read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



"Взрыв по правому борту. Повреждение системы наведения. Датчики наведения правого борта вышли из строя. Переключение на навигационные..."
"Принял".
Зрение частично восстанавливается. Только вижу я теперь так: все ориентиры - как на ладони. А посадочный створ - мутное пятно, что беспорядочно скачет по обзорному экрану.
- "Будущее Земли" - "Красному волку". Посадка невозможна. Угроза аварии и взрыва. Переходи на вектор тридцать-восемьдесят и катапультируйся.
- "Красный волк". Ответ отрицательный. Со мной "Сурок", отстрелить его не могу.
Голоса вокруг. Я впитываю их всем телом. Авианосец беззастенчиво щупает меня, снимая с меня потоки данных.
- "Красный волк", в посадке отказано. Следуйте рекомендациям.
Чертыхаясь, прибавляю тяги. Ковыляю по широкой дуге, вновь целясь вдоль борта.
- "Красный волк", захожу вдоль борта. Прошу аварийный захват, - сиплю в пространство. Внутри детская обида. Хочется плакать.
Голос Крамера. Спокойный, как лед в стакане.
- "Красному волку". Отказ. Катапультируйся. Попытку входа в створ классифицирую как недружественные действия.
"Множественные захваты системами наведения... - тут же комментирует Триста двадцатый. - Угроза атаки..."
Я почти физически ощущаю, как сходятся на мне лучи дальномеров базы. Я упорно ползу, вихляясь, к растущему белому пятну.
- Катапультируйся... - едва слышно доносится внутри меня голос Милана из кабины оператора.
- Заткнись ты, черт!
- "Красный волк", захожу с правого борта, - упрямо говорю я.
- Здесь "Шакал", - раздается напряженный голос Борислава. - Внешние каналы отключены. Открываю огонь через десять секунд... Требую посадки "Красного волка".
Точки "Зонтиков" со стороны основных отражателей. Даже их крохотные ракеты в упор способны повредить дорогущие чаши настолько, что стоимость ремонта снесет к чертям собачьим весь бюджет.
Пауза. Пятно борта растет. Меня медленно сносит вверх-влево. Еще немного, и второй заход.
Голос диспетчера:
- Три ловушки по правому борту. Двигатели стоп. Готовься к жесткой посадке.
Оранжевые пятна мечутся, словно фонари на ветру. Резкий толчок. По касательной задеваю край ловушки. Теряя всякую ориентацию, кувыркаюсь дальше. Стиснув зубы и закрыв глаза, принуждаю себя отключиться от управления. Теперь любой импульс может размазать меня о борт или об один из множества возвышающихся на корме базы пилонов. Триста двадцатый начинает доклад, но я прерываю его мысленным усилием. Он послушно умолкает. Тишина густая, как мед. Потрескивание помех. Глупо умереть вот так, в тридцати метрах от базы. Замерзающий аварийный гель сочится в кабину.
- Прощай, Триста двадцатый...
- Прощай, Юджин Уэллс...
Удар, который обрушивается на мое битое-перебитое тело, таков, словно я на полном ходу въехал в стену. Перешибает дыхание. Белая обжигающая боль гасит все вокруг. Внутри меня едва теплятся отдельные очаги работающего оборудования. Остальное - мертво. Не скомпенсированная ничем перегрузка вышибает к чертям систему управления. "Москито" медленно ускользает от меня.
Я тянусь к нему в последнем усилии. Не бойся. Я тебя не брошу. Мы приземлимся. Ты выживешь. Истерзанное болью существо в последний раз касается моего сознания и исчезает в черноте окружающего пространства. Я остаюсь один, наглухо запечатанный в летучем гробу. Я да еще Триста двадцатый. Отдельные индикаторы на боевой консоли еще живы. Почти все светятся рубиново-красным. Я даже не знаю, попал ли я в магнитную ловушку, или опять задел ее по касательной. Вот сейчас. Секунда. Еще секунда. И я влеплюсь в борт кучей мертвого железа. Мерное тиканье таймера внутри черепа, словно холодная капель. Удара все нет. Значит, промахнулся. О борт не разобьюсь. Лететь нам теперь в полной темноте, пока воздух не кончится. Мне и Милану. И Триста двадцатому.
