Чтение 12–й страницы книги ~Северная Пальмира~

- Она не думает о карьере. Среди своих сторонников выгодно иметь парочку поклонников чистой идеи. Они на вес золота. Или урана. Тяжело... - Флакк хлебнул из кубка. - Тяжело и на грудь давит. Думаю, мне придется в конце концов вскрыть вены. Еще несколько дней, может быть, месяц... - Он прикрыл глаза ладонью - жест явно на публику. Когда сенатор будет вскрывать вены, лежа в теплой ванне, он тоже созовет зрители. И Гаю придется присутствовать.

Гай поморщился. И почему-то подумал: "Скорее бы..." Ему смертельно надоели затеи отца.

III

Валерия не видела Верму несколько дней. И вот та явилась: без броненагрудника, в коротенькой тунике, ярко накрашенная. Охранница зашла в комнату весталки и без приглашения опустилась на стул.

- Я подала в отставку, - сказала Верма. - И уезжаю. Завтра. В Альбион.

- Одна? - спросила зачем-то Валерия.

Верма помолчала. Потом ответила:

- С Марком Габинием. Мы сегодня обручились.

Валерия открыла рот, но ничего не сказала. Не могла. Одна мысль билась в мозгу: "А ведь мне осталось служить Весте меньше двух лет..."

- Пришла попрощаться, - сказала Верма, так и не дождавшись ответа.

От Вермы исходила такая уверенность! Она знала, что делать и как делать. Она смотрела на Валерию снизу вверх, но Валерии чудилась в ее взгляде снисходительность.

На щеках Валерии вспыхнули красные пятна. Она не могла поверить: Марк оставил ее. Ждал столько лет и... Но почему?! Неужели из-за этого розыгрыша с Вермой? Но ведь и раньше у него были другие женщины. Десятки женщин. И это ничего не значило. И вдруг... Что делать? Написать ему... надо объясниться. Выйти из Дома она не может...

- Ты передашь от меня письмо Марку?

- Разумеется нет. - Верма позволила себе улыбнуться уголком рта. И в этой улыбке было нескрываемое торжество. Неужели Валерия надеялась, что Верма сделает подобную глупость?!

- Ты - умница, а я - дура, - сказала Валерия.

- Ну что ты, - Верма улыбнулась в этот раз в открытую, как можно доброжелательнее. - Просто Фортуна решила так, а не иначе.

Валерия собрала все свое мужество и всю гордость. И, будто переступая через себя, ломая что-то в себе, выдавила:

- Желаю тебе счастья с Марком.

Таким тоном она могла произнести: "Вон!" Верма поднялась.

- Ты не обижайся. - Сколько снисхождения в ее голосе! - Просто я не гожусь в весталки.

"Ненавижу!" - хотелось крикнуть Валерии. А она лишь сказала:

- Прощай.

Верма ушла. А Валерия стояла неподвижно. Ей не приснилось все это только что? Неужели правда?

"Это подло! - хотелось выкрикнуть ей. - Марк мой! Осталось меньше двух лет, и Марк стал бы моим! Но почему, почему?!"

Молодая подлая дрянь! Она получит Марка. Она родит ему ребенка. Она... Валерия завидует Верме? Да что ж тут обманывать себя - конечно завидует. Потому что та родилась на пятнадцать лет позже, потому что не пошла в весталки, не потеряла тридцать лет жизни. И теперь легко и как будто между прочим получит то, о чем так долго мечтала Валерия, чего ждала столько лет, к чему стремилась изо всех сил. Получит Марка, который для Валерии столько лет был единственным и неповторимым, а для этой самки - подходящий временный приз. И уже ничего не изменить, не обуздать время, не нагнать. Вокруг глаз морщины, складки вокруг рта, в волосах седина, проступили жилы на шее, грудь обвисла, на боках появились складки, на бедрах синим узором проступили веточки сосудов. Ни притирания, ни ванны с молоком не поставят предела Кроносу. Валерия думала, что сражается со временем для Марка. Она мечтала - скоро. А оказалось - никогда.

О, Веста, прости, я плохо тебе служила. Отныне не буду думать о нем - только о тебе. Я останусь здесь навсегда - мне некуда идти. Какая-нибудь девочка, уже выбранная родителями, не войдет в этот храм. И успеет повзрослеть, и выйдет замуж. Опять я все думаю не о том, Веста. Прости. Я все о людях, о свадьбах, о детях. А надо думать о тебе, богиня. Тебе посвящен порог, его невеста не смеет коснуться ногой...

