте",
или что-нибудь в этом роде. В бреду больного воображения он называет себя
принцем Уэльским, и, право, он отлично вошел в свою роль. Бедный,
маленький, одинокий мышонок! Без сомнения, его ум повредился из-за того,
что с ним обращались так зверски жестоко. Ну что же, я буду его другом, -
я его спас, и это сильно привязало меня к нему; я уже успел полюбить
дерзкого на язык сорванца. Как бесстрашно сражался он с обнаглевшею чернью
- словно настоящий солдат! И какое у него миловидное, приятное и доброе
лицо теперь, когда во сне он забыл свои тревоги и горести! Я стану учить
его, я его вылечу; я буду ему старшим братом, буду заботиться о нем и
беречь его. И кто вздумает глумиться над ним или обижать его, пусть лучше
Березин Федор
Самойлова Елена
Володихин Дмитрий
Березин Федор
Майер Стефани