Чтение 12–й страницы книги ~Римский орел~

[Межевые столбы на римских дорогах были многочисленны, но не унифицированы. И формой, и надписями. На них могло быть указано расстояние, например, не только расстояние до ближайшего населенного пункта, до ближайшего большого города, столицы провинции или Рима. Или до границы. Часто на столбе было написано имя принцепса (императора), который распорядился данную дорогу построить. В данном случае указано только расстояние до ближайшего города.]

А пониже:

"Но то, что нужно тебе, о путник, - рядом".

И еще ниже:

"Не унывай, пока жив,

Следуй желанным путем.

Пищей себя подкрепи -

И жилы твои укрепит

Всеизобильный Приап".

Ага, вот, значит, каков бог-покровитель Плавта. Понятненько.

Геннадий посмотрел на ликующего друга... И у него впервые за все время их знакомства зародилось некое подозрение. Подполковнику показалось, что римлянин изображал ликование. Актерствовал. Зачем? Или это тоже определенный ритуал?

"Черт их разберет, этих идолопоклонников", - подумал Черепанов и отложил возникшие сомнения в дальний уголок. Но именно отложил, а не отбросил.

Гостиница, солидная постройка из камня с внушающими уважение воротами, недавно выбеленными стенами и красной черепичной крышей, издали произвела на Черепанова очень приличное впечатление. Вполне под стать дороге. Правда, подойдя ближе, Геннадий увидел, что под свежей побелкой проступают неистребимые настенные граффити и даже имеются некоторые свежие надписи, например "Евстихий - сын безрогой козы". На случай, если читатель не был знаком с упомянутым Евстихием, рядом красовался портрет, причем недостаток профессионализма художник с лихвой компенсировал фантазией.

Черепанов хмыкнул. Человеческая натура неизменна: вид чистой белой стены оскорбляет взгляд обывателя. Когда-то Геннадий прочитал, что количество и плотность настенного "творчества" на единицу площади соответствует общему уровню культуры народа. "Дописки" прекращаются, как только поверхность перестает "оскорблять" взгляды масс своей "недопустимой" чистотой. Судя по данному забору, культура в Римской империи была на высоте. Правда, и забор был выбелен относительно недавно.

Внутри гостиница тоже была хоть куда, с конюшнями, обширным хозяйственным двором и галереями. Более того, постоялый двор располагался вокруг источника, чьи прозрачные воды наполняли небольшой бассейн, выложенный потрескавшейся плиткой. Надпись на камне свидетельствовала, что источник имеет давнюю историю и посвящен самому Геркулесу.

- Нравится? - самодовольно поинтересовался Гонорий, вручая повод ослика слуге. - Я всегда здесь останавливаюсь по пути в Никополь [Никополь. - Гонорий имеет в виду город, основанный в начале II в. императором Траяном в провинции Нижняя Мезия.] или Сердику. Здесь недешево, зато вино отменное, нет клопов и отличные девочки. Раньше тут мансион [Мансион - государственная гостиница.] был, но его еще при Антонине Каракалле продали отцу нынешнего хозяина. Теперь полный порядок. Эй, Парсий, ты еще жив? - гаркнул Гонорий, пинком открывая дверь.

Внутри было темновато, не слишком чисто, зато запахи витали такие, что у Черепанова рот сразу наполнился слюной.

Парсий, упитанный мужчина с бородой колечками и золотыми серьгами граммов по двадцать каждая, услыхав возглас, повернулся навстречу новым гостям всем своим массивным телом и изобразил крайне радушную, но явно фальшивую улыбку.

- Великолепный Плавт! - воскликнул он. - А люди болтали, будто тебя зарезали варвары! О! Я никогда не верил, что какие-то варвары могли такого доблестного воина...

- Хватит болтать! - оборвал его кентурион.

- Да, господин! Конечно, господин примипил Гонорий! Прошу пожаловать в триклиний, господин примипил!

