Чтение 12–й страницы книги ~Садовники Солнца~

Вместо розового пластбетона - имитации мрамора - под ногами... белел
пушистый слой снега.

Небо вдруг провисло под тяжестью низких туч.

Срывалась поземка.

На заснеженном поле там и сям торчали кукурузные стебли, а дальше,
справа от Ильи, лежала укатанная машинами и санями дорога и по ней шла
группа людей. Он глянул влево. Там, шагах в тридцати от него, земля
кончалась, а далеко внизу горбилась ледовая спина реки.

"Что за наваждение?" - удивился Илья.

Он глянул на свои босые ноги. Они по-прежнему ощущали тепло
пластбетона, но ветер, ударявший в лицо, был вполне реальным и очень
холодным. И запахи... Много запахов. Снега, реки, далекого дымка, конской
мочи, раскрасившей дорогу желтыми мазками.

И звуки. Неестественно отчетливые для такого расстояния - он слышал
даже прерывистое дыхание людей, хотя они еще только сворачивали с большака
на кукурузное поле.

Их было шестеро. Илье хватило одного взгляда, чтобы все увидеть и
понять.

Сейчас должна состояться казнь. Убийство. Потому что четверо из шести
идут со связанными руками, не идут, а еле плетутся - простоволосые, босые,
в порванных гимнастерках, а один, самый маленький, все спотыкается о
кукурузные стебли, и лица этих людей - изуродованные, в сплошных
кровоподтеках - уже лишены всякой жизненной силы. Вся она, - это Илья
почувствовал сразу и безошибочно, - ушла на то, чтобы выстоять, чтобы
заслужить это утро и этот обрыв, как избавление от мук.

"Заслужить смерть, ибо жизнь в данной ситуации - есть цена
предательства". Эта мысль заставила Илью вздрогнуть. Он совершенно забыл,
где находится, хотя сразу разобрался в происходящем: шел, задумался и
оказался на площади Зрелищ. Где-то здесь, рядом, зрители. Идет
исторический фильм. Или документальный. Словом, обыкновенный
голографический сеанс с воспринимаемой средой. Массовый вид искусства,
который пришел на смену опостылевшему "театру настроения"... Об этом он и
подумал. Раньше. И тут же забыл обо всем на свете, ибо действо, которое
разворачивалось перед ним, было настолько реальное, настолько гнусное, что
он весь напрягся, сердце застучало тяжело и гневно.

- Шнель! - отрывисто бросил небритый автоматчик и ударил самого
маленького сапогом.

Опять налетел морозный ветер. Напарник небритого взвизгнул от холода и
тоже начал торопить пленных: толкал в спины дулом автомата, покрикивал.

- Стой, рус, пришел, - скомандовал небритый, когда пленные подошли к
обрыву. - Спиной, бистро, спиной...

- Стойте! - возглас взлетел над заснеженным полем, будто осветительная
ракета. - Остановитесь!

"Возникнув" из пустоты, из снежной дымки, к месту расстрела бежал
человек.

- Не смейте их убивать! - закричал он.

То, что произошло дальше, было похоже на кошмарный сон. Перед глазами
зрителей, скрытых за "кадром", стали одновременно разворачиваться два
разных действия. Сочетание иллюзорного с реальным показалось Илье одуряюще
неестественным и диким.

Человек ("Наверно, тоже случайно забрел на площадь Зрелищ, - подумал
мельком Илья. - И тоже с пляжа: босой, яркая рубашка, шорты...") бросился
на ближайшего автоматчика и тут же испуганно отпрянул: его гневные кулаки
проткнули небритого насквозь. Кто-то из невидимых зрителей, кажется,
женщина, тихонько охнул, а фантом гитлеровца, такой же реальный на вид,
как и современник Ильи, бросил напарнику какое-то короткое приказание и
вскинул автомат.

- Нет! Нет! - человек попятился к красноармейцам, раскинул руки, будто
хотел защитить обреченных. - Вы... не... смеете!

Ударили очереди.

Человек остановился. Будто споткнулся, будто почувствовал, как
иллюзорные пули прошили его тело. Только теперь он, наверное, понял,
почему повалились в снег четверо пленных, а он остался цел и невредим.

- Остановите сеанс! - крикнул Илья и бросился к незнакомцу: ему
показалось, что тот сейчас тоже рухнет на землю.

- Как же так? - ошеломленно пробормотал человек в шортах, с
благодарностью принимая руку Ильи. Его толстые большие губы дрожали, в
уголках глаз светились капельки-слезинки. - Фашисты, убийцы... И даже не
замечают... Разве это кино? Это кошмар!

- Успокойтесь, пожалуйста. - Илья уводил его от обрыва, куда
автоматчики деловито сбрасывали трупы. - Успокойтесь. Вам нельзя смотреть
такие фильмы.

И тут что-то щелкнуло.

