Чтение 12–й страницы книги ~Автоматная баллада~

Несколько секунд Шемяка мотал головой, пытаясь понять, откуда раздается странный лязгающий звук. Обернулся вправо, увидел, что оскалившийся самую малость похуже козлоящера Энрико пытается — не глядя — загнать в автомат новый рожок… держа его вверх тормашками.

— Н-ну и з-зверюга-а-а…

Потеки грязи на лице девушки сейчас выглядели очень эффектно — на белом, словно мука, фоне. Стрелять в подыхающего ящера она, к счастью, не пыталась — просто стояла, опустив оружие.

— О-о-н.

— Он — что? — тихо спросил Айсман.

— О-о-н на-а-а меня смо-о-о-трит.

— Ах, смотрит…

Козлоящер и в самом деле почти прекратил дергаться, но вывернул морду, злобно уставясь на свою несостоявшуюся добычу левым глазом — правый, выбитый то ли пулей, то ли осколком, ярко-желтым потеком вытянулся почти до второго рога.

— Смотрит, значит, — повторил Сергей. Больше всего на свете следопыту сейчас хотелось сесть и, не торопясь — пальцы-то наверняка дрожат, запросто полкисета просыпать можно! — свернуть самую большую во всем проклятом мире самокрутку. И скурить ее в две, максимум три затяжки. А вот потом уже можно будет вспоминать, что это за штуковина — жизнь. Только глаз этот… пожалуй, и впрямь надо с ним что-то сделать, больно уж гадско чертова скотина пялится… все никак не подохнет.

— Так возьми, эта, — Шемяка закашлялся, — и погаси ему гляделку-то! В смысле — выбей на хрен. В чем проблема-то?

— Я н-не мо…

— Все ты можешь, — перебил девушку Сергей. — Главное — без нервов. Спокойненько берешь… этот рожок у тебя пустой? Так я и думал почему-то. Берешь, значит, отсоединяешь пустой рожок, кладешь его… ну или роняешь наземь, хрен с ним, потом поднимем! Снимаешь с пояса новый, вставляешь, досылаешь патрон в ствол… да, молодец, на одиночные… целишься и разбиваешь этот чертов желтый фонарик!

Щелчок одиночного выстрела отчего-то показался ему неправдоподобно тихим. Козлоящер выгнулся дугой, несколько раз дернул левой передней лапой, повалился на бок и затих. Теперь уже — навсегда.

— Надеюсь, — задумчиво произнес Энрико, — они не охотятся парами.

О том, как охотятся козлоящеры, Сергей уже рассказывал, но скуластый сейчас вполне мог позабыть не только второпях прочитанную лекцию двухдневной давности, но и собственное имя.

Что, впрочем, его ничуть не извиняло.

— Стаями они охотятся, — зловеще процедил Шемяка и, дождавшись появления на лицах своих спутников гримасы ужаса, добавил: — Шутка. Сядь обратно. Единственный он был… верст на семьдесят окрест. Эти козлы соперников не любят, что вовсе не удивительно при ихних-то аппетитах!

ШВЕЙЦАРЕЦ

«Храбрости этим ребятам определенно нет нужды занимать, — с иронией подумал Швейцарец. — В отличие от ума».

Впрочем, командиру — новому командиру, как надеялся Швейцарец, — принятое им решение, должно быть, казалось вполне логичным. Возможно, и даже единственно верным. Пытаться обойти долину — значило бы отстать от беглецов часа на три-четыре… а сейчас, когда их отряд остался всего с одной собакой, это могло поставить под сомнение успех погони. А так — простая арифметика: их тридцать семь… тридцать шесть, до снайпера — километр, но метров с пятисот его уже можно будет попытаться прижать огнем. Скольких он подстрелит за… ну пусть даже за три-четыре минуты? Пятерых? Шестерых? Пусть пробует — парни хотят жить, и петли будут закладывать похлеще любых зайцев.

