– Отпустите меня! Ради всего, что для вас свято! Еще остался шанс… Совсем немного времени…
– Мы думаем, – обнадежил я сержанта.
– Какой сейчас год?… – прорвалось сквозь рыдания.
– Девятнадцатый.
– О… О-о-ууу…
– Слушай, Ник. Давай закруглять эту трагедию Шекспира. Мы не сможем от парня ничего добиться – я не понимаю толком, какие задавать вопросы. И… Ты погляди, как его ломает. Мне, например, противно и стыдно. А тебе?
– Спроси, какой год у них! И как там Россия, спроси! Это же главное! Это…
И тут у Ника знакомо шевельнулись уши.
– В «собачник» его, живо! И к нашим!
Когда мы запихнули беднягу Кримсона в кормовой отсек «козла», вертолет был уже совсем близко. Тот вертолет. Чоппер.
– Раша! Раша! – успел Ник проорать Кримсону, волоча его к задней двери. – Как там Раша?!
– Фа-ак… Ю-у… Ба-ас-тард… – проныл Кримсон в ответ.
«Козел» натуральным козлом скакнул из ельника – я наступил на педаль от всего сердца.
Вертолет ходил над нами. Деревья мешали ему сесть, но зрение у него было, похоже, орлиное.
– Выпустим! – крикнул я. – Пусть вернется к своим! А то хреново все это кончится!
– Нельзя! Я сам хочу! Но нельзя! Такой подарок Родине! Кто мы будем, если отпустим его?!
– Ник, ты сумасшедший!
– Леха, это долг! Сержант поможет нам изменить мир! В лучшую сторону! Да, он мало знает! Но для нас – много!
Я чуть не врезался в сосну. Просека была настолько узкой, что даже малейший занос погубил бы нас. Больше всего наше передвижение напоминало бобслей. С учетом того, что бобслеисты трассу знают досконально, а я – ни ухом ни рылом. Но мы двигались очень быстро. Отчаянно козля. В эту несгибаемую тачку нужно погрузить где-то полтонны, лишь тогда подвеска сожмется, и «козел» станет комфортен.
Кримсону в «собачнике» весело, наверное, было.
И тут вертолет пальнул.
Машину здорово тряхнуло, в лесу на мгновение стало очень светло.
Я рискнул оторвать от дороги один глаз и в зеркале обнаружил стену огня.
– Сэйв ми! – заорал сержант.
– Шат ап!
– Сэйв ми, рашенз!
Я опять чуть не влетел в дерево.
– Ты хочешь, чтобы мы – МЫ?! – спасли тебя?!
– Вы убили меня! Убили! Теперь спасите! Умоляю!
– С ума сошел от страха, – заключил Ник.
Вертолет пальнул снова, опять нам под хвост, на этот раз попав заметно ближе.
– Сколько до базы, Ник?!
– Таким ходом еще пару минут! Я уже просвет вижу! Как тут включить мигалки и сирену?!
– Да хрен его знает!
Ник зашарил по центральной консоли. Машину бросало, тыкать пальцами в кнопки было трудно.
Вертолет болтался где-то сверху, действуя на нервы. Интересно – он ужасно раздражал, но не пугал. В тот момент мне не было страшно вовсе. Я просто выполнял задачу: как можно быстрее доехать до своих и не разбиться. Скорость реальная была километров полста, не больше, но в узкой щели воспринималась на все сто.
– Чего он перед нами не жахнет?! – озадачился Ник.
– Я, кажется, знаю, чего! Урод! Скотина! Вонючий параноик!
Страшно завывая сиреной и весело мигая лампочками – Ник таки нашарил кнопку, – мы выскочили на расчищенный участок и закозлили по кочковатому полю. В сотне-другой метров впереди из лесу выходила дугой подъездная дорога базы и зеленели железные ворота с красными звездами. Мне даже не надо было к ним сворачивать – значит, разгона хватило бы вполне. Я собирался протаранить ворота и, петляя, укрыться за строениями базы. Пусть вертолет хоть все тут расстреляет, а я от него как заяц – финтами. На базе должны быть средства ПВО. И вообще, здесь живут военные, это их профессия – убивать и погибать.