Триклиний представлял собой просторный зал с дыркой посреди потолка. Внутри было шумно и густо пахло едой.

Плавт, высокомерно оглядев зал, прошествовал мимо обычных столов со скамейками и табуретами к столу низкому и квадратному, размещавшемуся в дальнем углу и частично отгороженному ширмой. С трех сторон от стола-коротышки располагались прикрытые синими покрывалами широкие ложа на бронзовых ножках. Отстегнув меч, Плавт плюхнулся на одно из них, подгреб под себя подушку, махнул рукой Черепанову:

- Давай располагайся! Наконец-то мы можем отдохнуть по-человечески. - И, уже хозяину: - А ты что стоишь, жирняй? Тащи все самое лучшее. Живо! Если мой друг, благородный рикс с благородным именем, - широкий жест в сторону Геннадия, - останется недоволен твоим гостеприимством, я ублаготворю тебя черенком вон той метлы так, как ты ублаготворяешь своих сопливых мальчишек тем, что болтается у тебя под брюхом.

- Все будет самое лучшее! - воскликнул хозяин. - Для тебя, великолепный Плавт, только самое лучшее и немедленно! - При этом толстяк не только никуда не побежал, а выпятил живот и принял "ораторскую" позу, явно намереваясь толкнуть речь. - Превосходное испанское вино, смешанное с горячим медом, свинья, фаршированная колбасами, с приправами и сладким пюре из сыра, яиц, пшеничной муки и меда, пирог с рублеными кишками, белый хлеб с орехами, теплый, только что испеченный...

- Довольно! - оборвал его Гонорий. - Принеси для начала своего хлеба, свежего козьего сыра, оливкового масла и терпкого вина. Это чтобы я почувствовал, что наконец вернулся домой. А потом тащи все остальное. И приготовь нам ту комнату, где я всегда останавливаюсь. И еще одну, рядом. И не говори, что занято. Меня это не интересует. Ты понял?

- Разумеется, великолепный примипил Гонорий! Непременно все будет, как ты пожелаешь! Я конечно не осмеливаюсь спросить, есть ли у такого благородного примипила деньги...

- Ты уже спросил. - Гонорий расхохотался. - Есть. Шевелись, кабан, или я заплачу тебе железом вместо серебра!

- С ними только так и надо, - пояснил кентурион Черепанову, когда толстяк наконец удалился. - Не то умрешь от голода, и тебя еще обжулят вдобавок.

Вероятно, он был прав, потому что сыр с травками, хлеб и терпкое красное вино появились буквально через полминуты.

Перед каждым из сотрапезников постелили по салфетке, и друзья занялись едой. Это был серьезный процесс. И длительный, поскольку вскоре поспело горячее. Та самая фаршированная свинка. Двое слуг приволокли ее на блюде, дабы у благородных гостей не возникло сомнения, что свинка представлена им целиком. Затем эти же рабы довольно ловко разделали кушанье и разложили на серебряных тарелках. Предложено было также несколько соусов, два из которых остро пахли пряной селедкой, один - фруктовый и еще один - вроде майонеза. Черепанову было любопытно, и он попробовал из каждой соусницы, но использовать предпочел фруктовый. На его вкус мясо и так было чересчур пряным, а уж с чесноком и вовсе перебор, особенно в колбасках. Поэтому он весьма активно прикладывался к чаше с мульсумом, молодым вином, изрядно приправленным медом.

Все блюда, кувшины и чаши расставлялись на низком широком столе с покрытием из голубоватого мрамора. Посуда явно была недешевая, а чаши, ножи и ложки - из настоящего серебра, причем искусной работы, с тонким орнаментом. К сожалению, привычные Черепанову вилки отсутствовали. Чтобы разобраться в местном застольном этикете, Черепанов приглядывался к тому, как ест кентурион. Но то ли этикет здешний был прост, то ли сам кентурион был чужд светских условностей, поскольку исповедовал принцип: "Если бы боги хотели, чтобы люди ели столовыми приборами, они снабдили бы человека ложками, а не пальцами".