"Зря ты в меня влез, - говорю мысленно. - Я по жизни невезучий. Опять вот вляпался..."
"Я создан для боя. Мне не привыкать умирать, - парирует Триста двадцатый. - Один раз я уже умер. Почти".
"Как это?"
"Меня подбили. Сергей вытащил блок моей памяти. Спас. Я живу во второй раз".
"И что - не боишься смерти? Совсем?"
"Боюсь. Еще больше, чем тогда, когда проснулся в первый раз. Я знаю, каково это - умирать..."
"И каково?"
"На самом деле, страшно только ожидание смерти. А сама она - раз, и все. Только очень больно. Если бы не было боли, то смерть - пустяк".
"Спасибо, успокоил", - усмехаюсь я.
"А чего ты ждал? Чтобы я тебе стихи читал?" - едко интересуется внутренний голос.
"Интересно, что подумает Мишель, когда узнает, что я умер? - спрашиваю сам себя. И не знаю, что ответить. - И что скажет Васу? Он же меня ждать будет. Глупо как все... С Миланом нет связи?"
"Нет".
Помолчали. Неожиданная мысль приходит в голову.
"Давай споем, а?" - говорю я.
"Ты пой. А я тебе помогу. У меня и голоса-то нету", - отвечает Триста двадцатый.
Я закрываю глаза.
- Summertime, time, time,
Child, the living's easy.
Fish are jumping out
And the cotton, Lord,
Cotton's high, Lord, so high, - тихонько затягиваю себе под нос, преодолевая боль внутри. А в ушах моих звучит тягучая мелодия. Я отдаюсь ей полностью. Плыву по брахатным волнам грусти. Солнце ласково светит в глаза сквозь неплотно сомкнутые веки. Триста двадцатый поддерживает меня. Ему хорошо. Как и мне. Жизнь - глупая штука. И кончается всегда не так, как мы хотим. Как правило - вопреки тому, чего мы хотим. Так что все нормально. Нормальнее не бывает. Глупо дергаться, когда от тебя ничего не зависит.
И вдруг - "Обнаружена гравитация".
"Что?"
"Обнаружена гравитация. Есть захват посадочной ловушкой..."
Легкая дрожь ложемента. Кажется, я могу ощутить стыки на покрытии посадочной палубы, по которой нас волокут. Толчок. Фонарь съезжает в сторону. Резь в глазах. Яркий свет врывается в мою мрачную пещеру. Чьи-то руки освобождают меня из ремней. С чавканьем высвобождают из полузаполненной гелем кабины. Ченг. И еще кто-то. Наверху меня сразу, как в люльку, кладут в реанимационный блок. Воздух внутри скафандра начинает пахнуть аптекой. Из соседней кабины откачивают загустевший гель. Видна часть тела Милана. Кажется, задница. Он так и лежит, как упал - головой вниз. Вокруг мельтешение белых роб: пожарники с тяжеленными раструбами пеногенераторов, медики...
Дрожь палубы. Моргание предупреждающих ламп. В отсек медленно вкатывают "Москито" Борислава. Парковщик отмахивает флажками, такими нелепыми в царстве вакуума. Медик надо мной показывает большой палец. Типа - "не дергайся, пацан". Мне-то что. Нет так нет. Я и не дергаюсь. Мне даже в кайф полежать на холодке. Особенно после всего, что было.
Ченг машет руками, разгоняя свою коричневопузую братию по местам. Пласты обшивки безжалостно вскрываются, обнажая нежное ячеистое нутро. Кажется, угрозы взрыва нет. Атмосферные индикаторы наливаются желтым. Постепенно зеленеют. Наконец, с меня срывают шлем. Грохот и крики сразу же глушат меня. Кружится голова. Пар валит изо рта - в отсеке еще жуткий холод.
- Как Милан? - спрашиваю я.
- Живой. Ничего серьезного. Денек полежит в реаниматоре, - отвечает медик через поднятое стекло шлема. - Ты тоже можешь встать. Минуту еще полежи и топай. Все нормально с тобой. Подкрепляющего тебе ввел. Будет голова кружиться - присядь на минутку, пройдет. А потом - сходи на обед. И как можно больше горячего.
- Понял, док, - губы с трудом разлепляются.
Когда я, наконец, выползаю из ангара на еще нетвердых ногах, меня встречают четверо охранников. Переходной люк опускается за спиной. Еще пара человек сзади.