Прости, Веста...

А ведь осталось меньше двух лет...

Прости, Веста...

Ей почудилось, что она вновь вступает в Храм. Вновь девочкой, испуганной и жалкой, и будет ближайшие десять лет учиться соблюдать ритуалы. Она ощутила ту же робость и ту же стылую безнадежность раз и навсегда принятого бесповоротного решения. И одновременно она чувствовала себя такой старой. Девочка и старуха в одном лице. А женщина - никогда...

Став матерью, Норма Галликан не стала отдавать меньше времени работе. Иногда она таскала сына с собой, иногда оставляла маленького Марка с нянькой. Ребенок присутствовал в ее жизни, становясь соучастником во всем. Порой Норме казалось, что когда малютка Марк рядом, ей лучше все удается. С появлением Марка в ее клинике стали вдруг выздоравливать безнадежные больные с тяжелой формой лучевой болезни. Когда он что-то лепетал, сидя рядом с ее столом на своем детском стульчике, ей в голову приходили неожиданные яркие идеи. Она даже стала подозревать какую-то связь между его присутствием и своими неожиданными открытиями.

Но сегодня она оставила сынишку дома - Марк капризничал, цеплялся за одежду и ни за что не хотел оставаться один. Быть может, он предчувствовал?

Явившись в клинику, Норма не застала привратника у входа и секретаршу в своем кабинете. Она вообще никого не встретила, пока шла в свой таблин - ни единой души. Более того, ей показалось, что сотрудники где-то рядом, но прячутся от нее и наблюдают из-за колонн или из ниш, скорчившись за мраморными статуями.

Нелепая детская фантазия.

Норма Галликан вошла в свой таблин и... В ее кресле за столом сидел исполнитель. Два других бесцеремонно рылись в шкафу.

- Что это значит? - спросила Норма, упирая руки в бока и мгновенно закипая от гнева.

Сидящий за столом неспешно поднялся. Она не могла отвести от него взгляда. Правильные черты, гладкая кожа. Коротко постриженные светлые волосы. А в глазах какое-то мельтешение, что-то похожее на суету вирусов под микроскопом. Откуда только берутся такие глаза? Ей всегда становилось обидно за Рим, когда она видела такие глаза и такие лица. Она тряхнула головой - да, в глаза исполнителям лучше не смотреть. Даже в глаза больным легче смотреть, чем в эти...

- В чем дело, мальчики? У вас проблемы со здоровьем? Тогда запишитесь на прием. - Дыхание ее прерывалось - не от быстрой ходьбы, от гнева.

- Мы пришли привести к присяге работников клиники, - объявил один из исполнителей. Второй взял бумагу со стола и принялся читать, как будто мог что-то понять.

- К присяге? О чем ты? Разве наша центурия военная, чтобы давать присягу? Медики давали клятву Гиппократа. "Клянусь Аполлоном врачом, Асклепием, Гигеей и Панакеей"... Остальные трудятся по мере сил за весьма умеренную плату.

- Клятву верности диктатору Бениту, - пояснил исполнитель.

Она сделал вид, что слышит о подобном впервые.

- Плацидиан? - она упорно именовала диктатора оскорбительным именем усыновленного. - Он нынче новое светило в медицине? Что-то не слышала.

- Бенит Пизон - диктатор, и все ученые, писатели и репортеры клянутся ему в верности, - вполне серьезно, приняв неведение Нормы Галликан за чистую монету, принялся втолковывать ей исполнитель.

- А как же Декларация прав человека? Свобода слова и распространения информации? Там ничего не сказано, что надо давать клятвы диктаторам, особенно когда они чувствуют неустойчивость своего положения. Кажется, Большой Совет уже не раз обсуждал ситуацию в Империи и не доволен нововведениями Бенита. Особенно после того как вернулся Элий.

- Этот человек самозванец! - воскликнул исполнитель.

- А я слышала, что этот человек - подлинный Элий, и Большой Совет признал его таковым.

- Вранье! - безапелляционно воскликнул исполнитель.

- Ты - гений? - спросила Норма.

- Нет, я - человек. И хватит болтать, пора присягать диктатору Бениту.