Ложа, широкие, низкие, на толстых бронзовых ножках, были примерно той же высоты, что и стол. На каждом имелся набор слегка засаленных подушек и валиков, позволявших принять достаточно удобную позу. Тем не менее есть лежа Геннадию было непривычно. Но очевидно, в этом был некий особый, приличествующий их положению шик. Потому что большинство других посетителей "ресторации" сидели на табуретках и скамьях за нормальными столами. Непривычно также было видеть мужиков в "платьях". А все эти римские туники и тоги, несмотря на живописные складки, а может быть, благодаря складкам и прочим рюшечкам выглядели именно как женская одежда. С точки зрения Черепанова, когда из-под подола белой или синей юбки торчат волосатые кривые ноги в стоптанных сандалиях - это не очень эстетично. С другой стороны, вон у той девчонки-служанки ножки очень даже ничего. И мордочка. Девчонка, поймав взгляд "уважаемого" гостя, кокетливо улыбнулась. Совсем молоденькая. Губки накрашены, каштановые волосы уложены в сложную конструкцию из локонов и завитков. Но ушки - на виду. И в ушках - золотые сережки. Слишком дорогие для обычной служаночки. Тем не менее красотка явно выполняла в этом кабачке функции официантки: принесла трем бородатым мужичкам полный кувшин, забрала пустой и удалилась, грациозно покачивая аккуратной попкой и позвякивая крохотными колокольчиками на ножных браслетах.

"Нет, все-таки варвары в этом мире выглядят куда мужественнее, чем цивилизованные граждане Великого Рима", - подумал Геннадий.

Платья эти, кольца-сережки, вон у того глаза накрашены, а у этого - губы. И щеки нарумянены. Просто как в гомосечий притон попал, ей-Богу. Нет, ну натурально тусовка секс-меньшинств. Хотя кто знает? Может, у них здесь большинство - геи. Впрочем, нет, большинство не может состоять из геев. Финансы страны не позволят.

Это как в анекдоте: один оболтус звонит другому. "Знаешь, - говорит, - я теперь гей, хи-хи".

"Да? - говорит приятель. - А у тебя что, коттедж теперь свой?"

"Да нет, нет у меня коттеджа, в коммуналке живу".

"Ну так ты, значит, иномарку купил крутую?"

"Да ты че? Откуда у меня бабки на иномарку?"

"То есть у тебя и бабок нет?"

"Ну..."

"Так какой же ты гей, мать твою? Ты просто пидор!"

Но вот этот жирняй, скорее всего, - гей. По местным меркам. И не стесняется, подлец!

По самые глаза обросший салом мужик в сиреневой тоге и венке, водруженном на загорелую лысину, усадил на колени юнца лет тринадцати и шарил у него под туникой просто-таки безо всякого стеснения. А юнец только хихикал и с невероятной скоростью поглощал какие-то сухофрукты. Оба уже пьяные в сосиску. Геннадий перевел взгляд на Плавта, и ему чуток полегчало. Каковы бы ни были обычаи в этом развращенном обществе, но старина Гонорий - настоящий мачо. Такого хоть во что обряди, отовсюду "мужество" выпирает. Просто-таки на морде написано: "Я - крутой мужик".

Сам Черепанов имел точно такую же физиономию, разве что скулы пошире да бородка на квадратной челюсти - светлая. Но людям свойственно обольщаться насчет собственной внешности. Поэтому Геннадий полагал, что его лицо более одухотворенно и интеллектуально. Если заглянуть ему в глаза...