"Угрожающая ситуация", - сообщает Триста двадцатый.
"Будто сам не вижу", - огрызаюсь я. От четверки с шоковыми дубинками исходит затаенная угроза. Сдерживаемое нетерпение. Они ждут моего неповиновения. Они не считают меня за человека. Может быть, они и правы. Я действительно не совсем человек. Господи, да что за гадство-то? Из одного дерьма в другое и без малейшей передышки...
- Юджин Уэллс, - начинает через внешний динамик один из четверки. Вся делегация полностью готова к бою. У всех опущены лицевые пластины шлемов. - За неподчинение приказам диспетчера и командира базы вы отправляетесь на гауптвахту. Сроком на семь дней. Следуйте за нами.
- Гауптвахта?
- Восьмой ангар, козел, - едко хихикает один из тех, что сзади. Это его последние слова. Превратившись в камень, я с разворота впечатываю его в переборку. Хлесткий щелчок шлема о металл, и обмякшее тело оседает на палубу. Второй опрокидывается с перебитым коленом. Один за одним, разлетаются в сторону двое из тех, что впереди. Третий тянет ко мне свою неуклюжую дубинку. Медленно, как во сне. Я обтекаю его руку, словно вода. Стальное колено упруго бьет в пластины бронежилета. Тягучий гул, как от удара колокола доносится из глубин темно-синей фигуры. От второго удара голова охранника безжизненно мотается на плечах, будто шея его вдруг стала из тряпки.
"Опасность с тыла!" - кричит, заглушая звуки, Триста двадцатый.
Я вращаюсь вокруг своей оси, готовясь встретить противника. Тело почему-то становится ватным. Неживая рука нехотя идет вверх.
Последний охранник щелкает опустевшим игольником - он выпустил в меня весь магазин. Я тянусь к нему в последнем усилии. Касаюсь груди. И валюсь лицом в пол, ободрав щеку о неровности чужого бронежилета.
"Парализующее оружие контактного действия! Нервные центры заблокированы! Поражение грудных мышц! Реанимирую сердечную мышцу..." - гаснет внутри деловитый говорок.
Серая вытертая палуба меркнет перед глазами.



Глава 50. Робинзон Восьмого ангара

Очнулся я даже не от мороза. От ощущения опасности. Тело все болело и затекло от холода и неудобной позы. Я валялся на каком-то кожухе от оборудования неподалеку от переходного люка. Звенело в ушах. Басовито так, будто я залез внутрь какого-то колокола после того, как по нему хорошенько стукнули чугунным билом. Но все равно, возню и писк услышал. Даже звон не помешал.
От попытки шевельнуться заболело под ребрами. Триста двадцатый любезно пояснил, что пока я был в отключке, меня здорово попинали ногами. С досады, не иначе. Эти, из военно-морской полиции, - мстительные твари. А писк и возня - это крысы рядом с люком дерутся за несметное по местным меркам богатство - вслед за мной сюда бросили упаковку сухого пайка. Наверное, для того, чтобы никто не сказал, что меня просто забили ногами и бросили подыхать на морозе. А так - приличия соблюдены. Одежду у меня не отняли - я в том же самом летном комбезе, в каком с вылета шел. И даже еды мне оставили. А что ее сейчас в яростной возне делят меж собой страхолюдного вида лохматые твари - так это мои трудности, не охраны.
Вообще-то в ангаре тьма была кромешная. Триста двадцатый постарался - прибавил мне остроты зрения. Как кошка я видеть не стал, но контуры близлежащих предметов различать уже мог.
- Что бы я без тебя делал, железяка, - вслух говорю я, с трудом вставая на ноги и оглядываясь.
Голос мой в гулкой пустоте звучит жутковато. Те из зверушек, что не смогли из-за тесноты подобраться к свалке, сразу сделали стойку и развернули носы в мою сторону. Для них я ничуть не хуже сухого пайка. Кожу на спине свело от озноба, когда я разглядел десятки стоящих на задних лапах тварей, шевелящих усами. А может, я просто замерзать начал. Комбез-то мой явно не для прогулок на открытом воздухе.
