слишком черню себя: все-таки я любил одну женщину, и она, кажется, любила
меня... Было это в 1909 году, на исходе моей молодости. Зачем обходить
молчанием этот роман? Ты знала о нем и припомнила мне его, когда тебе
понадобилось кое-что выторговать у меня.
следствием по обвинению в детоубийстве). Сначала она отдалась мне из
благодарности, но затем... Да, да, в тот год я изведал искреннюю любовь...
только все погубил мой ненасытный эгоизм. Мало того, что я держал ее в
бедности, чуть ли не в нищете, я еще требовал, чтобы она всегда находилась
в моем распоряжении, ни с кем бы не виделась, была бы всецело в моей
власти, зависела от приливов и отливов моего желания и услаждала меня в
редкие часы моего досуга. Она была моей собственностью, моей вещью.
Владеть, пользоваться, использовать себе на потребу, - эти мои стремления
распространялись и на людей. У меня натура рабовладельца. И вот однажды в
жизни я как будто нашел себе покорную жертву, отвечавшую всем моим
требованиям. Я держал ее под надзором, следил за каждым ее взглядом... Ах,
что ж это я!.. Забыл свое обещание не вести с тобой разговор на такие
темы. Скажу кратко: она уехала в Париж, - не могла выдержать.
- а то ведь все, решительно все боятся тебя, избегают тебя, Луи. Ты же сам
видишь!" Да, я видел это. В судебной палате меня всегда сторонились. Очень
долго меня не выбирали в Совет присяжных поверенных. А на пост старшины
сословия адвокатов выбирали не меня, а всяких кретинов, после которых мне
было бы стыдно занимать этот пост. Да в сущности зачем мне он? Только
лишние расходы на представительство, на приемы. Все эти почести обходятся
дорого, игра не стоит свеч. Тебе, наоборот, хотелось почета - ради детей.
Ты никогда ничего не хотела ради меня самого, всегда твердила: "Сделай это
ради детей".
доступ в усадьбу Сенон был для нас закрыт. Ты очень скоро привыкла к
Калезу и свила в нем себе гнездо. Меня ты отринула, но родной мой край
полюбила. Ты пустила корни в моей земле, но они не переплелись с моими
корнями. Дети всегда проводили каникулы в этом доме, в этом саду. Здесь
умерла наша дочка Мари. И смерть ее не исполнила твою душу ужасом, -
наоборот, ты считаешь священным местом ту комнату, где она, бедняжка,
страдала. Здесь ты лелеяла свой выводок, ухаживала за больными детьми,
сидела у их колыбели, читала наставления нянькам и гувернанткам. Между
этими вот яблонями натягивали веревки, на которых сушились выстиранные
платьица Мари и все эти милые детские одежки. Вон в той гостиной аббат
Ардуэн садился за пианино, собрав вокруг себя детей, и они пели хором,
причем пели не только псалмы и духовные-гимны, - "чтобы не рассердился
папа".
голоса, выводившие арию Люлли: "Ах, леса и скалы, прозрачные ключи..."
Спокойное счастье, в котором мне не было доли, - я это знал; запретная для
меня сфера чистоты и светлых грез: спокойная любовь, дремлющая волна,
льнувшая к берегу в нескольких шагах от моей скалы.
обрывались все разговоры. Женевьева уходила, захватив с собой книгу. Одна
лишь Мари не боялась меня. Я подзывал ее, и она бежала ко мне; я хватал ее
в объятия, да она и сама ласково прижималась ко мне. Я слышал, как бьется
ее сердечко, - часто, часто, как у птички. А как только я, бывало, выпущу
ее, она упорхнет в сад... Мари!
скоромное по пятницам. На их глазах между отцом и матерью шла борьба, но
очень редко она приводила к бурным стычкам, в которых, надо сказать, я
чаще всего терпел поражение. После каждой схватки продолжалась подземная
война. Ареной ее всегда был Калез, потому что в городе меня никогда не
бывало дома. Но перерыв в сессиях судебной палаты совпадал со школьными
каникулами, и два месяца (август и сентябрь) мы все были здесь в сборе.
поводу шуточки, которую я позволил себе в присутствии Женевьевы,
отвечавшей аббату Ардуэну урок по "закону божьему"); в этой ссоре я заявил
о своем праве оберегать разум моих детей, а ты - о своем долге охранять их
души. Я был разбит впервые, так как согласился, чтобы воспитание Гюбера
доверили отцам-иезуитам, а девочек отдали в пансион при женском монастыре.
