Чтение 12–й страницы книги ~Бухта Потаенная~

В этот момент Гальченко заметил, что земля между кочками довольно
плотно утрамбована. Словно бы нечистая сила на самом деле прилетает сюда
тайком и водит здесь вприпляску хороводы.

Гальченко прошелся вдоль площадки, внимательно глядя себе под ноги.
Внимание его привлекло ярко-синее пятно на желто-белом фоне. Тюбик с
зубной пастой? Он поднял этот тюбик.

- Брось! - сердито сказал Тюрин. - Вечно у тебя привычка за все руками
хвататься. А если это особая минка такая? Брось, говорю тебе!

Но это была не минка и не зубная паста. На синем тюбике Гальченко
прочел: "Kase", то есть сыр. Вот как! Стало быть, немецкое командование
снабжает своих моряков сыром-пастой в оригинальной упаковке! Гальченко
посильнее надавил на тюбик. Из него поползла желтая масса. Он не удержался
и попробовал ее, не обращая внимания на грозные гримасы Тюрина. Правильно!
И на вкус - сыр!

Тюрин, подняв с земли, показал Гальченко обтирку из ветоши. Последняя
неопровержимая улика!

Совсем недавно, несколько дней или часов назад, здесь побывала
вражеская подлодка! Не сговариваясь, Гальченко с Тюриным бросились к
шлюпке.

В этом, знаете ли, проявился безотказно действующий условный рефлекс,
привитый на службе. Каждый связист, увидев или услышав что-то мало-мальски
подозрительное, спешит сразу же, без промедления, доложить об этом на
командный пункт.

Раскачав шлюпку, Тюрин и Гальченко сдвинули ее с места. Но вдруг Тюрин
рывком пригнул Гальченко к земле. Как подкошенные, оба связиста упали на
землю рядом со шлюпкой.

Неподалеку от берега всплывала вражеская подлодка!

Путь в море перекрыт. Бежать в тундру на глазах у немцев? Бессмысленно.
Всплыв на поверхность, они накроют с первых же выстрелов.

Гальченко не видел, как подлодка медленно приближается к Ведьминому
Носу.

Мгновение жизнь обоих связистов раскачивалась на острие ножа. Но им
повезло. Подлодка подошла к мысу с другой его стороны, и шлюпка замечена
не была.

Некоторое время Гальченко лежал, слушая, как волны громко ударяют о
берег.

Потом донесся лязг обрушившейся в воду якорной цепи. Ну так и есть!
Подлодка стала на якорь в некотором отдалении от берега! По-видимому,
немцы будут заряжать аккумуляторы. Кто-то, кажется еще на "Сибирякове",
говорил, что они предпочитают проводить зарядку у берега - прячутся, что
ли, в его тени?

Связисты лежали, почти сливаясь с землей, плотно вдавившись в нее всем
телом. Она успокоительно дышала в лицо сырыми запахами мха и мокрого
песка.

"Только бы немцы ограничились зарядкой аккумуляторов, - думал
Гальченко. - Только бы не вздумалось им высадиться на берег!"

Но им вздумалось!

Гальченко услышал плеск весел. Совсем близко раздались громкие, веселые
голоса.

В школе Гальченко, надо сказать, не пренебрегал немецким языком, как из
нелепого упрямства и предубеждения делало большинство его сверстников. И
сейчас немецкий пригодился.

Командир подлодки, судя по всему, решил пополнить запасы питьевой воды
- в тундре полно лайд, - а заодно дать возможность своей команде
поразмяться.

Резиновый тузик сновал без остановки между берегом и подлодкой: сюда
перевозил подводников, свободных от вахты, обратно - анкерки [бочонки] с
пресной водой.

С той стороны высокого мыса слышались топот ног, плеск воды, блаженное
фырканье, словно стадо мамонтов пришло на водопой. Сгрудившись у лайд,
подводники, вероятно, брызгали водой друг на друга, потому что кто-то
взвизгивал и упрашивал тоненьким голосом: "Лос мит дэм, Оскар! Лос мит
дэм!" [Оставь меня в покое, Оскар! (нем.)]

На подлодке запасы пресной воды ограничены, и обычно для умывания ее не
хватает. Знакомые офицеры-подводники рассказывали мне, что, отправляясь в
плавание, неизменно берут с собой большой флакон одеколона и два
полотенца. А тут, понимаете ли, такая благодать - в тундре лайд без счету!

Гальченко, по словам его, особенно злило то, что немцы опиваются
_нашей_ водой. "Капли воды не дал бы им, - вспоминал он впоследствии. -
Пусть бы подохли все от жажды в своей подлодке!"

Напившись и умывшись, гитлеровцы затеяли играть в чехарду или в салки.
Представляете? Земля дрожала от топота их сапог. И неудивительно! Подлодка
- это же плавучий стальной коридор. В нем не больно-то разгуляешься и
напрыгаешься! А у Ведьминого Носа - простор, солнце, свежий бодрящий
воздух!

