- Ой, мальчики, как же это?!
- П-перевязать... н-надо... Ерунда.- Дима-маленький, пошатываясь,
выходит из-за стола, сбрасывает куртку и пытается порвать на себе рубаху.-
П-перевяжи батю, Шурка... Он мужик... М-мировой...
- Ой, да ну тебя! - пугается Шурочка.- Ни в коем слу чае! При ожогах
нельзя.
- Ничего... Пустое...- бормочет Савоня, поднимаясь.
- Соды бы надо,- переживает Шурочка.
- Не-е! - трясет головой Савоня и виновато глядит на ребят.- Вы не
беспокойтеся. Ничего не надо. Она у меня такая... не горит.
- Это у вас... протез? - почему-то еще больше пугается Шурочка, и все в
молчаливом оцепенении глядят на Савонину ногу.
Такие ноги встречаются все реже. Многие их владельцы уже отходили свое.
Оставшиеся после них фабричные и нефабричные подпорки спрятаны
родственниками на чердаки и в кладовки, чтоб не напоминали, не бередили
душу. А те, кто еще вживе, за долгие годы наловчились прятать свои фальшивые
ноги от посторонних глаз: стараются ходить без палок и костылей, не лезть в
трамваи и троллейбусы с передних площадок, не ломиться к гастрономной кассе
без очереди, чтобы казаться равным со всеми и не вызывать излишней жалости,
а то и молодой и жестокой неприязни. Уходящая в прошлое жизнь сама
сглаживает рубцы и острые углы своей истории, и потому, наверно, как на
страшную диковину, гораздо более страшную, чем обожженная живая нога, все
молча и напряженно глядят на Савонин протез, невосприимчивый к ожогам.
- Это у вас с войны? - нарушает молчание Шурочка.
- Да вот... маленько зацепило,- кивает Савоня.- На Ладоге.
Ногу он потерял в сорок втором лихом году под тем самым Осиновцем, у
причалов которого швартовались изрешеченные пулями и осколками суденышки,
добиравшиеся по Ладоге с грузами для блокадного Ленинграда. Правда, служил
он в частях ПВО, но в тех местах это было ничуть не лучше передовой,
поскольку немецкие пикировщики специально охотились за зенитными батареями,
прикрывавшими причалы. Наглые одномоторные "юнкерсы" изматывали батарейцев,
засыпали их бомбами, хлестали пулеметными очередями, и все же Савонина
вторая батарея продержалась несколько месяцев. Лишь осенью сорок второго
уцелил-таки злодей: тяжелая фугаска вырыла на месте Савониной пушки
глубокую, до воды, воронку. Самого же Савоню нашли в сосняке: он сидел в
луже крови и судорожно дергал за обмотку, один конец которой еще был
подвязан под коленкой, тогда как на другом болтался повисший на суку
ботинок, оторванный вместе со ступней. Той же ночью потерявшего сознание
Савоню переправили с попутным катером на Большую землю, где в Ярославле ногу
еще раза два укорачивали и укоротили выше колена.
- Ну-ка, батя, пройдись, как оно...- просит Дима-большой.- Ботинок
вроде цел, одни только шнурки обгорели.
- А и ладно! - Савоня топает ногой, стряхивая с протеза прилипшие рыбьи
кости и хлопья вареного лука.- Сойдет! Автольчиком смажу суставы, опять как
новая будет. У меня раньше самодельная была. Как с госпиталю пришел, так
сразу и состругал. А эту уже опосля дочка подарила.- И, оживившись,
рассказывает, как подарили ему ногу: - У них в Москве на самодельных теперь
не ходят. Приехал я к Анастасеи, а она мне и говорит: ты, папаня, ногу-то
эту смени-и. А то весь паркеть мне поистыкаешь, и от соседей неловко. А я, и
верно, как в Москву ехать, новый рашпиль заколотил...
Все смеются, добродушно двигает морщинами и Савоня.
- Дорога-то не близкая. Дай, думаю, ходулю себе подвострю.
- Перестарался, з-начит?
- Дак из-за этова и купили мне новую опору, московскую. Обувай, говорит
Анастасея, а старую давай снимай. Да сразу и шуганули кудой-то, аж гул по
всему дому пошел...
- Это она в мусоропровод, труба такая.
- Может, и в трубу... Пришлось мне в новую обряжаться, куда денешься...
Нога, и правда, занятная, в коробку уложена, загорелая, одни заклепки
выдают, што не живая. И книжечка при ей, как употреблять. Во куда техника
пошла! Да еще две ботинки купили. Ходи, говорит, папаня, не береги, а то
будешь беречь, а здоровье дороже. А я поначалу дак раза три, а то и четыре
ковырнулся, пока приучался. А то уже, как домой ехать, в Петрозаводску
сверзился, с поезда слазил. Вагон-то дали в хвосте, а пристани ему не
хватило. Я-то ногу окаянную спустил, а земли все нет и нет, да и сиганул...
Вот как бок отбил! Ан доскондыбал до дому, ничего... Теперь дак и привык,
бегаю...
Савоня, подобрав полу бушлата, подравнивает обгорелые лохмотья,
складным ножичком чекрыжит прямо по ноге.
- А и крепкая, холера! Сколь годов ношу, другой раз ею заместа весла
правлюсь - и не трескается! Што за матерьял такой! Вот и в огне побывала...