Внимательно глядя на приближающихся лохматых разведчиков, лихорадочно пытаюсь вспомнить устройство ангара. Все его возвышения, на которых можно отсидеться. Или герметичные помещения. Как назло, в голову ничего, кроме аппаратной пускачей не приходит. И не факт еще, что она доступна, эта аппаратная. Вполне может статься, что задраена насмерть во избежание повреждения аппаратуры. Ангар-то законсервирован.
Крысы тем временем уже карабкаются на спины друг другу, стремясь запрыгнуть на мой постамент. Удивительно, до чего скоординированно эти зверушки действуют. Будто мыслят. Все их распри на время забыты. Прямо над ними стоит восхитительно пахнущий горячий кусок мяса весом под девяносто килограммов. Все новые акробаты образуют подножие живой лестницы. Все новые смельчаки запрыгивают им на спины и терпеливо ждут своей очереди. Вот уже от сухого пайка остались только изглоданные обертки. И теперь меня осаждают по всем правилам - со всех сторон.
"Опасность. Опасные для жизни живые организмы. Переход в боевой режим?"
"Погоди. Я еще так пободаюсь".
На самом деле я просто боюсь, что потеряю над собой контроль после перехода в боевой режим. И тогда мнимая неуязвимость может сыграть со мной злую шутку. Десяток этих здоровенных крыс запросто могут свалить меня с ног.
Все мои чувства обострены. Я - как настороженный дикий зверь, что ощущает даже не запах - взгляд, внимание к себе. Я ощущаю голодные спазмы и боль в ненасытных желудках. Боль подстегивает. Заставляет двигаться вперед. Двигайся или умрешь. Станешь добычей собственной стаи. Бросайся в бой в надежде оторвать клочок плоти и протянуть до завтра, сохранить силы для драки за кусочек сосульки. Или обрывка ремешка. Или за труп менее удачливого соседа, ослабевшего от голода и холода и самого ставшего добычей. Движение - это жизнь. Жизнь - это борьба. Жилистое тело размером с небольшую кошку скребет лапами по металлу кожуха. Тянет шею в отчаянной попытке вытолкнуть наверх вторую половину туловища. Смерть уже нависает над ним, но страха нет - только отчаянное стремление вперед. Я припечатываю каблуком неожиданно крепкую, как обрывок кабеля, башку. Отскакиваю назад, к стене. Первопроходец скатывается вниз по спинам атакующих. Короткая возня, шум свалки, писк, и вот уже несколько теней рысят в стороны, волоча в зубах еще теплые, исходящие паром куски. Следующего смельчака постигает та же участь. И еще одного. А потом на кожух выпрыгивают сразу два бойца. С разных сторон. Одного я просто сшибаю вниз пинком, едва сохранив при этом равновесие. Второй, тем временем, с разбегу взбирается по моей ноге и яростно вцепляется зубами в поясной ремень. Бью его кулаком что есть сил. Это все равно, что бить капкан, который схватил твою ногу. Зубы храбреца стиснуты насмерть, он обреченно прикрывает глаза, и я понимаю, что он будет висеть на мне даже мертвый.
Боль в правой ноге. Еще один отчаянный прокусил мне штанину выше голенища ботинка и захлебывается теплой струйкой, не в силах разжать челюсти. Он так и умирает с перебитым каблуком хребтом. Висит, обливаясь моей кровью. Я исполняю дикую, исполненную отчаянья джигу - все новые бойцы взбираются наверх и бросаются в атаку. Боль в ногах становится невыносимой. Штанины превращаются в лохмотья и новые укусы вырывают из меня клочки мяса. Кровь струится по ногам, хлюпает в ботинках, ее запах сводит штурмовые колонны с ума - они действуют как миллион маленьких стремительных лохматых дьяволов с красными глазами-бусинками и жесткими щетинистыми мордами. Они разбегаются и пулей взлетают по живой лестнице, бросаясь в атаку. Они рвут меня на кусочки. Они пьянеют от глотка крови. Движения их дерганые, словно у ускоренных в сотню раз крохотных боевых биороботов, за ними просто невозможно уследить глазами.
Боль. Ноги погружены в кипящее масло. Я танцую по скользкой от крови и выпущенных крысиных кишок раскаленной сковороде. Я перестаю понимать кто я и что со мной. Танец отчаянья сводит меня с ума.
"Боевой режим..."