Лавировали они и в самом деле хоть куда, но проклятый снайпер был еще лучше. Он стрелял по ним, как по рябчикам, влет, словно заранее зная, когда и куда дернется попавший к нему на прицел. Бил на выбор, будто и не очень торопясь — хлоп. Хлоп. Хлоп — и с каждой вспыхивавшей на дальнем склоне искоркой кто-то из бегущих валился на землю, прошитый пулей.

Одному, правда, «повезло». Его броня — люк танковый он себе на пузо приклеил, что ли, краем сознания удивленно отметил Швейцарец — удержала пулю. Впрочем, навряд ли обладатель «люка» успел порадоваться этому. Слишком мала была площадь «поймавшей» пулю стальной пластинки, вдобавок она уже успела протереть ватник, не дав последнему отыграть роль амортизирующего подбоя — жуткий удар отшвырнул храмовника, круша ребра и доставая до сердца.

И все-таки они бежали вперед. Почти все. Назад, к спасительной зеленой стене леса, бросились только двое. Остальные, похоже, решили, что лучше уж в грудь, чем в спину… ну, пусть ваш господь, ребята, будет вам судьей, а я, так и быть, исполню работу прокурора и палача. И-и-раз! Затвор назад, патрон вложить-дослать-выдохнуть-навести-нажать-еще-один-и-пожалуй-Красотка-хватит-на-сегодня. Хорошего понемножку, как говорит наш общий знакомый Старик — твой родной отец… и куда больше, чем отец, — для меня.

Он начал приподниматься, но в этот миг пропевшая в метре над его головой очередь подсказала, что пришел черед еще одного подарка судьбы. Храмовник с пулеметом, до этой секунды петлявший так ловко, что Швейцарец не решился ответить «заг» на его «зиг», то ли, наконец, выдохся, то ли просто вообразил, будто шесть сотен метров — наилучший выбор для того, чтобы попытаться задавить чертового снайпера огнем. Шансы были не так уж плохи — дистанцию он угадал верно и второй-третьей очередью мог бы… только вот ответный выстрел Швейцарца не оставил храмовнику никакого «потом».

— Уходим.

Теперь счет шел на секунды. Одна — скатать «коврик», еще полторы — перетянуть его веревкой и, затянув узлы, вскинуть на плечо. И три — схватить девчонку за руку и потащить за собой.

Пули уже вовсю посвистывали вокруг них, то и дело с пронзительным визгом рикошетируя от камней. Ежу понятно, что на бегу попасть из «калаша» за полкилометра можно разве что при ну о-очень большой удаче, но когда сразу два десятка стволов начинают молотить воздух, баллистика может и уступить место статистике…

Впрочем, им-то долго бежать не требовалось — лес был рядом.

Швейцарец остановился сразу, едва только первые еловые лапы заслонили их от погони. Это было так неожиданно, что девушка едва не сбила его с ног.

— Ты чего?

Некоторые храмовники еще продолжали стрелять — в еловой чаще тут и там знакомо щелкало, прямо на голову Швейцарцу свалилась отстреленная ветка. Он едва заметил это, полностью сосредоточившись на весьма странном занятии — обеими руками держа Красотку за приклад, несколько раз вогнал ствол винтовки в землю перед собой.

— Ты чего, а?

— Иди за мной! — тон, которым были произнесены эти слова, заставил девушку съежиться, словно порыв ледяного ветра. — Точно по моим следам. И даже не думай шагнуть в сторону.

Вправо, влево, шаг. Вправо, влево, шаг… лево-лево-лево — участок чуть взрыхленной земли между двумя елями, по мнению Швейцарца, в дополнительной проверке не нуждался.

— Нас сейчас догонят!

— Не мешай!

Автоматы в руках догонявших и в самом деле потрескивали, казалось, буквально за их спинами, но Швейцарец сейчас почти не думал о них. Вправо-влево, вправо-влево… Красотка, едва проткнув дерн, неожиданно пытается уйти вниз… ага! Нет уж, мы лучше попрыгаем по корням, на раз-два-три, хоть и выглядит со стороны по-детски, но зато…

Их оставалось двадцать три, когда они с разбегу вломились в ельник — разгоряченные погоней, видящие перед собой лишь мелькнувшие среди зелени спины беглецов.