Я уступил, поддавшись престижу, который всегда имели в моих глазах
"традиции семейства Фондодеж". Но я жаждал отплатить за поражение, а кроме
того, сделал в тот день важное открытие - нащупал единственное твое
больное место, я знал теперь, на какую тему завести разговор, чтобы ты
вышла из себя, позабыв о своем обычном равнодушии ко мне, и подарила бы
меня вниманием - хотя бы из ненависти. Наконец-то я нашел почву для
столкновений. Наконец-то я заставлю тебя вступить со мной в рукопашный
бой! Когда-то мое неверие в бога было для меня пустой формой, в которую
изливались, как струи расплавленного металла, унижения мелкого
крестьянина, разбогатевшего, но презираемого своими товарищами из высшей
буржуазии; теперь эта изложница заполнилась любовным разочарованием и
почти беспредельной ненавистью.
радость предвечному смотреть, как ты ешь в постные дни форель или лососину
вместо говядины). Ты вышла из-за стола. Я помню, каким взглядом смотрели
на меня наши дети! Я направился вслед за тобой в твою спальню. Ты не
плакала, говорила со мной совершенно спокойно. В тот день я понял, что ты
вовсе не смотришь сквозь пальцы на мой образ жизни, как я думал.
Оказалось, ты наложила руку на кое-какие письма, - они давали тебе
основание требовать в суде развода. "Я осталась с тобою из-за детей. Но
если жизнь с тобою будет грозить гибелью их душам, я колебаться не
стану..."
При всей своей корысти ты готова пойти на любую жертву, лишь бы в душах
твоих детей остались нетронутыми заложенные в них "основы веры", то есть
куча ханжеских привычек, правил, формул - чистейшая-ерунда.
письма, которое ты написала мне после смерти Мари. Сила была на твоей
стороне. Да и положение мое сильно бы пошатнулось в случае бракоразводного
процесса: в те времена, особенно в провинции, порядочное общество не
шутило с такими вещами. И так уж ходили слухи, что я франкмасон; мои
взгляды оказались неприемлемы для света, из-за них меня сторонились, и
если б не престиж твоей родни, они бы сильно повредили моей карьере.
Главное же, в случае развода пришлось бы вернуть акции Суэцкого канала,
которые дали за тобой в приданое. А я привык считать эти акции своими.
Меня удручала мысль, что надо будет с ними расстаться (да кроме того,
расстаться и с рентой, которую выплачивал нам твой отец...).
решил посвятить свои досуги завоеванию своих детей. Я принял такое решение
в начале августа 1896 года. Воспоминания о тех годах, когда мы проводили в
усадьбе знойные и унылые летние месяцы, перемешались у меня в голове, и те
воспоминания, которые я буду приводить сейчас, охватывают лет пять
(1895-1900 года).
рассчитывал на свой отцовский авторитет, на свой ум. Ну что стоит, -
думалось мне, - привлечь к себе двух девчурок и мальчика десяти лет?
Пустяки, я шутя этого добьюсь. Помню, как ты была удивлена и встревожена,
когда я предложил детям пойти с папой на большую прогулку. Ты сидела тогда
во дворе под серебристым тополем, дети вопрошающе посмотрели на тебя.
спрашивать у меня разрешения.
давать на суде отпор суровому прокурору или ловкому защитнику обвиняемого,
когда я выступаю на стороне истца, даже выдерживать враждебность целого
зала; на сессиях меня боится сам председатель суда, а вот перед детьми я
робею, - перед детьми и перед простым народом, даже перед крестьянами,
хотя я сам из крестьянского рода. Тут я теряю почву под ногами, запинаюсь,
говорю что-то невнятное.
недоверчиво. Ты завоевала их сердца и держала в своих руках все подступы к
ним. Невозможно было проникнуть туда без твоего разрешения. "По долгу
совести" ты старалась не умалять моего отцовского авторитета, но не
скрывала от детей, что надо усердно молиться за "бедного папу". И что бы я
ни делал, мне было отведено определенное место в их представлениях о мире:
для них я был "бедным папой", за которого надо усердно молиться,
стараться, чтобы он обратился душой к богу. Все мои "оскорбительные"
выпады против религии только усиливали создавшееся у них наивное
представление о грешнике папе. Жили они в волшебном мирке, где вехами
служили церковные праздники, которые в нашем доме справлялись
торжественно. Ты могла добиться от детей образцового послушания, напоминая
им о первом причастии, к которому кто-нибудь из них готовился или которого
уже сподобился. Вечерами, когда они пели хором на веранде в Калезе, - мне
приходилось слышать не только арии Люлли, но и духовные псалмы. Я смутно
видел издали фигурки детей, собравшиеся вокруг тебя, а когда светила луна,
различал три ангельских личика, поднятые к небу. Мои шаги, раздававшиеся
на дорожке, посыпанной гравием, прерывали это благочестивое пение.
боялась, как бы не опоздать, не приехать к шапочному разбору. Лошади
фыркали у крыльца. Звали замешкавшуюся кухарку. Кто-нибудь из детей
забывал свой молитвенник. Чей-то пронзительный голос вопрошал: "Которое
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Орловский Гай Юлий