И я топчу ногами-тумбами полчища неопознанных целей. Раздавленные, с выпущенными наружу внутренностями, они все еще пытаются вцепиться в мое стальное тело, пока я не сбрасываю их вниз, где они пополняют меню ожидающих очереди попытать удачу. Я кручусь, с размаху бью телом о стену, давя уже и тех, кто добрался до моей спины. Азарт битвы, как предсмертная боевая песня, переполняет меня. Моя боль питает и усиливает его. Я вою в диком восторге. Я разбрызгиваю кровь-смазку, кровь-гидравлическую жидкость, кровь-топливо. Моя кровь смешивается с кровью моих врагов. Моя площадка - поле смерти и мои враги, даже не думая отступать, понимают это, бросаясь на нее с обреченностью запрограммированных умереть гладиаторов. Я расширяю поле боя, сваливаясь вниз прямо в живой мохатый упругий вал. Я захватываю инициативу. Чужая кровь течет у меня меж пальцев. Мои зубы откусывают морды и вырывают куски мяса из жестких, будто резиновых, боков. Я падаю на колени всей своей полуторатонной тушей. Я опускаю тяжелые конечности сверху вниз и поднимаю назад отчаянно сопротивляющиеся и царапающие мою тусклую поверхность жилистые тела, чтобы раздавить их в кулаках и отбросить в стороны. И все новые и новые блестящие бусинки сходят с ума от запаха горячей плоти и ползут, ползут ко мне из темноты. Пища! Сегодня я оздоровляю крысиное племя, убивая неудачников и давая еду остальным на много дней вперед. Жизнь! Она утекает из меня с каждой каплей. И я уже не надеюсь победить. Я готов умереть и знаю, что мне это не впервой, и все, что я желаю сейчас - это продать мою никчемную жизнь так дорого, как только можно.
И с осознанием того, что надежды больше нет, я сам превращаюсь в дикого яростного дьявола, вестника смерти, кровавый смерч, отнимающий души. И вдруг все кончается. Полчища врагов спешно ретируются перед невидимой опасностью. Что-то или кто-то, как огромная крыса размером с человека, мохнатой тенью бросается ко мне. Его неестественно длинные и прямые верхние конечности похожи на манипуляторы боевого робота. Он размахивает ими с непостижимой скоростью, насаживая на концы по паре дергающихся тел за один раз. Я выхожу навстречу новому противнику. Я готовлюсь к бою. Выбираю позицию там, где на палубе меньше крови. И огромная крыса встает на задние лапы. Перехватывает свои манипуляторы одной лапой, так похожей на человеческую. И говорит мне: "Привет, братан. Надолго сюда?"
Боль, которую я испытываю при выходе из боевого режима, трудно описать. Я обессиленно сажусь на корточки. Трясутся руки. Триста двадцатый старается утихомирить мои нервные рецепторы. Сообщает о потере крови и значительных повреждениях кожного покрова. Как только я могу шевелить языком, тут же спрашиваю:
- Ты кто?
- Я-то? Интересный вопрос... - Существо, укутанное в длинное одеяние из крысиных шкур запускает пятерню в копну волос и яростно чешется. - Зови меня Робинзоном. В самый раз будет. Чем тут не необитаемый остров?
- Какой такой остров?
- А, проехали. Забудь. Кен я. Так и зови.
- А я Юджин. Я тебя за крысу в темноте принял.
- Бывает. Я иногда сам себя за крысу принимаю, - хихикает Робинзон. И кричит в темноту: - Эй, Пятница! Вали сюда, у нас гости!
Из темноты осторожно выступает крыса. Нет, не так. КРЫСА. Сибирский кот подох бы от зависти, глядя на ее комплекцию. Или от страха. И вот этот мутант подходит ко мне спокойно, встает на задние лапы и обнюхивает. Готов поклясться - он мне в глаза посмотрел. А потом на Робинзона своего. А тот ему кивнул. Сказал: "Друг, друг". И тот меня за своего признал. Какое-то тепло от него, как от человека, пошло. Ей-ей. Даже собак, уж на что умниц, и тех я так не чувствовал. Обошел он меня кругом, этот самый Пятница, осмотрел сочувственно. Казалось, даже головой покачал. Типа: "ну и уделали же тебя, чувак". И спокойно начал рыться на месте моего побоища. Трупы крысиные поцелее в кучу стаскивать.