— А-а-а, б***!

Вопль донесся из-под земли. Точнее — из черного, остро пахнущего сыростью отверстия в земле.

— Никитой, — неуверенно позвал приятеля бежавший следом храмовник, — ты там как?

— В порядке я, — глухо отозвалась нора. — Ногу вот только… б**, Вась, кинь веревку или чо…

— Де я тебе возьму… — начал Вася и осекся, глядя на подошедшего десятника, Михалыч — бывалый, тертый мужик, не боявшийся, как шутили, ни черта, ни гнева Основателя, — бледный, словно полотно, медленно пятился назад, не сводя глаз с черного провала.

— Вась, ты че, заснул? — задрав голову, крикнул провалившийся храмовник.

Затем он услышал шуршание. Очень тихое шуршание, похожее на звук лениво накатившей на песчаный берег волны. Тогда лишь он понял — и с отчаянным криком рванулся вверх, к свету и жизни. В следующий миг шуршащая волна накрыла его, и крик разом прервался, захлебнувшись жутким булькающим звуком.

— Э-то… э-то… — посеревший от ужаса Вася мотал головой, будто надеясь таким образом вытряхнуть из памяти несколько последних минут.

— Землеройки, — выдохнул десятник. — Проклятый сукин сын завел нас к землеройкам.

— Я-я д-думал, это хе-е-е…

— Херня? — Михалыч ткнул рукой в сторону ямы. Никаких звуков из нее уже не доносилось… кроме тихого похрустывания, осознал Вася и, упав на колени, начал удобрять ель остатками своего завтрака.

— И чо теперь? — неуверенно произнес кто-то на правом фланге цепи. — Назад?

— Куй тебе в зад! — огрызнулась соседняя ель. — Назад ломанемся, снайперюга этот точно всех положит.

— Не, ну а чо? Зимы тут ждать?

— Чо-чо, — зло рявкнул Михалыч, — вперед идти! Землеройники не на версту тянутся! Еж ли с оглядкой… пройти можно. Не минное поле… чай.

САШКА

Слона Эмма завалила чисто — с двух сотен метров, первым же выстрелом. Хотя, конечно, достижение Анны заслуживало более продолжительных аплодисментов — незаметно подобраться к стае ушастых на такую дистанцию сумеет далеко не всякий следопыт. То ли она и впрямь была так хороша, то ли конкретно эти серые морды расслабились, но лишь когда крупный слоняра, отчаянно трубя, начал заваливаться на бок, его сородичи опомнились и, задрав хвосты и хоботы, гулко топоча, унеслись в болотную даль. Как я и ожидал — слон, что бы там ни говорил Энрико, животное хоть и злобное, но при этом, как нередко бывает, еще и крайне трусливое, так что страховали мы Эмму напрасно.

В честь «подвига» Анна потребовала, чтобы ее освободили от проворачивания вертела. Хотя жарить слона целиком все равно никто не собирался — ушастый, как я уже говорил, попался крупный, так что надеяться умять втроем всю тушу было бы чистейшей воды фантастикой.

— Не знал, что ты из этих…

— Из каких еще «этих»? — настороженно переспросила Анна.

— Про которых поэт один написал, — пояснил Сергей. — Классик. Еще до войны. Мол, слона на скаку остановят и хобот ему оторвут.

— Насчет хобота не скажу, — задумчиво произнесла девушка, — а остановить… я раз коня на полном галопе остановила, а тут всего-то метр двадцать в холке.

— Больше, — возразил Энрико. — Когда он вскинулся, у него глаза вровень с моими получились.

— Так то, когда вскинулся… а в холке — метр двадцать. Или метр тридцать, но никак не больше.

