Чтение 12–й страницы книги ~Окаянный груз~

Пан Войцек сбросил ременную петельку с рукояти кончара, притороченного с правой стороны седла. Хватан и Гредзик, не сговариваясь, перекинули поводья в левую руку, а Гапей пристроил поперек седла взведенный арбалет, вынул и приготовил бельт. О том, что Тыковка сбивает из арбалета навскидку подброшенную в воздух медную полушку, Ендрек уже знал.

Под ложечкой у студиозуса противно заныло. Эдакий, еще не страх, не ужас, но уже заставляющий учащаться дыхание и сердцебиение озноб. Ладони противно вспотели. Парень поочередно вытер их о штаны, хотя за оружие он хвататься не собирался — не хватало еще рубить простых шляхтичей, да еще и великолужичан к тому же. Да и никто не мог сказать наверняка: срубит ли Ендрек чью-либо голову или ухо коню. Такие незадачи, говорил Хмыз, с новичками ой как часто случаются.

— Стремя поправь, — шепнул понимающе пан Гредзик.

Ендрек опустил глаза. Так и есть — нога снова проскочила едва ли не до каблука. Он дрыгнул ступней, но коварная железка не сдвинулась с места ни на волос. Пришлось наклоняться под насмешливым взглядом Хватана — слава Господу, пан Войцек рядом, иначе насмешкой во взгляде он бы не ограничился — и пальцем поправлять стремя.

— Управишься, дуй ко мне. Рядом поедешь, — не поворачиваясь сказал пан Шпара. На затылке у него глаза, что ли?

Столкнув непослушное стремя ближе к носку сапога, Ендрек стукнул серого меринка пятками и поравнялся с сотником.

И в этот миг (то ли озарение нашло, то ли просто поближе подъехали) он понял, что же их так насторожило в безымянном застянке. Несмотря на раннее утро, едва ли не все взрослое мужское население толклось на улице. Полтора десятка домиков и, на глаз, человек двадцать шляхтичей.

Застянки, в отличие от обычных сел, населяли, как правило, обедневшие дворяне. Отсутствие родовых земель и тугой мошны заставляло их работать наравне с простолюдинами. А то и тяжелее — ведь кметю, как ни старайся, в богачи не выйти, а тут остается всегдашняя надежда. Но не рядом с чернью. Уж коли мне приходится горбатиться на пашне, на лугу, в овине, в коровнике, рассуждали испокон веку жители застянков, так хоть рядом с такими же, как я, не на виду у простолюдинов, не на потеху немытой, грязной толпе. К слову сказать, находились среди них и более вшивые, и живописнее оборванные, чем кмети, но гордость есть гордость.

Вообще-то, лето — время страдное. Человеку, живущему плодами земли, отдыхать некогда. До рассвета встают, после заката ложатся, и все какие-то дела находятся неотложные. Телегу починить, лезвие косы подправить, плетень подновить, дырку под стенкой курятника, лисой прорытую, заделать. Это не считая пахоты, сева, сенокосов, работы в садах и на примыкающих к домам огородиках. Вот зимой отдохнуть можно. А лето... Ни отдыху, ни сроку. Казалось бы, чему удивляться? На обычный труд народ выбрался... Но настораживало именно отсутствие всякого определенного занятия у жителей застянка. Они не собирались в поле, не работали по дому, даже не травили байки — вот удивительное дело! Они просто тынялись от плетня к плетню, от хлева к овину. И при этом не разговаривали друг с дружкой. Даже, похоже, старались обойти соседей подальше.

— Все. Опоздали! — рыкнул пан Войцек.

«Куда опоздали?» — хотел спросить медикус, но не успел.

— За мной! Рысью, — скомандовал пан Шпара и устремился вперед.

Как не были жители выговщины избалованы мирным житьем-бытьем, а оружие под рукой держали. Отряд Войцека, пропылив по улице между ладными, крытыми тесом постройками, вылетел на колодезную площадь и оказался под прицелом полудюжины арбалетов. Еще с десяток шляхтичей столпились у одного из домов. Он отличался ярко раскрашенными ставнями — с маками да петухами.

— Коронная служба!!! — заорал Ендрек во всю мочь, как и было заранее условлено. На последнем слове голос предательски сорвался, и получилось вовсе не так грозно и убедительно, как хотелось.

Поэтому медикус откашлялся и повторил:

— Коронная служба! Где старшиня?