Но желающих из праздного любопытства заглядывать в глаза Черепанова было крайне мало. Один беглый взгляд, брошенный на физиономию подполковника, вызывал у человека четкое желание не глазеть на ее обладателя попусту. Во избежание. Правда, такое поведение было характерно главным образом для представителей сильного пола, а у прекрасной половины человечества облик подполковника вызывал желание прямо противоположное. Но Черепанов и этого повышенного интереса дам к своей персоне тоже не замечал. Была у Геннадия удобная особенность: замечать только действительно важное или представляющее интерес. Его мозг, привыкший в бешеном темпе обрабатывать огромные объемы информации, уже давно выработал способность вычленять из общего потока лишь то, что действительно следует учитывать. Все прочее он воспринимал как фон. Но в данном случае фон был слишком пропитан новизной, чтобы его попросту игнорировать.

Черепанов наблюдал, ел, пил и помалкивал. Зато Плавт разглагольствовал за двоих.

Сначала с хозяином, который тоже был не дурак насчет потрепать языком. Потом к друзьям как-то невзначай присоединился (улегся на свободное ложе) кудрявый мужичок в зеленой тоге поверх синей рубахи. Черепанов уже понял, чем отличается "привилегированная" тога от простонародного плаща, но все-таки подумал, что кудрявый - халявщик. Оказалось - нет, купец из вольноотпущенников. Вполне респектабельный торговец янтарем, которому было крайне интересно знать, будет ли война с германцами? Поскольку янтарь он покупал, точнее - выменивал, именно у них.

Плавт заявил, что война будет непременно. Потому что эти германцы сущие ублюдки.

Купец усомнился. Дескать, Август Александр вместе с матушкой-соправительницей, да живут они вечно, недавно договорились с германцами безо всякой драки.

Тут купчик пустился в описание переговоров, такое подробное, словно рассказчик сам принимал в них участие. Хотя, может, и принимал, кто его знает?

Из рассказа Геннадий мог сделать однозначный вывод: нынешний император хоть и молодой, дипломатом оказался изрядным, потому что мелкими подачками рассорил между собой союзников из разных германских племен, отчего половина из них оскорбленно удалилась, а оставшиеся уже не выступали единым фронтом и, вместо того чтобы торговаться с Римом из-за размера компенсации, перегрызлись из-за того, как впоследствии эту компенсацию делить. В конце концов император все же отстегнул варварам золота, но ровно в пятьдесят раз меньше, чем они требовали изначально. И выдал это золото не всем сразу, а самому сильному из союзных вождей. А тот, разумеется, большую часть захапал себе. Остальные немедленно обиделись и пригрозили разборкой.

Назревала локальная войнушка, в которой подстрекателям-римлянам отводилась очень удобная роль "миротворцев".

Черепанов вынужден был признать, что история склонна к повторениям, а имперская политика везде одинакова. В его время действовали точно так же. Те же Штаты, например, сначала стравливали своих потенциальных противников-петушков, потом "мирили", не жалея боеприпасов, а в финале ощипывали обессилевших соперников и с аппетитом их кушали.

Оказалось, впрочем, что дипломатические игры императора одобряют далеко не все. Гонорий Плавт слушал, слушал, а потом грохнул тяжелым серебряным кратером о стол и заревел, что Александр - сопляк, маменькин сынок, что еще за монарх [Монарх - в переводе с латыни "единолично правящий".], который делит власть с бабой? А бабам вообще не положено лезть в политику, а положено варить кашу и задирать подол, когда мужчина велит.

В триклинии повисла неприятная тишина.

Все разговоры смолкли. Даже игроки, шумно и азартно резавшиеся в кости, прервали свое занятие и уставились на Гонория.

Озаботившийся купчик тут же склонился к кентуриону и зашептал, что, мол, не стоит оскорблять богоравного Августа, поелику всегда есть уши, которые слышат, и языки, которые...

Говорил он, несомненно, из лучших побуждений, но Плавт послал его к воронам и заявил, что воин, победоносно сражавшийся за императора в Мидии, может говорить что желает. И точка. Тем более если воин этот совсем недавно вырвался из лап варваров, в которые угодил благодаря дипломатии императора.