Макс тихонько залязгал.

— Ты чего? — спросил я.

— Стих, о котором упомянул твой хозяин, — пробормотал «АКМ», — был написан в те времена, когда слоны были большие.

— … а крысы — маленькие. А еще до войны трава была зеленее, небо — голубее, а деревья — деревяннее. Макс! Я вообще-то тоже кое-что помню!

— В том-то и дело, что «кое-что».

— А я, — глухо щелкнула «Ml6», — помню только войну.

И все замолчали — даже не подозревающие о нашей беседе хозяева. Словно маленькую ложбинку на крохотном островке накрыло огромной мрачной тенью — тех дней. Судных Дней планеты.

Тогда я еще был, по сути, ничем — нерассуждающим, бездумным куском металла сложной формы. Но даже и в таком виде я чувствовал, как растет напряжение вокруг меня, как натягиваются, словно струны, нервы держащих меня людей.

Война случилась не внезапно. Сначала прошла серия «инцидентов» — сбитый пассажирский лайнер, пропавшие в тех же стылых волнах курильские «Миги». Стычки на границе двух Корей… разбомбленный «по ошибке» советский тральщик на Средиземке… исчезнувший неподалеку от русской эскадры «Гэлэкси»… прошедшие с невиданным размахом осенние учения, которые обе стороны сочли за признак скрытой мобилизации врага. «Период международной напряженности» тянулся больше полугода — и, наконец, у одной из сторон перетянутые струны начали рваться, слишком уж тяжел был груз, вдобавок давил еще и прошлый опыт. Раз уж не миновать, так пусть хотя не так, как в 41-м… лучше уж самим.

Тогда… начиная, они верили — точнее, им хотелось верить! — что шанс на победу, хоть и призрачный, все же есть, что в самом худшем варианте все ограничится сожженной Европой, да и то, если повезет, не всей. Ведь им — главным — есть что терять, а если в ход пойдет «последний довод королей»… но разбуженную первыми выстрелами лавину было уже не остановить. Даже и притормозить толком не удалось — и на мировом игральном столе армии и флоты сгорали едва ли не быстрее брошенных в костер бумажных десяток и валетов… и кто-то, решив, что игра уж слишком пошла в одни ворота, первым схватился за козырь, а его соперник поднял ставку до мегатонных высот. И карты вдруг обернулись упрямо ползущими по спекшейся земле сводными отрядами из живых мертвецов, сражающихся с такими же полутрупами за руины, когда-то назначенные целями в давно погибших штабах. И карты обернулись разодранными чудовищным ударом корпусами кораблей, в которые хлестала вскипяченная термоядром вода…

И превратились в падающие с черных от дыма небес ослепительно-белые звезды.

— Иногда, — задумчиво произнесла Эмма. — Я думаю… мы ведь любим стрелять, так?

— Разумеется. Как же можно не любить то, для чего создан?

— Да, верно. И я думаю — те, что стояли в шахтах. Много больше и сложнее нас… если они тоже осознали себя… свою мощь… и захотели вырваться из-под бетона и стали, взмыть небо на огненном столбе, почувствовать холод космоса и жар атмосферы…

…может, они просто тоже захотели совершить то, ради чего были созданы?

Отвечать ей никто не стал.

ШВЕЙЦАРЕЦ

— Будешь ждать меня здесь, — строго наказал Швейцарец. — Голову старайся не поднимать. И вообще, поменьше высовывайся. Следи за вещами.

— А что, — удивленно вскинулась девушка, — твои мешки могут сбежать?

— Все когда-нибудь случается впервые…

Он помедлил еще пару секунд… хмыкнул и, скинув плащ, накрыл им сжавшуюся под вывороченной корягой девушку.

— Сиди здесь. Жди меня.

И уже шагая через опушку, пробормотал: — Жди меня, я обязательно вернусь… к тебе.

Он рассчитал все правильно — храмовники как раз закончили проходить землеройник. Но удостовериться в этом еще не успели — прежде, чем на правом фланге их поредевшей цепи щелкнул пистолетный выстрел.