Я не хотел ни того ни другого.
Помню, как сейчас, эту картинку – я будто сфотографировал базу. Поднимающийся из-за домов вертолет. Наш, родной, такой хищный, прямо летучий крокодил, машина огневой поддержки. Перекошенные физиономии, прилипшие к окнам в будке КПП. Рядом два «Хаммера» – ага, много тут на них наездишь, по лесу-то – и застывшие в опупении юсеры числом особей с десяток. Получайте, гости дорогие, русский сувенир…
Ворота были совсем рядом, я крикнул: «Держись!»
И тут вертолет попал нам в корму.
Он именно туда с самого начала целился.
* * * * *
Щербак и Жуков стоимость павшего смертью храбрых «козла» выплатили в троекратном размере, после чего их из милиции уволили к чертовой матери за халатность.
Фээсбэшника Бруховца к той же матери уволили за потерю бдительности. Чуть ли не на следующий день близнецы встретили убитого горем чекиста в ресторане, взяли под руки, отвели в сортир и начали топить – сами догадываетесь где. Как я и думал, это Бруховец капнул милицейскому начальству, что братцы запустили дела в Красной Сыти, – вот их и понесло исполнять служебные обязанности в неудачный момент. Похлебав водички, Бруховец ожил, вырвался и, в свою очередь, прилично навалял близнецам. Всех троих повязали и упекли на пятнадцать суток.
Не знаю, за что именно, но, говорят, разжаловали и уволили командира ракетчиков.
Цепная реакция и до Красной Сыти докатилась – наши председателя сменили. Хотели еще народного депутата отозвать, да не нашли его. По сей день, наверное, лежит в ванне и из горла пьет. Аж завидно.
Никанор домой вернулся только года через два с лишним. Не думаю, что его столько времени спецслужбы допрашивали. Зато слухом земля полнилась, что папаня мой пообещал ему пулю в лоб. Правда, дед Ероха поправил: лучше в глаз – он же снимет с племянничка шкуру и набьет отличное чучело. По такому случаю тряхнет стариной. Я, честно говоря, призадумался над этим заявлением: что именно дед имел в виду?
Конечно, Ника когда увидели, пальцем не тронули. Ограничились всеобщим игнорированием. На него смотреть-то больно теперь. Меня в основном поломало, а его больше контузило.
Мама постарела заметно. Отец сильно пьет. Отношения у них совершенно расклеились.
Мне осталось две операции, и тогда я буду нормально ходить. Это еще два года на костылях. Оплачивает лечение АО «Красная Сыть», попросту говоря – все село вскладчину. Платит, как я понимаю, охотно.
Благодарная Родина взяла с меня подписку о неразглашении государственной тайны, а взамен дала скромную пенсию по инвалидности.
Наверное, так мне и надо.
Мама вспоминает, что первое время я во сне разговаривал по-английски с каким-то Стивеном. Потом это прошло.
* * * * *
Значит, при выходе из прыжка у них случилась авария. На самом-то деле, я думаю, отказ систем был только следствием. Что-то произошло со временем и пространством, когда они прыгали, – и корабль пострадал. Так или иначе, но они прилетели домой. Подали сигнал бедствия и пошли на аварийную посадку – уж на кого Бог уронит.
Довольно скоро они сообразили, что попали малость не туда домой. Вернее, как раз туда, но не тогда. Мне трудно представить себе их ужас. А может, ужаса особого и не было. Хотя бы потому, что военные, как я теперь понимаю, запрограммированы сначала изо всех сил выкручиваться, использовать малейший шанс любой ценой, а потом уже, когда спасутся, переживать.