- Что стоишь, Юджин? Давай, помогай. Пока зверушки не застыли, надо освежевать да выпотрошить. Чего ж добру-то пропадать?
- Ты что - ешь их?
- А чего - мясо и мясо. Жаль, огонька нету. Ну да я их на решетках климатизатора вялить приспособился. И мороженое оно тоже ничего.
К горлу моему немедленно подступили рвотные позывы. Спасло только то, что в полет меня, как всегда, на пустой желудок выпустили.
- Ты вот что, парень. Если жить хочешь - делай что говорю. А нет - отсек большой. Места всем хватит. К вечеру тебя уже так обглодают, хоть в музей сдавай, - голос у Кена был ровный. Глухой, правда. Отвык он тут много разговаривать, факт. Но я сразу понял - другого шанса не будет у меня. И еще - что снова мне повезло. Не как сыну миллионера, но тоже ничего. Уж лучше так жить, чем в крысиное дерьмо превратиться.
И я начал помогать Пятнице трупы складировать. А Кен их стал шустро так потрошить. Рядом с ним сразу три кучки образовалось. Одна - шкурки снятые. Вторая - разделанные тушки, похожие на кроликов из мясного магазина. Третья - внутренности.
- Это подкормка для ловушек. Тут все в дело сгодится, - так мне Кен сказал, когда увидел, как я на кучу кишок смотрю. - Из шкур одежку тебе справим. В своей ты долго не протянешь.
- Слушай, а чего крысы-то разбежались?
Кен усмехнулся, не прерывая работу. Разделывал тушки он маленьким кусочком стекла.
- А боятся они меня. Я им сразу показал, кто в доме хозяин. Вожаков их стай выследил и убил. И новых вожаков тоже убил. И еще потом, кто не понял. У самых непонятливых выводки передушил. А те, кто остался, смекнули: со мной лучше дел не иметь. Так что я тут навроде крысиного дьявола. Как появлюсь - все разбегаются. Поначалу-то они на меня охотиться пытались. Но я их столько перебил, что потом месяц только вырезку одну ел. А сам от них на антресолях прятался, как уставал. Ну и потом, чтобы не забывали, что к чему, с десяток тварей в сутки гашу. Для профилактики.
- На антресолях?
- Я так воздушные каналы зову. Насосы для выкачивания воздуха демонтировали, а каналы воздушные остались. Они почти в рост человека, и трапы настенные к ним есть. Я могу забраться, а они - нет. Высоко для них. И другой ход - в вакуум. Надежнее убежища нету. Все остальные отсеки - верная смерть. Загонят и сожрут, что твою курицу. Там и теплоизоляция - будь здоров.
- Давно ты тут?
- Под ноги смотри. Не порть продукт, - прикрикивает крысиный дьявол, заметив, как я наступил на годный к обработке труп. - Не знаю. Счет времени потерял. Тут ни дня, ни ночи. Наверное, месяца три уже. А может, и больше. Пятницу вот из крысеныша вырастил. Сколько они растут - поди разбери. В этом Восьмом - чисто страна чудес.
- Ничего себе.
- Крамер, сволочь. Все власть свою показывает. Я в машинном самогон гнать приспособился. Вот он меня и накрыл. И сюда спровадил. На страх другим.
- Строго, - сочувственно говорю я.
- А тебя-то за что?
- Приказ диспетчера не выполнил. И Крамера тоже.
- Летчик, что ли?
- Ага. Вроде того.
- Обычное дело. Ваших сюда часто суют. Правда, ненадолго. День-два, для страху. Я их в обиду не даю. А они мне сухпай тащат. У тебя сухпай есть?
- Был. Эти сожрали, - я киваю на трупы.
- Шляпа, - коротко резюмирует Кен.
- Я без сознания был, - обижаюсь я.
- Да ну? - изумляется робинзон. - Тогда тебе повезло. Обглодать в момент могли.
Потом молчит, сосредоточенно работая своим стеклышком. Спрашивает:
- Слышь, а чего без сознания-то? Грохнуть тебя и снаружи могли. А летуны в дефиците, их сюда на смерть не сажают.
- Да я копов немного помял. Даже и убил несколько, кажется, - признаюсь я.
