Целую неделю Крыса ходил, как в воду опущенный. То ли приближавшаяся осень была
тому виной, то ли та самая девчонка... Ни слова он не говорил на эту тему.
Когда Крыса подолгу не появлялся, я приставал к Джею:
-- Слушай, а что такое с Крысой стряслось, как ты думаешь?
-- Да я и сам толком не пойму... Может, просто лето кончается?
С приближением осени Крыса всегда впадал в депрессию. Он сидел за стойкой, тупо
уткнувшись в книгу, а когда я пытался с ним заговаривать, отвечал односложно и без
настроения. Когда на сумеречной улице свежел ветер и еле заметно начинало пахнуть
осенью, он ни с того ни с сего забывал о пиве, принимался хлестать виски со льдом, без
конца кидал деньги в музыкальный автомат, терзал пинбол, покуда машина не отказывалась
с ним играть -- и всем этим заставлял Джея нервничать.
-- У него, наверное, такое чувство, будто его оставляют позади, -- сказал Джей. -- Я
его понимаю.
-- Как это?
-- Ну, все разъезжаются -- кто работать, кто обратно в университет... Ты ведь тоже?
-- Да, я тоже.
-- Ну вот, видишь...
Я кивнул.
-- А девчонка эта?
-- Чуть времени пройдет, и забудется. Помяни мое слово.
-- Что же там у них такое произошло?
-- Кто ж их знает...
Джей принялся за прерванную работу. Я больше ничего не спрашивал. Кинул мелочи в
музыкальный автомат, выбрал несколько песен и вернулся за стойку, к своему пиву.
Минут через десять передо мной опять появился Джей.
-- Слушай, а Крыса с тобой ни о чем не говорил?
-- Нет.
-- Странно.
-- Почему?
Джей задумался, протирая стакан.
-- Ему обязательно надо с тобой посоветоваться.
-- Ну, так что же он?
-- Это непросто. Боится, что ты его на смех поднимешь.
-- Да не буду я его на смех поднимать!
-- Но выглядит это именно так. Причем уже давно. Ты хороший парень, но -- как бы
это сказать -- некоторые вещи почему-то считаешь суетой, недостойной внимания. Хотя я
не хочу сказать ничего плохого.
-- Это понятно.
-- Все-таки я на двадцать лет тебя старше, и много чего повидал за эти годы. Поэтому
отношусь к вам, как...
-- Как бабушка?
-- Да.
Я чуть не подавился пивом от смеха.
-- Ладно, попробую с ним сам поговорить.
-- Давай, это будет правильно.
Джей потушил сигарету и вернулся к работе. Я решил вымыть руки. Из зеркала в
умывалке на меня смотрело мое отражение. Вернувшись, я выпил еще одну бутылку, чтобы
отделаться от неприятного ощущения.
30.
Было время, когда все хотели выглядеть крутыми.
Незадолго до окончания школы я решил вести себя так, чтобы наружу выходило не
более половины моих сокровенных мыслей. Зачем я так решил, уже не помню -- но
выполнял это строго в течение нескольких лет. А потом вдруг обнаружил, что и вовсе
разучился выражать словами более половины того, что думаю.
Каким образом это связано с крутостью, мне не совсем понятно. По-английски это
называется cool, "холодный" -- в этом смысле меня можно сравнить со старым
холодильником, который не размораживали целый год.
Я барахтаюсь в болоте времени и продолжаю писать эти строки, подстегивая
засыпающее сознание пивом и табаком. По нескольку раз принимаю горячий душ, дважды в
день бреюсь и без конца слушаю старые пластинки. Вот и сейчас у меня за спиной поют
давно забытые Питер, Пол и Мэри:
"Don't think twice, it's all right."
31.
На следующий день я договорился с Крысой встретиться в бассейне одного из отелей
на окраине города. Лето шло к концу, к тому же добираться туда было неудобно -- поэтому
народу в бассейне собралось немного, человек десять. Половину их составляли американцы,
остановившиеся в отеле -- вместо того, чтобы плавать, они самозабвенно загорали.
Отель был выстроен в стиле аристократического особняка. По его роскошному двору,
сплошь покрытому лужайками, тянулись розовые кусты, отделявшие бассейн от основного
здания. Они взбегали на невысокий холм, с которого хорошо было видно море, а также
бухта и город.
Мы с Крысой несколько раз сплавали наперегонки в 25-метровом бассейне, потом
уселись рядом в шезлонгах и открыли холодную колу. Отдышавшись, я затянулся
сигаретой. Крыса тем временем умиротворенно глядел, как в бассейне плавает молодая
американочка.