Шляхта хранила молчание. Потом сквозь толпу протиснулся седоусый мужчина с кустистыми бровями и носом «уточкой». На его поясе висела неплохая сабля, судя по блестящим потертостям на ножнах, доставшаяся от прадеда, самое раннее. Он приосанился, расправил морщины жупана у пояса, откашлялся и сказал:

— Желеслав Клуначак, твоя мосць. Здешний старшиня — я. По какому делу, панове, ежели не тайна?

— Да так... — уклончиво качнул головой Ендрек. — Ищем одного человечка. Не встречались ли?

Старшиня посуровел, а стоявшие за его спиной шляхтичи еще больше сгрудились, словно желая спрятаться за спины друг дружке.

Пан Желеслав пожевал губами, разглядывая исподлобья всадников, а затем вздохнул:

— Быстро. Не ожидал. Или заранее знали?

— Или птичка на хвосте принесла? — послышался ехидный голос из толпы. — Хвост бы той птичке по самую голову...

— Тихо там! — не оглядываясь, осадил земляков старшиня. — Если вы за конокрадом...

— Ну? — Меченый подался корпусом вперед, наклонясь над конской холкой.

— Ну... Признаюсь, опоздали вы, панове.

— Что значит — опоздали? — не понял Ендрек.

— Да то и значит! — через плечо пана Желеслава крикнул высокий, зобатый шляхтич — чистый аист-черныш. — Всем миром били, виновного не сыщете!

— Где он? — помертвевшим голосом, чувствуя, как багровеет взгляд Хватана, а зубы пана Войцека сжимаются с такой силой, что прикуси ухналь и пополам разделит, не хуже зубила.

— Отведи! — тоном, не допускающим возражений, приказал сотник.

— Идемте, покажу, — просто и как-то обыденно ответил пан Клуначак.

Он внимательно посмотрел на верховых, сбил щелчком прилипшую к рукаву жупана соломинку, повернулся и пошел, широко шагая.

Толпа перед старшиней расступилась, пропуская и его, и Войцека со спутниками. Шляхтичи по-прежнему напряженно молчали. Хвала Господу, хоть арбалеты опустили.

— А что-то выговор у вас, панове, не тот какой-то... — на ходу рассуждал пан Желеслав. — Тут давеча... Ах, вот оно что! — Он хлопнул себя по лбу. — Вы от пана Адолика Шэраня?

Кто это такой, Ендрек не знал, но на всякий случай кивнул.

— То-то я гляжу, что так быстро за тем псом малолужичанским припожаловали. Давеча гонец в Выгов проезжал, так сказывал — какие-то разбойники, вроде как из приспешников князя Януша, пану Адолику замок пожгли. Прислуги перебили — ужасть. И удрали. Видно, им коней подпортили. А вы, панове, видать, из свиты тех панов, что к пану Шэраню в гости заехали...

— Ну да, — запоздало сообразив, что играет с огнем, кивнул Ендрек. — Мы из свиты пана Мржека.

— Кого?! — округлил глаза старшиня. — Мрыжека?

— Нет. Правильно говорить — Мржека. Вы как-никак шляхта, а не кмети.

— Не того ли Мржека Сякеры, что...

— Того. Могучего чародея и близкого друга пана Шэраня.

— Быть того не может! — Пан Желеслав даже споткнулся на ровном месте. — Я ж слыхал про того Мржека... Не может пан Шэрань... — Он осекся. Бросил взгляд из-под бровей на Войцека — должно быть, пан Шпара представлялся ему самым опасным и суровым. А ну, как за поругание честного имени этого самого, известного больше, как кровавый палач, едва ли не людоед, Мржека ему сей момент голову снимут острой саблей?

— Может, — сурово отвечал студиозус, испытывая при этом едва ли не мстительное блаженство. Пускай знают, с кем водится пан Адолик Шэрань — это имя он слышал раньше не раз, но не догадывался, в чьем замке едва не принял лютую смерть, — известный магнат и верный сторонник пана Жигомонта...

И тут они пришли.

Глазик лежал около навозной кучи за хлевом дальней от дороги усадьбы.

При виде сине-багрового, окровавленного, неестественно вывернутого тела у Ендрека оборвалось сердце. Не взаправду конечно, а только на несколько мгновений перестало стучать и вроде как ухнуло куда-то вниз. А из желудка рванулся вверх долго копившийся там холодный ком первородного ужаса. Взлетел и ворвался в горло, обернувшись рвотным спазмом.