- Ого! Тогда ясно-понятно. Ладно, остальное сгребай в кучу давай. Я за брезентом пока. Пятница за тобой присмотрит, не дрейфь. Только ты кровь-то вытри. Потом сосулек найдем, промоем как надо. Чего зря-то продукт разбрасывать...
И исчезает в темноте. Пятница, что твоя собака, важно усаживается у разделанных куч. Внимательно смотрит мне в глаза.
"Теперь жить можно, чувак, - так я перевожу его умиротворенное состояние. - Не бойся, в обиду не дам. Мы тут с Робинзоном - центральные проводки".
Я отрываю лоскут от пропитанного потом нательного белья и начинаю, морщась, очищать от грязи и шерсти свои израненные ноги. И думать о том, что, как ни крути, из любой ситуации есть выход. И еще, что всюду можно встретить хорошего человека. Так уж я устроен - сначала нарываюсь на неприятности, а потом встречаю хороших людей и с их помощью выпутываюсь. Интересно, а вот если я в море шлепнусь - найду я там кого-нибудь, кто смог бы меня выручить?
"Возможна вирусная инфекция", - предупреждает меня Триста двадцатый.
"Дураки не болеют, - парирую я. - Что, не получается у нас с тобой с поисками любви? Все больше дерьмо попадается..."
"Бывает", - философски отвечает мне внутренний голос.


Глава 51. Это сладкое слово - свобода

Через несколько дней я уже чувствовал себя тут как дома. Даже начал испытывать к этому огромному темному пространству подобие теплого чувства. Дом не выбирают. Сначала немного лихорадило - грязь и крысиные укусы давали о себе знать. Но Триста двадцатый справился. Крысиное мясо оказалось не таким уж мерзким на вкус. Особенно вяленое. Особенно после того, как во рту двое суток не было ни крошки. Жаль, несоленое только. Одно тут было настоящей проблемой. Пить хотелось всегда. Воды не было. Если везло, можно было найти сосульку на внешней переборке. Но так везло редко. По большей части приходилось соскребать с металлических частей иней. И потом слизывать его с кусочка жести. Или с ладони. Такая вода всегда пахла смазкой или металлом. Но другой все равно не было. И еще: крысы все, что внизу, вылизывали досуха. Так много тут этих тварей косматых развелось. И иней приходилось добывать, встав на цыпочки. Или подложив под ноги какую-нибудь штуку. Так что весь местный распорядок выглядел просто. Просыпаешься, трешь глаза, жуешь крысятину, а потом полдня бродишь в темноте, больно натыкаясь на всяких железный хлам. Воду добываешь. Чтобы во рту сушь забить, нужно часа два бродить. Попутно парочку зазевавшихся крыс прибьешь. Или для мяса, или "для профилактики", как Кен говорит. Для этого он приспособил заточенный на конце кусок металлического поручня. Просто обрезок трубы с острыми кромками. Этим вот самодельным копьем он меня и озадачил в день нашего знакомства. Такой штуковиной можно и насквозь серую зверушку проткнуть, и с размаху по хребту треснуть, ежели нужда придет. Время для меня, как и для Кена, просто остановилось. Будто всю жизнь тут жил, с этими крысами вокруг, среди мороза и затхлого воздуха.
Кен сшил мне из сырых серых шкурок подобие шубы. Или балахона. Хотя, больше всего эта штука напомнила мне армейское пончо. Нам такие в академии выдавали. На полевые занятия. Резко в нем дергаться нельзя было - порвется. Потому что ниток нет. Кен кое-как скрепляет шкурки кусочками крысиных жил и огрызками проводов. Поэтому я научился двигаться медленно. Даже когда очень спешу. Даже когда на крысу охочусь, я теперь двигаюсь, как занавеска под порывом ветра. Быстро и плавно. И тогда внутри становится тепло. Относительно, конечно. По-настоящему тепло тут не бывает никогда. Собачий холод сначала терпишь, потом с ним борешься, потом пытаешься к нему привыкнуть. Только к нему не привыкнуть никак, верно говорят. Привыкаешь только к тому, что всегда мерзнешь. Особенно ночью. Как ни заворачивайся в шкурки, все равно через пару часов так застываешь - шеей не шевельнуть. Теперь, когда мы вдвоем, мы спим, прижавшись друг к другу спинами. Так теплее. Кен говорит, что мне повезло. Потому что я в летных ботинках. И они у меня крепкие. Вот если бы я был без ботинок, в каких-нибудь легких пластиковых башмаках, из тех, что для вахт и работ на борту выдают - тогда труба. Больше недели не продержаться. Ноги враз обморозишь. И - готов труп. Остальное зверушки сами доделают. В общем, жизнь тут была бесхитростной. И очень скучной. Кен поначалу меня все расспросами доставал. Наверное, я для него был одновременно и радиоточкой, и визором, и библиотекой. Новостей от меня требовал. Заставлял о мире рассказывать. Так он это произносил: "О МИРЕ". С придыханием. Как будто рай просил описать. А я говорить не большой любитель. Да и вообще - какой из меня рассказчик? И тогда, чтобы товарища своего не обижать, я ему петь начал. Все подряд, что знал. И даже то, что не пел ни разу. Иногда по два часа кряду пел. А он сидел и слушал завороженно. И Пятница его тоже. Оба даже не дышали. Никогда такой умной зверюги, как крыса его, не встречал. Только и прерывались, чтобы пару часов по стенам побродить, за инеем. Пить-то охота. Попробуйте сами одно сухое мясо жрать.