По безоблачному небу пронеслись несколько реактивных самолетов, оставив за собой
белые, будто замороженные следы.
-- Такое впечатление, -- сказал Крыса, глядя вверх, -- что, когда мы были маленькие,
самолетов летало больше. Причем, в основном летали американские -- двухфюзеляжные, с
пропеллерами.
-- P-38?
-- Нет, транспортные. Огромные, куда там P-38... Одно время летали очень низко,
можно было всю военную маркировку разглядеть. Еще помню DC-6, DC-7, а один раз видел
"Сэйбер"!
-- Ну, это давно...
-- Да, при Эйзенхауэре. Тогда еще к нам в гавань крейсер зашел. В городе ступить было
негде, кругом моряки. И патрули. Ты видел патрули?
-- Ага.
-- Теперь все куда-то пропало... Хотя это я не к тому, что мне военные нравятся.
Я кивнул.
-- Но "Сэйбер" был классный самолет! Пока не начал напалм сбрасывать. Ты когда-
нибудь видел, как сбрасывают напалм?
-- Видел, в фильмах про войну.
-- Люди, они чего только не напридумывают! Хотя это они выдумали здорово. Кто
знает, может лет десять пройдет -- и по напалму будет ностальгия.
Я рассмеялся и достал вторую сигарету.
-- Любишь самолеты, да?
-- Когда-то хотел летчиком стать. Потом глаза испортил и раздумал.
-- Понятно...
-- Небо люблю. Сколько угодно могу на него смотреть -- не надоедает. А когда не
хочу, то просто не смотрю.
Крыса замолчал минут на пять, а потом вдруг заговорил:
-- Иногда становится невмоготу. Осознавать, что ты богатый, и все такое... Бывает,
хочется убежать. Понимаешь?
-- Как это "убежать"? -- удивился я. -- Хотя... Если тебе и вправду так хочется, возьми
да убеги.
-- Наверное, это было бы лучше всего. Уехать в какой-нибудь незнакомый город,
начать все с нуля... Разве плохо?
-- Что, и университет бросишь?
-- Да я его уже бросил. Никакой нет охоты возвращаться.
Глаза Крысы, спрятанные за темными очками, продолжали следить за плывущей
девушкой.
-- А почему бросил?
-- Ну... Надоело потому что. Хоть и старался сначала. Так сильно, что самому теперь не
верится. До всех мне было дело -- не меньше, чем до себя. Даже полицейские меня из-за
этого били. Но приходит время, когда каждый возвращается на свое место. Только мне
некуда вернуться. Знаешь, есть такая игра -- все вокруг стульев бегают, потом садятся -- а
одному стула не хватает.
-- И что ты теперь собираешься делать?
В раздумье Крыса вытер полотенцем ноги.
-- Думаю повесть написать. Ты как на это смотришь?
-- Ну, возьми да напиши.
Крыса кивнул.
-- А какую повесть?
-- Хорошую. По моим стандартам. Я ведь себя талантом не считаю... Но, по крайней
мере, смысл писательства я вижу в том, чтобы самому чему-то научиться. Правильно?
-- Правильно.
-- Писать надо для себя... Или, скажем, для цикад.
-- Для цикад?
-- Ага.
Крыса потеребил висевшую у него на голой груди полудолларовую монету с портретом
президента Кеннеди.
-- Несколько лет назад я с одной девчонкой ездил в Нару (*12). Был ужасно жаркий день, и
мы с ней часа три шли между холмов. Если нам кто и попадался, то только птицы,
взлетавшие с пронзительными криками, да певчие цикады, трещавшие под ногами, когда
мы шли по меже. И больше никого. Просто было очень жарко.
Мы устали и присели на пологом склоне, опушившемся мягкой травой. Понежились на
ветерке и вытерли пот. Под склоном пролегал глубокий ров, а за ним -- густо поросший
лесом древний курган, будто выступающий из воды остров. Императорская могила. Ты ее
видел когда-нибудь?
Я кивнул.
-- И тогда я подумал: для чего же сделана такая громадина? Конечно, в любой могиле
есть смысл. Все когда-нибудь умрут -- и это как напоминание. Но здесь было как-то
чересчур. Огромные размеры иногда меняют суть вещей до неузнаваемости. Фактически,
это было вообще непохоже на могилу. Это была гора. Во рву плавали лягушки и ряска, а