Чтоб не свеситься с седла и начать блевать на потеху окружающим, студиозус вынужден был вцепиться зубами в собственное запястье.

Помогло.

Он смог почти спокойно рассмотреть покрытое кровоподтеками, распухшее лицо, висящий на тонкой ниточке глаз, который чубатый, любивший похабные рассказки малый берег, берег, да так и не сохранил. Жупана на Глазике не было, а рубаха, измаранная черной, засохшей кровью, почти не отличалась цветом от избитого тела.

— Не взыщите, панове, — развел руками пан Желеслав. — Конокрад — он хуже грабителя с большой дороги. Только с насильником и сравнится. По обычаю, от дедов доставшемуся, мы его и обиходили. Не взыщите уж... Может, вам за него награда обещана, так мы это... какую-то малость посодействуем. Эй!!!

Старшиня в ужасе отпрянул и присел, прикрывая голову рукой, забыв о собственной сабле, когда клинок Хватана вдруг свистнул у него над головой.

— Убью, суки!!! — Порубежник снова взмахнул саблей, разворачивая коня к толпе. Глаза его, совершенно бешеные и налитые кровью, не различали белого света.

— Отставить! — загремел пан Войцек, дотягиваясь левым кулаком до затылка урядника.

Удар вышел не сильным, скорее, пан сотник попросту ткнул товарища, но дело свое сделал. Хватан, всхлипнув горлом, втянул воздух и сник в седле, опуская саблю.

— Ты мне брось! — Меченый взял его сильными пальцами за плечо, развернул к себе лицом. — Сам не такой? Ты б конокрада не бил?

— Он же наш... — еле слышно выдохнул Хватан.

— Верно. А нашему м-можно то, что чужому заповедано? А?

Урядник еще больше склонил голову и отвернулся. Студиозус только услыхал:

— Саблей бы рубил, а ногами топтать...

— Ендрек! Ендрек, ты слышишь меня? — как сквозь воду прорвался голос Войцека.

— Да! То есть, слушаю, пан сотник.

— Погляди его. Сможешь?

— Смогу, пан сотник.

Ендрек соскочил с коня и подошел к трупу. Вблизи изувеченное тело выглядело еще ужаснее. Живот — сплошное почернелое пятно. Из голеней, прорвав штанины, торчат осколки берцовых костей, губы запеклись кровью и распухли, словно вареники, а на щеке ясно выделялся отпечаток сапожной подковки. Студиозус вдруг понял, почему сапоги пана Желеслава выглядели так, будто он по росе с утра гулял. И снова едва не вывернул желудок на утоптанное подворье. Но пересилил себя и присел на корточки. Пальцем коснулся места на шее, где должен проходить живчик. Гематомы не давали разглядеть, точно ли он определил место. Оставалось лишь надеяться на опыт, привитый на трех курсах медицинского факультета Руттердаха...

За спиной едва ли не овеществленно сгущалось напряжение замерших в ожидании людей. Один неверный шаг, движение, слово — и прольется кровь. Будто бы мало ее пролилось за последние два дня!

Ощутив слабое, еле слышное биение под пальцами, Ендрек вздрогнул и едва не отпрянул.

— Что? — донесся сверху голос Войцека.

— Живой... — непослушным губами ответил студиозус.

Сердце билось редко — между ударами запросто можно произнести «двадцать один, двадцать два», но ведь билось!

Топнули о землю подошвы сапог. Меченый склонился рядом.

— Б-б-быть того не может.

— Я сам не верю... Но ведь живет.

— Воистину, необъяснимы чудеса Господни. — Войцек поднял глаза к небу и сотворил знамение. — Думаешь, выживет?

— Сомневаюсь. Даже все профессора Руттердаха... Нет. Не выживет. Точно.

— И здесь бросать не годится, и увезти не получится, — медленно проговорил пан Шпара.

— Только тронем — убьем, — подтвердил медикус.

— Ну так, может, не дожидаясь?..

— Что? — жалобно воскликнул Ендрек и вдруг понял, о чем ведет речь сотник. — Нет. Я не смогу. Да и по заветам Господа...

— Д-добро. Этот грех я на себя возьму.

Левая ладонь Войцека скользнула под покрытый запекшейся кровью затылок Глазика, а правая — легла снизу на подбородок.

Ендрек, как зачарованный, наблюдал за его действиями. Ему не впервой было видеть смерть вот так близко. Но те люди умирали либо от неизлечимой заразной хвори, либо, как совсем недавно в замке пана Шэраня, в горячке боя. А здесь...