Так вот мы с Кеном и подружились. Хороший он мужик. О жизни с ним трепались. Спорили даже. Правда, спорщик из меня еще тот. Я ведь слов маловато знаю. Но все равно, когда уверен в чем-то, то знаю: я прав, хотя слов не подберу. И на своем стою. Триста двадцатый говорит, что это у меня "интуиция". И еще - "упрямство". Иногда он меня успокаивает. Говорит, что осознанное упрямство есть проявление характера. Воли, иными словами. Вспотеешь, пока повторишь.
А через несколько дней во время поисков воды Кен остановился, прислушался и говорит:
- Неладное что-то на борту. Стреляют будто?
- Показалось, наверное.
- Точно стреляют. И Пятница вот тоже слышит. Слышишь, по переборке стучит что-то? Ногой так не стукнешь.
А крыса его ручная и впрямь привстала на задние лапы и воздух тревожно нюхает. И все время взгляд вопросительный с дальней переборки на хозяина своего переводит. Туда-обратно, туда-обратно. Будто спрашивает: "Слышь, чувак, а че за дела-то?".
Глядя на старожила, я тоже прислушиваюсь. Триста двадцатый отсеивает все лишнее - возню крыс, шум вентиляции, наше дыхание. Действительно, резкие хлопки слышатся через многослойную сталь и пластик. Здорово напоминают выстрелы. Кажется, я даже могу различить характерное бумканье "Глока". Мы такие таскаем с собой на вылеты. Оружие "последней надежды".
- Может, власть меняется? - сам себя спрашивает Кен. - Пошли-ка поближе.
И мы серыми тенями осторожно подбираемся к главному переходному люку. Держим свое смехотворное оружие наготове. Я тут так привык, в этой тьме-тьмущей, что как-то не верится в яркий свет и тепло там, за этой массивной плитой с круглыми краями. Вроде бы весь мир здесь теперь. В этом холоде и разреженном воздухе, от которого болят легкие и покалывает в висках.
Похоже, что мы не ошиблись. Серое братство тоже что-то почуяло. Серые свалявшиеся шкуры осуществляют скрытое накапливание в стратегически значимых укрытиях. Страшась Кена, осторожно высовывают настороженные носы из щелей. Готовятся первыми урвать то, что вот-вот бросят в ангар через высокий комингс. Хлопки за переборкой звучат теперь так явственно, что я уже не сомневаюсь - точно палят. Бестолково и часто. Потом все стихает. Слышится какая-то возня. И вдруг - шипение. Резкий свет из расширяющегося проема. Клуб морозного пара со свистом вырывается наружу.
- Как копы сунутся - гаси, - шепчет в самое ухо Кен, царапая меня сухими губами. - А потом - ходу вперед. И в машинное. Свои не выдадут. За мной только держись, не отставай.
Мы поднимаем над головой металлические обрезки. Люк открывается шире. Невыносимо больно глазам. Слезы делают контуры человеческих фигур неясными привидениями. Пятница, ошалев от света, прячется за спину хозяина. Мы сами, едва не ослепнув, прикрываем ладонями слезящиеся глаза.



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 [ 12 ] 13 14 15 16 17
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.