- Давать клятву Бениту - все равно что сношаться с козлом.

- Ты хочешь, чтобы к тебе применили закон об оскорблении Величия? - взъярился исполнитель.

- Что ты, глупышка. Разве я хоть как-то оскорбила императора Постума, или римский народ, или сенат?

- Вели пригласить своих людей, пусть присягнут диктатору, - настаивал исполнитель.

- Ну нет! Я не буду присягать. И мои люди тоже. Я им запрещаю! - Ее темные глаза приобрели совершенно невозможный, какой-то стальной оттенок. Рыжие волосы рассыпались по плечам. Она походила на разъяренную тигрицу. Исполнитель невольно попятился.

- Ты об этом пожалеешь! - все, что мог он пообещать.

- Да я всю жизнь жалею диктатора Бенита, - задорно, по-девчоночьи крикнула Норма. - За его ничтожность.

Исполнитель повернулся и смахнул с подставки мраморный бюст Элия. Голова рухнула на мозаичный пол, и нос, разумеется, откололся. Норма медленно подошла к громиле и влепила ему пощечину.

- Вот моя клятва Бениту!

- Ах ты сука! - Исполнитель уже замахнулся, но товарищ перехватил его руку. Тот попытался вырваться.

- Ради Ромула-основателя, не надо! Не хочет - как хочет. У нас нет приказа принуждать силой.

- Так будет! Предатели за все получат! - вопил оскорбленный исполнитель, пока товарищ волок его из таблина. - Мы все здесь разнесем в пыль!

Третий направился к двери молча. И уже у самого выхода воровато оглянулся, пнул поверженный бюст и торопливо выскочил за дверь.

Норма кинулась за ним и вдогонку выкрикнула все ругательства, какие только знала. А знала она их немало. Она всерьез собиралась пустить в ход кулаки. Но исполнители попались резвые.

Она вернулась в таблин, подняла мраморную голову и поставила на прежнее место. Сделала несколько кругов по таблину. Выпила из кувшина воды - прямо из горлышка. Это не успокоило - вряд ли что-то могло ее сейчас успокоить. Она вышла к секретарше в приемную. Девушка сидела за столом с перекошенным белым лицом. На стуле в уголке, дожидаясь приема, сидел немолодой человек в зеленой тунике медика. Когда Норма шла в таблин, в приемной никого не было... Теперь выползли.

- Ливилла, позвони в реставрационную мастерскую, - приказала Норма. - Пусть пришлют лучшего реставратора склеить бюст.

- Домна Норма, а что если нам присягнуть диктатору? - спросил медик, поднимаясь. - Я лично не против. Что в этом плохого? Невеликая плата за возможность спокойно работать.

- Пока я возглавляю клинику, никто, ты слышишь, никто не будет присягать Бениту! - воскликнула Норма Галликан. - Ни за что!

- Если мы не присягнем, присягнут другие и займут наши места.

- Никто не будет присягать, - повторила Норма, - я запрещаю. - И бегом вернулась в свой таблин.

Ливилла скривила губы. Медик оглянулся на дверь, за которой только что скрылась Норма, подался вперед и прошептал:

- Это она пытается искупить свое прошлое, искупить то, что они сотворили на пару с Трионом. Но я-то не создавал бомбу. Я - чист. И хочу работать. Почему я должен приносить свою работу в жертву ее прихотям?

А Норма сидела в своем таблине и, отодвинув в сторону отчет медицинской центурии, написала на листе крупными буквами: "Размышления о прогрессе, Риме и свободе".

Эпиграфом она взяла слова Тита Ливия:

"Не во власти царей, но во власти свободы находится римский народ"1.

Она на секунду задумалась. Отложила стило. Можно, конечно, писать ярко, дерзко, но... ей почему-то казалось это вульгарным. Пожалуй, наоборот. Строгий изысканный стиль будет более уместен. Она вновь взялась за стило:

"Мне кажется, что мое мнение, сообщаемое здесь, может представлять интерес в силу моего научного и психологического опыта..."

Наконец Марцелл явился.

Но почему-то не решился зайти в таблин Нормы. Она встретила его случайно на лестнице. Она поднималась, а он спускался вниз. То есть уходил. Она так растерялась, что остановилась и молча смотрела на него. Он тоже остановился. Казалось, он чего-то ждал. Но она продолжала стоять молча. Она просто ничего не могла сказать - сердце ее колотилось, как сумасшедшее. Тогда он улыбнулся и сказал таким тоном, будто вообще не надеялся увидеть Норму в клинике:

- А, это ты.