Руки пана Войцека напряглись, качнув голову конокрада сперва вверх, подбородком почти до груди, а потом вниз, далеко ее запрокинув. Щелкнул атлант, отделяясь от черепа. По телу Глазика пробежала судорога.

— Прими, Господь, душу раба твоего... Как его звали-то по-настоящему? — Меченый хотел вначале вытереть ладони о свои штаны, но не решился измарать одежду, потом — о лохмотья покойника, но тоже отдернул руку, сообразив, что еще больше испачкается...

— Не знаю. Он никогда не говорил, — пожал плечами Ендрек.

— Добро. Прими, Господь, душу раба твоего, конокрада Глазика.

Меченый, не поднимаясь с колен, стянул шапку с головы. Помолчал.

После поднялся и медленно обернулся к обитателям застянка и пану Желеславу:

— Хоть похороните по обычаю?

Лицо старшини исказила хитрая ухмылка:

— Эх, панове, а я ведь понял, кто вы. Думали, не догадается пан Клуначак? За дурака держали?

— И кто же мы? — посуровел Меченый.

— А те самые разбойники малолужичанские, что честных шляхтичей обижают! За арбалеты, братцы! В сабли их!

Ендрек понял, что сейчас-то и начнется самое страшное. Их всего пятеро. Тем более, что к драке привычны лишь четверо. Сам студиозус не имел по поводу своего мастерства в обращении с оружием ни малейших иллюзий. Знал, что саблю ему лучше не вынимать — еще, чего доброго, кого-то из спутников зацепит.

Одним движением пан Войцек Шпара выхватил клинок.

Толпа качнулась, готовая броситься вперед и снова убивать.

Но неожиданно над головами шляхтичей зазвенел насмешливый голос Гапея:

— А и правда, дурень ты, пан Клуначак! Я бубновому тузу в середку бельт втыкаю! С сорока шагов.

Невзрачный и весь какой-то мирный и домашний со своей круглой головой и редкой бородкой Тыковка держал арбалет в расслабленной руке, не прицеливаясь и не бросая приклад к плечу. Но жало бельта глядело в сторону пана Желеслава и, судя по отвисшей челюсти старшини, тому сразу расхотелось проверять правдивость слов стрелка. В отличие от зобатого — он, видно, был кем-то вроде местного заводилы. Ендрек для себя окрестил его Черногузком, как аиста.

— Силен-то ты брехать! — заорал Черногузок, размахивая саблей.

— Давай проверим? — холодно осведомился Тыковка, но при этом ехидно прищурился.

— Нет! Стой! — побелевшими губами вымолвил пан Желеслав. — Не надо. Охолонь, Брониш!

— Пан Брониш! — выпятил губу зобатый.

— Ну, пан Брониш.

— То-то...

Гапей, не скрывая довольного оскала, наблюдал за их перепалкой.

— Ты, пан Клуначак скажи своим, чтоб сабельки в ножны вернули — не ровен час, порежутся, — сказал он, плавно поводя арбалетом из стороны в сторону.

— Делайте, панове, как он скажет, — обреченно проговорил старшиня.

— И пять ша-агов назад, — добавил пан Войцек.

Шляхтичи, ворча больше для порядка, повиновались.

Двигаясь как во сне, Ендрек добрался до коня, нащупал носком сапога стремя, вскарабкался в седло, тяжело навалившись животом на переднюю луку.

— Так, панове! — загремел Меченый уже с коня. — Мертвого похороните. У-у-уя-яснили? Я до самого пана п-подскарбия доберусь и обскажу пану Куфару все, как было. Думаете, панове, раз короля не избрали, так и закона нет? Самосуд чинить у-у-удумали?

Толпа молчала.

— Добро. Прощавайте, па-па-панове! Гнаться вздумаете, лишь деток своих осиротите. Уяснили?

Войцек развернул вороного и, ткнув шпорами, с места поднял в галоп. Хватан и Гредзик не отстали от него. Конь студиозуса рванулся следом так резво, что парню пришлось бросить повод и обеими руками уцепиться за седло.

Гапей задержался, прикрывая отступление. Под его насмешливым взглядом жители застянка не решились даже с места стронуться.

Только за околицей Ендрек нагнал мрачных порубежников.

— Пан Войцек, а, пан Войцек, — тихонько проговорил он, пристраивая серого бок о бок с вороным.