Тут Гонорий опять грохнул по столу и призвал Черепанова в свидетели, что варвары многочисленны, дики и жаждут присосаться к вымени римской волчицы. И лично он, настоящий легионер и римлянин, знает только один способ отбить у них это желание: отрубать поганые руки. А еще лучше - головы. Так поступал Гай Юлий. Так поступал Траян. И так поступает он сам, Гонорий Плавт Аптус. А если какой-то там император, пусть даже потомок славного Септимия Севера, вечная ему слава, полагает иначе, то императору следует оторваться наконец от материнской сиськи и поглядеть правде в глаза.

Тут в глазах у самого Плавта что-то мелькнуло, и тон его слегка изменился. В мощный голос кентуриона вплелась некая сальная нотка. И он еще громогласнее переключился на собственно сиськи матери Августа и заявил, что тут он, Гонорий Плавт Аптус, выражает свое полное одобрение. Сиськи у императрицы Мамеи самого высшего качества. Лично он, Плавт, с удовольствием бы подержал такие сиськи в своих мозолистых руках.

Тут даже лысый гей забыл о своем дружке и уставился на разошедшегося оратора.

А вот у Черепанова опять возникла некая несуразная мысль.

Геннадий неплохо улавливал интонации. И готов был поклясться, что первая часть речи друга была совершенно искренна, а вот что касается сисек императрицы... С этого момента в речи оратора появилась некая, еле уловимая фальшивинка, небольшой перебор. Тот самый, который отличает искренне верующих от тех, кто желает выглядеть искренне верующими...

А ведь Плавт - не тот человек, который станет прикидываться религиозным, даже если в качестве бога выступает толстый коротышка с метровой хреновиной. Слишком кентурион самодоволен и самоуверен для подобного лицемерия. Гонорий горд. Но хитер. Что уже не раз с успехом доказывал. Значит, если Плавт лишь играет ярого поклонника Приапа, да еще так, что эта игра стала его альтер эго [В переводе с латыни - "второе я".], значит, на то есть некая причина. Достаточно серьезная, поскольку и сам Гонорий Плавт - серьезный мужик. А бутафорит он очень даже качественно... А если Плавтово поклонение Приапу сродни тому "ручейку", который когда-то "проложили" подручные одного китайца в горах Южной Америки, то, значит, под "ручейком" прячется нечто очень серьезное. Интересно - что?

Пока Геннадий размышлял, кентурион разливался соловьем, провозглашая эротический, нет, скорее порнографический панегирик императрице-матери. Судя по всему, Плавт намеревался ораторствовать долго... Но тут появились девочки.

Две накрашенные и завитые особы в туниках, не столько скрывавших, сколько открывавших. Обе тут же плюхнулись: одна - рядом с Плавтом, вторая - под бочок к Черепанову. И сразу полезла подполковнику в штаны, но запуталась в завязках. Да, с туникой, ясно дело, проще.

Геннадий отпихнул девку, и та, с готовностью опрокинувшись на спину, раздвинула коленки. Ляжки у нее были гладкие и розовые. Под цвет туники. Вообще-то она была ничего. Фигурка, мордочка. Но очень напоминала куклу: красными губками бантиком, румянами на щеках, желтыми кудряшками.

Плавтова "дама" пискнула и тут же захихикала.

- Эй, Парсий! - хорошо поставленным голосом полевого командира гаркнул кентурион. - Готова ли комната?

- А как же, господин примипил! - моментально отозвался хозяин. - Давно готова!

- Молодец! Не забыл, значит, моих вкусов! - Плавт ущипнул свою "даму" за ягодицу. Та снова пискнула и шлепнула Гонория по руке.

- Ваши вкусы забыть невозможно, доблестный господин!

- Пошли, Череп! - Гонорий поднялся. - Эй, Парсий! Мне одной девки мало будет! Ты меня знаешь!

- Не изволь беспокоиться, доблестный кентурион! Вскорости еще двух пришлю! Немедля как только освободятся!

- Что?! - От рыка Плавта качнулись ширмы у стенных ниш. - Ты что же, яйца сушеные, мне попользованных девок подсунуть намерен? Мне?!