Заснеженное поле, обрыв, черные фигуры гитлеровцев - все это исчезло,
будто оборвался дурной сон. Они шли по лучистому монокристаллу площади
Зрелищ. На них вновь обрушилось не по времени жаркое сентябрьское солнце,
вернулись людские голоса. Илья перехватил несколько взглядов, адресованных
его спутнику. В них было недоумение, но были и искорки гордости, будто
этот чересчур чувствительный человек совершил нечто героическое. Будто он,
пусть странным образом, по-детски, выразил и их протест, их ненависть к
убийцам.

- Извините меня, - незнакомец пожал плечами. - Мне, наверное, в самом
деле, нельзя смотреть такие фильмы... Не воспринимаю в человеке мерзости.
Хотя, как учитель истории, я прекрасно понимаю: все это было, прошлое не
изменить... Понимаю, а душа бунтует.

- Да нет же! - Илья сжал руку незнакомца. - Это просто замечательно,
что вы... такой... максималист. Максималист добра! Да вы для нас настоящая
находка. Самородок. Кто вы и как вас зовут?

- Для вас?

- Простите, - Илья улыбнулся. - Я так обрадовался, что забыл
представиться. Мы - это Служба Солнца.

Армандо, учитель истории в школе среднего цикла, он же - прекрасный
механик и пианист, понравился Илье с первого взгляда. Выражение это Илья,
правда, недолюбливал. "Надо говорить, - шутливо объяснил он Армандо, - с
первого действия..." Учитель слушал, отнекивался: какое это, мол, действие
- эмоциональный импульс, порыв не более, да и вообще велика ли, мол,
заслуга - с фантомами воевать. Илья, хоть и слушал его, и даже возражал,
про себя уже радовался удаче. Он не сомневался: случай подарил ему
настоящий самородок. Придя домой, Илья сразу же позвонил в Школу, Юджину
Гарту.

Юджин не отзывался.

Илья поручил автоматике повторить вызов, поудобнее устроился в кресле,
прикрыл глаза.

- Знак Стрекозы, - шепнул он. - Уже пятикрылой! И не надо нам никаких
"черных ящиков"...

Было удивительно хорошо. Может, чувство такое оставил ему добрейший
Армандо, а может, радость прибыла проездом, вместе с Егором и Ольгой,
точнее - пролетом, мимолетом, они же мимо летели.

"Таю или иначе, - подумал Илья, - все радости - от друзей. От Славика,
Антуана, Ивана Антоновича, Юджина... Интересно, чем сейчас занят Юджин?"

Именно Юджин придумал теорию "самородков".

"Тем, что ты хороший человек, - объяснил он Илье в день их знакомства,
- сейчас никого не удивишь. Почти у каждого современника в душе есть
солидный золотой запас. То есть запас любви, доброты, искренности. Но для
нашей работы этого мало. Нам нужны не крупицы, не песок драгоценный, а
самородки...

Илья потирал ушибленное колено, досадуя в той самой душе, о которой
толковал Юджин, и на нового знакомого, и на его экстравагантные методы
отбора в школу Садовников. Юджин, напротив, веселился и оказывал Илье
всевозможные знаки внимания. На левой щеке его алела огромная свежая
царапина.

"Ты не сердись, брат, - говорил Юджин. - Ну как бы я тебя иначе нашел?
Да ты бы всю жизнь так и простоял возле хирургического комбайна. Это же
преступление - стоять возле хирургического комбайна, когда человек рожден
Садовником".

Юджин обхаживал свой "самородок", а Илье все еще виделся крутой
скальный спуск, поросший кустарниками и замшелыми валунами, над которым
начинался пешеходный мостик. Начинался и бежал, как паутинка: над ревущей
пропастью к смотровым площадкам, а еще дальше - прямехонько к Козьему
острову.

Ниагара очаровывала, водопад ошеломлял. Голосом, мощью, неизбывностью.
Дело шло к вечеру, вскоре должны были включить подсветку, и экскурсанты
сплошным потоком устремлялись к смотровым площадкам.

И вдруг...

Хотя происшествие вместилось буквально в несколько секунд, Илье оно и
тогда, и теперь виделось покадрово, сюжетно, будто при замедленной съемке.

Чей-то возглас, вскрик позади. Или это судорожный выдох толпы?

Человек в белом костюме.

Он падает, точнее - катится кубарем по скальному спуску. Дальше -
обрыв, смерть.

Две параллельные мысли: "Господи, это же надо умудриться - упасть с
мостика" и "Там везде силовые ограждения, об этом упоминал экскурсовод...
Несчастье исключено".

Мощный толчок, который перебросил тело через полутораметровые перила.
Вопреки мыслям, вопреки уверенности.

Какое-то неестественно долгое падение. Наперерез тому, в белом. Удар о
землю. Резкая боль в колене.

И... радостное лицо "жертвы неосторожности", которая, оказывается, уже