Вероятно, они пошли по схеме, определяющей порядок действий при аварии на враждебной территории. Или потенциально враждебной. Постарались по максимуму задействовать преимущество отдаленного глухого района. Закрылись стеной, блокировали передачу любого сигнала электрической природы (дабы аборигены не смогли донести о происшествии), занялись починкой. Чтобы взлететь и, мне так кажется, опять прыгнуть. Назад, к неведомой Новой Англии? Видимо, да. И снова вперед, домой. А что им оставалось? Только попробовать воспроизвести ситуацию.
Конечно, их посадку засекли. И зря они гоняли над лесом свой вертолет. Чего хотели – осмотреться? А почему нет? Они были уверены в своем технологическом преимуществе над нами, дикарями. Им не пришел на ум апокалиптический образ русского мужика в юсерском маскхалате, с веревкой и без сапог.
Но и мы, в ответ, напрягли их, конечно, здорово. Больше, чем следовало бы. Хотя они же не спросили: чего это там у вас летит по небу большое и страшное, в количестве безумном, и садится в городе, до которого рукой подать. Не бомбить ли оно нас собирается? А то мы бы честно ответили – дон'т ворри, гайз, оно вас не бомбить, а изучать намерено. Они привезли в город тучу разного начальства, и специалистов в ассортименте, и военных без числа, включая соотечественников ваших две роты спецназа. При поддержке ребе Менахема Гибеля, чтоб он был здоров.
Еще им не повезло с очагами цивилизации поблизости – очень секретной военной базой и деревенькой Большие Пырки.
И конкретно с Никанором – совсем никому не повезло. Но дядя Ник, он в данном случае проходит, скорее, по графе «стихийные бедствия». И я его, в принципе, даже простил. В том принципе, что не желаю ему немедленной мучительной смерти. Ну его к черту, и Бог ему судья.
И всех нас. И всем нам. Когда я вспоминаю, как активно и почти что радостно – в едином порыве, хе-хе – Красная Сыть готовилась воевать… И когда свои эмоции тех дней освежаю в памяти – оторопь берет. И комком подкатывает к горлу страшное предположение. А не мы ли сами притянули себе на голову беду? Целый месяц отрезанное от жизни село набухало, как нарыв, в котором гноилась обида на цивилизованный мир и разные подавленные страхи. И будто нарочно рядышком Ник со своим душевным заболеванием бродит, а паранойя – штука вирусная, в свое время один-единственный Сталин ею полстраны заразил… И, короче, гноилось оно, нарывало, коллективное бессознательное, а потом собралось воедино да ка-ак шарахнуло по небу… А там, километров за полмиллиона и лет через двести-триста, звездолетик пролетал… А?
В точности как Ник мечтал – усилием воли поражать врагов. При отсутствии врага поблизости – достанем хоть из грядущего. Не впервой.
Мне даже не стыдно, если это так и вышло. Только больно. Очень.
А с сержантом Кримсоном, в общем, логично поступили. Единицей пожертвовали во имя будущего целого мира – такого, в каком жили. Значит, оно им нравилось, это будущее и этот мир. Убили парня со смешным, немного детским лицом человека, который всегда хорошо питался и не знал, похоже, ни одного из известных нам страхов, кроме страха гибели. Он и вел себя будто отважный, но очень маленький пацаненок…
Действительно, не оставлять же неотесанным агрессивным дикарям такого гостя из будущего. Который знает мало, но дикарям и того – по уши.
Или не дикарям? Может… Русским?
Впрочем, уж на это мне точно наплевать. Меня волнует совсем другое.
Проклятый чоппер дважды мазал, потому что целился в Кримсона. Только в него. Потом он изящно и без жертв отбился от нашего вертолета, просто двигатель ему попортил слегка и нырнул за стенку – там на миг открылась дыра. А через несколько минут стенка пропала, корабль взлетел, и больше его никто не видел.