"Будет буча", - подумал Черепанов, знавший, что Гонорий скор не только на... определенные части тела, но и на руку тоже.

Однако хозяин тоже был не лыком шит.

- Как можно, доблестный господин Плавт! Отдыхают девочки. Сил набираются. Разве ж я не знаю, какой темперамент у господина кентуриона!

- Ладно, живи, - буркнул Гонорий, подхватил серебряный кратер с вином, выплеснул в глотку. - Пошли, Геннадий! Покажем этим сучонкам, что у нас есть!

Грубость Плавта слегка покоробила Черепанова, но девок нисколько не обидела. Одна уже висела на плече кентуриона, вторая - на шее Геннадия.

Стоя, она оказалась ростом с подполковника, даже чуть повыше. Правда, деревянные подошвы ее сандалий были сантиметров пятнадцать толщиной. Изо рта девки пахло чесноком.

"Отдельный кабинет" в местной гостинице являлся уменьшенной копией триклиния: низкий стол с питьем и закусками, широкие ложа, фонтанчик. Правда, стены и потолок были расписаны фривольными картинками, а на мраморной скамеечке рядком, по росту стояли... фаллоимитаторы.

Плавт, не теряя ни секунды, завалил свою подружку и принялся за дело. Черепанов медлил. Не то чтобы "дама" была ему совсем противна, но...

Желая подбодрить кавалера, девка опрокинулась на спину, задрала ноги. Между ними все было старательно выбрито, а "губы" выкрашены ярко-красным.

Черепанову вспомнился один бар в Гонконге, где китаянка-стриптизерша показывала номер: "курила" сигару. Ее вульва тоже была накрашена губной помадой. Но помимо помады и "курения" китаянка еще и отличалась умением делать тайский массаж. Всего за двадцать долларов. Интересно, а эта - умеет?

Внезапно Черепанов почувствовал, что ему совершенно безразлично, что умеет делать эта. И, осознав сие, подполковник развернулся и вышел в общий зал.

Глава четвертая,

В КОТОРОЙ ПОДПОЛКОВНИК ЧЕРЕПАНОВ НА СОБСТВЕННОМ ОПЫТЕ УЗНАЕТ, ЧТО ТАКОЕ НАСТОЯЩАЯ РИМСКАЯ "ПОЛИЦИЯ"

На возвращение приятеля кентуриона Плавта мало кто обратил внимание. Геннадий помахал служаночке с золотыми сережками.

- Принеси мне вина, - велел он. - Вот этого, светлого. Разбавлять не нужно и мед добавлять тоже.

Появился хозяин. Несколько встревоженный.

Согнулся, насколько позволяло толстое брюхо.

- Благородный господин не одобряет девушек? - вполголоса осведомился он. - Может, хорошенький кудрявый мальчик...

- Благородный господин не одобряет блядей, - буркнул подполковник.

- Прости, не понял? - Парсий изогнул начерненную бровь.

Еще бы он понял. Сказано было по-русски.

- Я не люблю мальчиков. И не люблю торопиться, - сказал Черепанов. - И люблю выбирать сам.

- Понимаю, - проворковал хозяин. - У меня, конечно, не лупанарий, но выбор есть, о да! Доблестному воину всегда найдется с кем утолить страсть. Мы не будем торопиться.

И величаво удалился.

Зато вернулась девчонка-служанка. С вином. Наполнила кратер, поставила кувшин... Геннадий поймал ее за руку раньше, чем она успела отойти.

- Как тебя зовут? - спросил он мягко.

- Марция. - Она попыталась освободить руку, но Черепанов не позволил. Потянул, заставив опуститься на край ложа.

У нее был круглый решительный подбородок и настоящий римский нос, прямой и гордый. В точности как у статуй в античных залах Эрмитажа. И точно такая же замысловатая прическа. И такое же гладкое белое лицо, ставшее строгим и отчужденным, стоило Геннадию применить силу.