- Ты давай и другую порточину подрежь,- добродушно похохатывает
Дима-большой.- Как у Ритки, шортики сделай. По моде!
- А и дела! - Савоня в сконфузливом смешке оглядывает кургузую
штанину.- Чистый турист!
- Иди, бать, в-выпьем...- икает Дима-маленький. Он оборвал все пуговицы
на рубахе, выпустил одну полу из штанов, и теперь, свесив голову, полусонно
сидит на лавке, синея какой-то расплывчатой татуировкой на больнично-белой
груди.- У меня дядька т-тоже... на заду к-катается... Все ч-четыре колеса,
п-понял? Пиж-жоны! Про историю все... т-тырятся... Покажи им, б-бать, как
она... д-делается... Пад-лы... Глядите и з-з-запоминайте... Ленарда
Недовинченный... М-махали мы его, понял? Морды щас буду б-бить...
- Слушай, не заводись,- просит Дима-большой.
- Зачем вы его брали? - морщится Рита и по-свойски запускает руку в
карман Димы-большого, достает сигареты.- Он совсем невменяем...
- Набью! - икает Дима-маленький.- Кыбырнетику н-набью...
- Поехали-ка лучше к тете Фене, а, друг?
- Ой, поедемте, поедемте, мальчики! Спать хочется - ужасно!
Было только три часа с небольшим, а уже над темной гривой леса по ту
сторону залива всходило раннее онежское солнце. Оно вставало неяркое,
стылое, и на него можно было смотреть не застясь. Низкие слежалые облака
тотчас урезали его наполовину, а потом и скрыли совсем.
8
Возвращались по тихой воде.
Онега, наплескавшись за ночь и наволочив на себя пухлое одеяло облаков,
умиротворенно дремлет в утреннем забытьи. Вскидывается зоревая рыбешка,
хороводясь, дробит сонную воду, оставляя после себя медленно разбегающиеся
колечки, похожие на шлепки дождевых капель.
- Сорога играет, к дождю, однако! - щурится из-под картуза Савоня и,
обернувшись, глядит, как лодка пашет на два отвала мягко сияющее раздолье.-
Скоро паровой окунь пойдет, на мелкое, на луды.- И поясняет, выкрикивая: -
Это который табунится по теплой воде, по пару! Еще не время ему. Черема по
островам не оцвела! Рано быть паровому!
- Со скольких там... б-буфет? - Дима-маленький перевешивается через
борт, плещет в лицо с ладони, пьет и шумно отфыркивается.
- Что, друг, перебор? - усмехается Дима-большой.- Два туза?
Дима-маленький молча валится на осочную подстилку и натягивает на себя
куртку. Скоро из-под нее раздается засосный храп.
-- Все! Этому уже Карелия снится...- кивает Дима-большой и, насмешливо
разглядывая обшарпанные сандалии, торчащие из-под голубой куртки, напевает:
Тещи, матери и жены,
Не горюйте, не грустите,
К вам вернутся робинзоны
С чемоданами открытий...
- Ой, мальчики! Мы забыли занести стол...- вспоминает Шурочка.- Там все
так раскидано...
- Не беспокойтеся! - отзывается Савоня.- Вернусь тогда - приберу. А то
дак и сороки подчистят.
- Это ваша избушечка?
- А - ничья! Так, порожняя... Рыбаки себе срубили.- И оживившись,
рассказывает: - Об прошлом годе так-от двое из Москвы облюбовали, недели три
жили, дак... То ли муж с женой, а может, и так просто... На сетях спали
заместо постели. Он дак и не брился, пока жил,- бородой оброс. Хочу,
говорит, опроститься, ни о чем не думать. Тут, говорит, как в раю. И все,
бывало, милуются, рука об руку ходят, грибки-ягоды собирают. А я их рыбкой
еще подкармливал. Как раз окунь паровой валом валил. И в магазин плавал, за
вином да за куревом... А потом што-то занеладили. Он себе на берегу сидит,
она себе... То ли деньги поизрасходовались, то ли наскучило... Рай-то рай,
да ежели только недолго.
- Бывает, бать, бывает...- Дима-большой шарит по карманам у
похрапывающего Димы-маленького, достает колоду карт, предлагает: - Ну как,
ацтеки, врежем дурака?
Между скамейками ставят перевернутое ведро, Дима садится в паре с
Шурочкой, Несветский с Ритой. Гойя Надцатый играть отказался. Он достает
альбомчик и, уединившись на носу, что-то черкает, поглядывая на пробегающий
справа берег.
Где-то на полпути встречается черный скуластый буксир с километровым
хвостом из связанных бревен. Буксир тяжко, утробно сопит, и еще издали
окатывает моторку едким солярным дымом, который вычихивает из низкой
жерластой трубы. Сиплый гудок требует дорогу, но Савоня не сворачивает, а
только глушит мотор, и плотогон с крупной белой надписью по носу "Семен
Дежнев" медленно проходит левой стороной. Из рулевой рубки высовывается
женщина, по самые глаза повязанная красной косынкой, пристально и строго
вглядывается в пассажиров моторки.
- Здорово, Анна! - кричит ей Савоня.- Одна рулишь? А где ж твой Иваныч?
- Спит,- неохотно откликается женщина.- Нарулился...
Зыков Виталий
Курылев Олег
Акунин Борис
Афанасьев Роман
Корнев Павел
Конан-Дойль Артур