Ну, подлинно подгадали наши связисты к самому шабашу ведьм!

"Но что произойдет, - продолжал думать Гальченко, - если кто-нибудь из
этих беспечно орущих и хохочущих молодых парней, расскакавшись,
приблизится еще метров на десять, заглянет невзначай по эту сторону
высокого мыса и увидит нас и нашу шлюпку? Что тогда?"

Об этом, конечно, думал и Тюрин.

Он толкнул Гальченко в бок:

- Гранаты!

А сам, не оглядываясь, подтянул под правый локоть винтовку.

Гранаты лежали в шлюпке. Гальченко быстро сползал за ними и снова
улегся рядом с Тюриным.

Его трясло от нетерпения. Живыми все равно отсюда не уйти. Скорей бы
тогда бой! Он представлял себе, как раскрасневшаяся харя появляется над
кочками. Смотрит на советских связистов, продолжая улыбаться по инерции. И
вдруг беззаботной, глупой улыбки как не бывало! Секунда замешательства
и...

Воспользоваться этой секундой! Подняться во весь рост и забросать всю
веселую бражку по ту сторону мыса гранатами, прежде чем гитлеровец успеет
крикнуть, предупредить своих!

Не было бы старшого - Тюрина, наверное, Гальченко так бы и сделал.
Глупо, конечно! Ну, разорвал бы в клочья нескольких гитлеровцев и сам бы
погиб под пулями, а дальше что? Подлодка благополучно ушла бы в море, и о
ней на посту ничего бы не узнали.

Старшой беспокоился о том же, о чем и Гальченко. Опять толкнул его в
бок.

- Слышь-ка, - зашептал он над ухом, - а ведь бодяга эта надолго!

- Какая бодяга?

- Заряжаться будут долго. Часа два-три, если не больше, протыркаются с
этим.

- Ну и что?

- А то, что мотай-ка живым духом на пост! Доложишь мичману про лодку.

- Как же я оставлю вас, товарищ Тюрин? Умрем, так вместе!

- Вишь ты: умрем! Кому это нужно, что мы оба умрем? Первую заповедь
связиста забыл? "Что увидел, сразу о том докладывай!" Зачем немцы,
по-твоему, у Ведьмина Носа околачиваются? Может, караван наш подстерегают?

- А вдруг они сунутся сюда?

- А вдруг да и не сунутся? Ишь как распрыгались! И грязи много на мысу.
Они же чистоплотные. Не захотят грязь на сапогах в свою подлодку тащить.
Ну, а уж если сунутся, так я же не один. Гранаты и винтовка при мне! В
случае чего я прикрою тебя огнем.

Гальченко все еще колебался.

- Иди, иди! - грозным шепотом повторил Тюрин. - Я тебе приказываю!

Гальченко, распластавшись, как черепаха, пополз в сторону.

Ему казались пугающе громкими хлюпанье и причмокивание оползающего
мокрого песка. Но он надеялся, что предательские звуки эти заглушит
равномерный гул прибоя.

Наконец он выбрался на моховую подстилку, которая бесшумно и мягко
пружинила под ним.

Пришлось сделать довольно большой крюк, чтобы, прячась в разлогах и за
кочками, отдалиться на достаточное расстояние от гитлеровцев. Впрочем, они
так поглощены были своими играми, что даже не оглядывались на привычно
безлюдную тундру. А вахтенный сигнальщик на подлодке, вероятно, смотрел
только в сторону моря, хотя ему положено вести круговой обзор.

Наконец километрах в двух от берега Гальченко поднялся и побежал.

Как я понимаю, это был почти марафон!

Прямиком по тундре намного ближе до поста, чем морем вдоль извилистого
берега, и все же, думаю, насчитывалось километров семь, не меньше.

Гальченко пробежал их одним духом, не останавливаясь. Причем, заметьте,
бежал не по ровной дорожке, а по сырой кочковатой тундре.

Моховой покров, насколько я помню, запросто выдерживает летом тяжесть
собачьей упряжки и саней с седоком. Однако в тундре много болотистых
участков, где мох ненадежен.

Гальченко обегал их так же, как и высокие торфяные кочки, встававшие,
как надолбы, на его пути.

Он перепрыгивал с разбегу лужи, спотыкался, оскальзывался. Яловые
сапоги не были приспособлены для такого бега. Вдобавок на них сразу же
налипли комья раскисшей глины. Тогда Гальченко скинул сапоги, забросил их
за спину и побежал налегке - босиком. Нет, не ощущал, по его словам,
стужи, которая исходила от промороженной насквозь земли. Наоборот! Влажный
мох приятно охлаждал разгоряченные ступни.

Посмотрела бы на него мать! Причитая, кинулась бы, наверное, готовить
растирания-притирания и горячую ножную ванну с горчицей...

Споткнувшись о кочку, Гальченко упал. И снова запах тундры ударил ему в
лицо.

Тут только - лежа - почувствовал он, что силы его на исходе. Чего бы на