— А?

— Где он?

Бах. Бах.

— Б***… — отчаянно выдохнул храмовник, попытавшийся длинной очередью достать мельтешащий черный силуэт и не успевший убрать палец со спуска, когда автоматный ствол «наполз» на спину его соседа по цепи. — Су…

Бах. Бах.

— Сворачиваемся! Ну, живо!

Михалыч почти сразу сообразил, что происходит. Чертов сучий сын воспользовался тем, что в густом ельнике храмовники оказались разделены, и сейчас, двигаясь вдоль цепи, попросту выбивал их поодиночке.

— Справа он! Бей, робяты! Бей!

Яростная пальба, казалось, должна была скосить не только проклятого стрелка, но и укрывавший его лес — свинцовые струи выбивали целые фонтаны щепок, переломившись сразу в двух местах, начала валиться молоденькая елочка…

— Хватит! Кончай палить!

Послушались его не все — большинство закончило пальбу, лишь расстреляв очередной магазин. Но так или иначе, грохот выстрелов затих, оставив после себя кисловатую пороховую вонь и терпкий запах свежей смолы от разлохмаченных очередями елей.

Десятник огляделся. Все оставшиеся собрались вокруг него, на небольшой прогалине. Бледные, взмокшие, как черти, нервно поводящие стволами… все… семнадцать?

— Как щенят… — истерично всхлипнул один из храмовников. Из второй сотни, припомнил десятник, ну да, эти только с бабами да детьми воевать хороши, а как до настоящего дела дошло, кровушку — свою, не чужую — почуяли, так и поползли. Как же его звать-то, козла, Парфен, что ли?

— Он нас… как щенят слепых… что хочет, то и делает… играется… развлекуху устроил…

— А ну тихо! — рыкнул Михалыч. — Слушать всем.

— Он…

— Жак, ну-ка врежь ему!

Чернобородый, с патронной лентой поверх кольчуги Жак кивнул, сделал шаг назад, коротко замахнулся и деловито, как на тренировке, впечатал приклад «калаша» в солнечное сплетение Парфена. Тот разом замолк, сложился вдвое и, выкатив глаза, медленно повалился на землю.

— Слушать всем! — повторил десятник. — Он где-то здесь.

Больше всего Михалыч опасался, что у кого-то из оставшихся парней сейчас не выдержат нервы — и он, ополоумев от ужаса, либо рванет назад, не разбирая дороги, либо начнет поливать свинцом и без того измочаленные елки, а чертов…

Додумать это мысль десятник уже не успел.

Звук пришел — однако пришел он вовсе не из зеленой стены перед их автоматами. Звук родился рядом с Михалычем — вверху, в кроне вековой ели. Приглушенный стук удара о ствол… затем о ветку… и в слежавшуюся хвою шлепнулось черное, ребристое…

«Растакую мать!» — очень четко успел подумать десятник, прежде чем запал «эфки» отсчитал, последнюю секунду его жизни.

— Тебя ранили?

— Ерунда, — выдохнул Швейцарец сквозь стиснутые зубы.

— Надо перебинтовать…

— Замазать зеленкой и показаться доктору Айболиту. Ерунда, я сказал. Сквозная дыра, главное — кость не задета.

— Теперь мы не сможем убегать, — вздохнула девушка, глядя, как ее спаситель, тихо шипя, кромсает ножом кожу голенища.

— Ценное наблюдение.

Швейцарец не стал объяснять, что больше и не собирался никуда бежать. Сложись все, как было им запланировано, оставшиеся преследователи сейчас бы продолжали умирать от гранатных осколков или пули между глаз. Но с простреленной ногой продолжать затеянный им танец было бы форменным безумием.

— Я… могу тебе помочь? Чем-нибудь…

— Можешь, — кивнул он. — Начни развязывать серый сверток.