- Я звонила тебе, - выдавила она - без упрека, но с какою-то вымученной жалкой надеждой.

- Я знаю.

- Нам надо поговорить.

- Не стоит. - Опять на лице его мелькнула мучительная гримаса, опять он боролся с собою и изнывал от этой борьбы. - Все должно разрешиться само собой.

- А ты, ты... Ты сейчас...

- Я иду домой.

- Мы встретимся сегодня? - спросила она почти заискивающе.

- Ну нет! - неожиданно воскликнул он раздраженно.

Норма слышала это "нет" и не верила. Это было выше сил. Она стояла неподвижно, вцепившись в перила, и смотрела, как он спускается по лестнице. Она кинулась следом - невозможно просто так его отпустить! Он уже садился в таксомотор.

- Марцелл!!

Он оглянулся. На лице его выказалось почти непереносимое страдание. Будто он выкрикнул ей в лицо: "Но нельзя же так меня мучить!"

- Что случилось? - спросила она, подходя.

- Все встало на свои места, - сказал он очень тихо, не глядя на нее.

Захлопнул дверцу, и авто укатило. Она пошла следом. Будто надеялась, что он остановит таксомотор возле следующего перекрестка, выскочит, кинется к ней. Нет, конечно, она не надеялась. Она просто шла куда-то. Ей казалось, что она умерла вместе с выкриком "Нет!" Марцелла. Но цочему-то она еще могла двигаться, могла дышать, и это ее удивляло. Сделала круг, вернулась к дверям клиники. Но прошла мимо вестибула и двинулась дальше. В таверне на углу выпила воды со льдом.

"Встало на свои места?" - Какие места? Чьи?

"Я поглупела", - сказала она себе.

Марцелл явно на что-то намекал, а она не могла догадаться. Ибо догадка была слишком чудовищна. И вновь она петляла по улицам, и вновь вернулась к дверям клиники. И только теперь вошла.

"Надо отослать статью Флакку, - решила она. - Сегодня. Немедленно. Я еще успею... Может быть".

ГЛАВА IX

Игры в Северной Пальмире

"Император даровал амнистию осужденным за оскорбление Величия. В

Риме растет мудрый и милостивый правитель".

"Как и предсказывали все опросы общественного мнения, на выборах в

итальянских трибах победили сторонники Бенита. Теперь очередь Галлии и

Испании поддержать спасителя Отечества".

"Все вестники сообщают об исчезновении Августы..."

"Сообщение о военном конфликте между Винландом и Новой Атлантидой

оказалось ложным".

"Акта диурна", 6-й день до Нон октября1

Элий ходил по просторным комнатам огромного дома. Останавливался у окон, смотрел на парк с облетающими желтыми деревьями и неработающими фонтанами, на серое, низко висящее небо и пытался представить, что он живет в окрестностях Рима. Но не представлялось. Рим остался в другой жизни. А он, Элий, в изгнании.

Виллу эту называли "Виллой Аполлона", потому что у входа стояла мраморная скульптура покровителя муз. Для бога Света уже привезли деревянные щиты - не сегодня-завтра мраморного красавца упрячут в деревянный саркофаг. Комнаты пустовали, каждый шаг отдавался в покоях гулким эхом. Но было тепло: дом наконец стали отапливать и подключили воду. Отремонтировали атрий, таблин, экседру. В спальнях работали маляры. В этом поместье много лет никто не жил. И вот теперь это дом Элия. Возможно, на долгие годы. И он будет жить в этом доме один. Он подумал об одиночестве как о страшном и неистребимом враге. Ведь Элий не философ и никогда не стремился к уединению. И все же... да, все же... Раз за разом одиночество его настигало, с каждой победой зверь набирал силу. И в очередном поединке все тяжелее его одолеть.