— Чего тебе, студиозус? — невесело отозвался сотник.

— Научи меня убивать, пан Войцек.

Меченый помолчал, раздумывая. Потом сказал:

— А оно тебе надо? Лечил бы...

— Надо, — твердо ответил медикус и повторил для большей убедительности: — Надо.

* * *

Пять дней потребовалось отряду Меченого, чтобы добраться к условленному месту, на поляну неподалеку от городских стен Выгова. Пан Войцек рвал и метал, но что поделаешь? Измученные кони не могли идти быстрее, чем легкой рысцой, а большую часть пути пришлось проделать и вовсе шагом. Иначе наездники запросто могли превратиться в пехоту и тогда уж точно поспели бы к шапочному разбору.

Больше месяца пробиралось войско пана Шпары от лесов под Берестянкой до стольного града.

От двух десятков осталось без одного человека полтора. Первой потерей был лесник, затем — трое попрошаек. Но последние утраты стали самыми тяжелыми. Не то, чтобы Енрек винил только себя одного за смерть Шилодзюба и Пиндюра, но всегда помнил, что не задумай он дурацкий побег, они могли бы жить.

Гибель Глазика показалась еще более нелепой. И вот что поразительно! Не для себя ведь старался конокрад, не ради собственной выгоды взялся за старое. За всех переживал, хотел как лучше. Эх, если бы еще закон и порядок при этом не нарушал!

Пан Войцек ходил туча тучей от того, что скрытно добраться не получилось. Тут и замок пана Шэраня (или как там его?), встреча со старинным врагом. Уж кто-кто, а Мржек Сякера догадается, зачем перебрасывают одного из самых закаленных рубак северного порубежья на юг. А поскольку теперь мятежный чародей верой и правдой поддерживает дело Золотого Пардуса, то и доложить кому положено не преминет. Второе место, где малолужичан «раскусили» — это застянок со старшиней паном Желеславом. Погоню, напуганные суровостью гостей, шляхтичи не посылали — своих забот полон рот, но что им мешало отправить гонца в замок того же Шэраня? А ничего.

И вот описанная в письме полковника Симона поляна. Истоптанная трава, несколько кучек конских кругляшей. Грай нашел даже старое, давно остывшее кострище. И никаких людей. Только следы.

— Опоздали, дрын мне в коленку! — Хватан в сердцах стегнул плеткой по голенищу.

Сотник нахмурился пуще прежнего (хотя куда там уже больше — и так брови слились в одну полоску) и закусил ус. Похоже, первый раз в жизни он подвел командиров, не выполнил приказа в срок и как положено. Было от чего удавиться.

— Может, расседлаем коней да подождем малость? — ни к кому не обращаясь, словно в пустоту, проговорил рассудительный Хмыз.

Пан Войцек не ответил. Махнул рукой — мол, делайте что хотите.

— Могу в город сходить, — предложил, спрыгивая на землю и приседая, чтоб размять затекшие ноги, пан Гредзик. — У меня знакомцы найдутся, ежели поискать хорошо.

— Могу и я, — несмело предложил Ендрек. — Тут батюшка с матушкой и брат...

— Ты б молчал уже, дрын мне в коленку! — перебил его Хватан. — Это послать козла в огород называется!

— Да брось ты! — вступился за парня пан Бутля. — Что ж ты всех врагами видишь?

— Не всех! А только этого желтого «кошкодрала»!

— Я не...

— Молчи! Все вы, «кошкодралы», одинаковы! А ты, пан Юржик, совсем опаску потерял! Щ-щас отпустим его, и к вечеру сотня драгун жигомонтовых здесь будет!

— А ну, замолчали все! — рык пана Войцека прокатился над поляной. — С-с-спорщики хреновы!

— Я — не предатель, — пролепетал Ендрек обиженно.

— Никто т-тебя не винит. Но подозрение есть подозрение. До-доверие еще заслужить надо. Уезжать будем, я тебя неволить не стану. Останешься с родными...

— И целуй своего Жигомонта... — еле слышно прошептал Хватан.

— Молчать! Я тебя!.. — развернулся к нему Войцек. — Вот как перед ликом Господа — отстегаю я тебя!

Молодой порубежник насупился и склонил голову. Ендреку хотелось думать, что от стыда.

— Поедут пан Гредзик и Издор, — рубанул ладонью воздух пан Шпара. — До сумерек управитесь?

— Оглядеться оглядимся, а там... — пожал плечами простоватый Гредзик.