Сверток был увязан, что называется, на совесть — девушка успела справиться лишь с тремя узлами из десяти, прежде чем Швейцарец, неуклюже присев рядом, попросту рассек оставшиеся петли.

— Ух ты. Еще одно ружье, да? А почему ты его раньше не достал?

— Страшно, — коротко отозвался Швейцарец.

— Чем?

— Ляг на землю. Закрой глаза. Открой рот. И как можно старательней зажми уши.

Самым сложным в ходе строительства «ружья» оказался поиск подходящей колодки. Много проще было со стволами. Правда, Старик бормотал чего-то там насчет «Утеса», но в итоге на стволы Великой Гаубицы Самого Распоследнего Шанса пошел обычный раскуроченный «ЯкБ» — к лучшему, потому что иначе сооруженные Стариком тормоза-компенсаторы вывели б длину оружия за пределы не только желаемого Швейцарцем, но и мало-мальски разумного. Впрочем, Старик все же остался недоволен: ДТК9 — фигня, амортизатор отдачи из резиновых шайб — фигня еще большая, и вообще, пока они не смогут заделать спроектированный им ртутный гаситель, к этой громыхале для охоты на мелкие бронемашины и одичавшие бэтээры должно прилагаться запасное плечо стрелка.

Ворчать Старик перестал лишь через полгода, но имя «Громыхала» уже успело прилипнуть к штуцеру.

Их оставалось одиннадцать — плюс еще двое лежавших рядом с мертвецами на той злосчастной прогалине. Раненые не в счет, но и проклятого стрелка им удалось-таки подранить. Он и удрать далеко не успел, а по четкому следу пересекшей опушку примятой травы мог бы идти даже ребенок. Неужто и в самом деле надеется отсидеться за корягой? Ну, теперь-то…

— Теперь-то мы его уделаем! — весело крикнул Гоша по прозвищу Болтун сжавшемуся за соседним деревом храмовнику. — Сейчас…

Лихорадочно набивавший магазин храмовник оглянулся на Гошу как раз вовремя, чтобы увидеть, как голова Болтуна превращается в облако кровавых капель. Двумя секундами позже что-то с силой дернуло за плечо его самого — скосив глаза, он увидел ярко-красную струю на месте локтя… и начал кричать.

— Крупнокалиберный…

Трусов среди воинов Храма не было. Но и выбора у них не осталось тоже: бежать вперед — не храбрость, а лишь верная и бессмысленная смерть. Оставаться на месте и ждать, пока очередная пуля, как сквозь масло пройдя вековой ствол, достанет за ним тебя…

Проклятый стрелок в очередной раз провел их — пулемет был наверняка припрятан заранее, и теперь ему оставалось лишь выщелкивать их поодиночке… или положить всех одной длинной очередью, если они все же решатся на атаку. Если решатся — а считаные метры травы и цветов неширокой опушки сейчас казались храмовникам слишком уж длинными. Длиннее жизни.

Глупо бежать вперед, глупо стоять на месте — свободным оставался только путь за их спинами… отступить, перегруппироваться… только вот начав отступать, как выяснилось, очень трудно заставить себя остановиться.

Особенно когда вас осталось всего лишь семеро — против одного.

— Что с тобой?!

Ее вопрос он скорее угадал, чем расслышал, — в ушах еще продолжали злобно жужжать ватные тюки, по пуду на каждую раковину. Пожалуй, еще один такой выстрел, и его можно будет брать тепленьким, голыми руками…

— Блядство, — Швейцарец попытался усмехнуться. — В смысле: головокружение, тошнота и, кажется, — он мазнул ладонью по верхней губе, глянул, — кровотечение из носа.

— В тебя опять попали?

— Угу, в плечо… отдачей.

Он запрокинул голову, прикрыл глаза…

— Как тебя зовут?

— Тианэ. Но… я не люблю это имя.

— Хорошо, — тихо сказал Швейцарец несколькими минутами позже. — Тогда я буду звать тебя — Тайна.

Глава 8