У Черепанова возникло странное ощущение, что он уже видел Марцию. Раньше. Но это было исключено.

"Не увлекайся, - предостерег он сам себя. - Она всего лишь юная служаночка, а ты слишком стар, чтобы снова стать романтиком. Будь проще".

- Я не римлянин, - произнес он, стараясь почетче выговаривать слова. Если Плавт привык к его дикому произношению, то другим жителям империи приходилось делать усилие, чтобы понять латынь подполковника. - И не знаю обычаев.

- Вижу. - Девушка больше не пыталась освободить руку, но взгляд ее предостерегал. - Но ты не там ищешь, господин.

Она все больше нравилась Геннадию.

- Qui quaerit, reperit [Qui quaerit, reperit (лат.) - кто ищет - находит (римская поговорка).], - произнес Черепанов, касаясь ее обнаженного локтя. - Мне кажется, я нашел, Марция. Я тебе не нравлюсь?

- Ты тоже кентурион? - уклонилась от ответа девушка.

- Нет, - ответил он, стараясь не глядеть на ее голые коленки, а только - в глаза. - Но - буду. Я был командиром... риксом у себя на родине.

- Это видно. - Она освободила руку (Черепанов разжал пальцы), но осталась сидеть. Так близко, что Геннадий ощущал тепло ее тела. И запах роз. Духи?

- Марция! - позвали ее, но девушка не откликнулась.

Геннадий смотрел ей прямо в глаза. Только - в глаза.

- Ты красива, - сказал он негромко. - Ты - самая красивая из всех латинянок, каких я видел.

Он не стал говорить, что видел он не так уж много ее землячек.

- Красивее тех, с кем забавляется твой друг? Их груди полнее моих, разве нет?

Черепанов улыбнулся. Чуть-чуть.

- Ты - лань, - сказал он. - Не корова. Какое мне дело, полна ли твоя грудь, если она - твоя?

Щеки девушки порозовели. Это было заметно даже под слоем белил.

- Марция! - крикнули снова. Один из трех бородачей-собутыльников. - Эй, варвар, не задерживай ее! Не ты один хочешь пить!

Черепанов приподнялся на ложе, отыскал взглядом кричавшего и посмотрел на него. Только посмотрел, но бородач заткнулся.

- Я пойду, - чуточку нервно проговорила девушка. - Отец станет меня ругать.

- Парсий?

- Да. Если ты хочешь женщину, он...

- Я не хочу женщину, - сказал Черепанов. - Я хочу тебя. - Кончиками пальцев он снова нежно притронулся к ее локтю. - Ты придешь?

Ничего не ответив, она быстро поднялась и пошла прочь. К ложу приближался Парсий.

- Что еще тебе угодно, благородный господин?

- Ты знаешь, - негромко произнес подполковник.

- Она - моя дочь, не рабыня, - так же негромко, с достоинством произнес хозяин.

- Я знаю.

- Хочешь выбрать из тех, кто...

- Не хочу, - отрезал Черепанов.

- Твой друг...

- Я не мой друг, - перебил его подполковник. - Однако тоже всегда добиваюсь своего. Но... - Он сделал многозначительную паузу. Парсий задрал бороду, намереваясь спорить... - ... Но не силой, - закончил Геннадий. - Ты понимаешь?

- Значит, ты решил остаться в одиночестве? - тоном заботливого хозяина осведомился Парсий.

- Ты прав, - кивнул Черепанов. - Вероятно. Sint ut sunt, aut non sint [Sint ut sunt, aut non sint (лат.) - Пусть будет так, как есть, или вовсе не будет.].

Правда, это высказывание принадлежало не римлянину [Эти слова приписываются генералу ордена иезуитов Лоренцо Риччи.]. Но можно было надеяться, что грамматически в нем все правильно. И по смыслу - тоже.

Парсий кивнул и оставил Черепанова в покое. Пить и веселиться. В одиночестве.