В давние времена, в эпоху Камилла, Сципионов и даже Цезаря римляне не знали, что это за божество. А если и догадывались порой, как Гай Гракх, - кольнуло в сердце, сдавило виски, - то не говорили об этом вслух и не поклонялись ему никогда. Недаром так страдали изгнанные из Рима. Они отрывались не только от базилик, храмов, терм, но и от друзей, от всех родных и близких душ, всех, кто приходил поздравить сына с совершеннолетием или посидеть вместе с обвиняемым на скамье подсудимых и поддержать своими кивками и пожатиями рук, от всех, кто утром теснился в атрии на салютациях, а вечером в триклинии возлежал с ними за столом. Житель Рима - частица живого организма. И вдруг - удар ножа, и ты - отсеченный кусок живой плоти, истекаешь кровью на берегах Понта.

А теперь одиночество так же заурядно, как авто, винтовки и кинофильмы.

Элий прошел в триклиний. Здесь от прежнего хозяина сохранились дубовый стол и резные ложа. Хорошая добротная работа. Пришлось только заказать новые матрасы и подушки. Обивка цвета листвы кленов в начале октября. Элий присел на крайнее ложе. На столе - чашка кофе и на тарелке несколько пирогов с дичью. Квинт постарался. Незаменимый Квинт. Элий взял пирог, отломил кусок и положил на край стола в дар покровителям дома, чтобы ненароком не съесть все до конца. Старая привычка. Ненужная. Ларов больше нет.

- Хороший дом, - сказал Элий вслух. - И почти не разрушился. Как будто у него есть Лары.

- А с чего ты решил, что нет? - спросил косматый, весь поросший серой шерсткой старичок, выходя из дальнего угла триклиния и взбираясь на ложе напротив Элия. - Это у вас там, в Риме, всякие неурядицы, а у нас все как положено: домовой, леший, овинник, банник. Все при деле. Берегут, охраняют. - Старичок взял отложенный для него кусочек и стал жевать. Даже ладошка у него поросла серыми волосками. Нестерпимо хотелось погладить такую ладошку. Элий невольно улыбнулся. - Мне тут, между прочим, без хозяев голодно было. Одно удерживало: думал, сбегу - так дом в три года сгниет и порушится. Вот и берег изо всех сил, знал, что приедете. И мне спасибо скажете. Дом-то хорошо сработан, на годы, жалко такой разорять. Только отопление мне ваше не нравится - воздух горячий по полу и стенам снизу идет. По мне так лучше печку сложить да изразцами украсить. И в атрии всегда зимой холодно, и со стеклянного потолка снег сгребать несподручно. А сгребать приходится, иначе в снежную зиму стекла полопаться могут. И вниз капает часто. Бр-р...

- Так ты Лар? - спросил Элий, разглядывая старичка.

- Ну, по-вашему - Лар, а по-здешнему - домовой.

- Спасибо тебе, что дом сберег. - У Элия перехватило горло. У него есть настоящий дом и собственный маленький домашний божок. Дом для римлянина всегда больше чем жилище. Это его убежище и храм.

- Я-то сберег, да ты, гляди, не разори. Дом хороший. Гарпоний Кар строил его сразу после войны. В те года много было мерзких коробок понаделано, потому как Руфин, учитывая обстановку в Империи, провел в сенате закон против роскоши и обложил налогом каждую колонну. Таких уродских зданий полно в Северной Пальмире.

- В Риме их тоже хватает.

- Но Гарпоний Кар был достаточно богат, чтобы построить красивый дом и не подсчитывать, сколько придется заплатить за колонны. А хозяйка твоя скоро прибудет? Ты не бойся, я над ней шутковать не стану.

- Нету хозяйки. - Элий опустил голову.

- Э, так не пойдет. Без хозяйки дому нельзя. "Дом холостяка несовершенен" - это ваша римекая поговорка. Я не для того дом берег, чтобы несовершенство терпеть.

Слова домового вызвали боль. "Несовершенство" прозвучало как "уродство". В древности уродство и несчастье считалось карой богов. Тот, кто несчастен, не угоден небожителям. Горе надо прятать, от горя - очищаться. Потом люди стали терпимее, и боги смягчились. И все же в несчастьях всегда видишь кару и в первый момент непременно воскликнешь: "За что?"

- Ты - мужчина еще не старый, женись. Неужто никого нет на примете?

- Есть...

- Так в чем дело?

- Она меня не любит.

- Вот так удивил! Не любит - так влюби. Что она любит больше всего? Конфеты, сладости, наряды? Что?

Элий на секунду задумался.

- Больше всего она любит игры. Театральные представления и гладиаторские бои.