Они не смогли защитить своего, не рискнули вступить с нами в прямую драку, чтобы вернуть его, и тогда просто убили. Они сработали чисто – ни один из наших не умер. Чисто и холодно. Такие вот щепетильные ребята. Не то что мы, уроды безответственные – простой душевный парень Леха и его дядя, тихий параноик Никанор.
Знаете, я хочу верить, что они все погибли при очередном прыжке.
Или сидят где-нибудь на Новой Англии нашего, девятнадцатого, года, на которую еще не ступала нога человека. И горючего для следующего прыжка нету. Значит, сидят они там, за изучением Устава и строевой подготовкой коротают дни свои… Кукуют, так сказать. Пусть им воздуха надолго хватит.
Я был бы счастлив знать это наверняка.
2001, 2002.
Эпоха великих соблазнов
Рожнов прижимал Аллена к стене, а Кучкин с наслаждением хлестал американца по физиономии. В отдалении болтался Шульте и что-то нудил про нетоварищеское поведение и утрату командного духа – причем к кому именно это относится, не уточнял. Русские поняли начальника так, как им показалось удобнее: поменялись местами, и теперь уже Рожнов навалял астронавту по первое число…
Увы, первый орбитальный мордобой – событие, безусловно, историческое, сравнимое по значимости, если разобраться, с лунным шагом Армстронга – случился лишь в мечтах летчика-космонавта PICA подполковника Кучкина. Верных полсуток он воображал, что именно и каким образом сделает с насовцем, когда удастся выколупать того из спускаемого. Кучкин не был по натуре злым или жестоким, просто мысли о справедливом возмездии помогали держаться в тонусе.
Примерно о том же все это время размышлял инженер Рожнов. Правда, он еще прикидывал, как удержать Кучкина, чтобы тот, паче чаяния, Аллена не забил.
Начальник экспедиции посещения «лунной платформы» Шульте не поддавался эмоциям, бессмысленным перед лицом смерти. Он думал только о борьбе за станцию. Когда стало ясно, что Аллен не отделит спускаемый аппарат, Шульте догадался, какая беда приключилась с несчастным астронавтом, пожалел его и забыл. Тут как раз и Кучкин утихомирился – он сначала метался по отсекам, искал биг рашен хаммер, но потом Рожнов что-то рассказал ему, оба вдруг принялись хихикать, просветлели лицами и доложили: командир, распоряжайтесь нами.
Было холодно, сыро и душно. Отвратительное сочетание.
Королевский ЦУП помогал советами. Судя по бодрому и деловому тону, все ответственные лица там просто с ума сходили.
В Хьюстоне, сгорая от стыда, вычитывали по буковке контракт астронавта Аллена. Их главный уже заявил русскому и европейскому коллегам: «Что я могу сказать? Мне нечего сказать. Давайте сначала попробуем спасти нашу станцию. А там посмотрим».
Коллеги решили, что это разумно. Аллен давно мог отделиться и идти на посадку. Но не стал. Он просто сидел в ТМ4, глух и нем, – спрятался как мышь в норке, отгородившись крышкой люка не только от надвигающейся на станцию гибели, но и от всего мира. Когда так поступает бывший военный летчик, значит, плохо с человеком. Ну и пусть сидит пока.
Русских только бесило, что Аллен заперся не где-нибудь, а именно в «Союзе». Ладно бы в «Осу» залез… Бешенство это было по сути абсолютно иррационально, и люди из Королева постарались его в себе подавить.
А вот Кучкин именно о том орал, когда искал по станции биг рашен хаммер, – мол, падла насовская, ты чей спускач угнал?!
Шульте мог приказать русскому прекратить истерику – и тот, без сомнения, немедленно прекратил бы. Но командир сам на какое-то время потерял ощущение реальности – висел посреди головного модуля, тупо глядя в развернутую инструкцию, не в силах разобрать ни буквы, и пытался вспомнить, где он в последний раз видел кувалду. Очень уж кучкинское озверение было заразительным.
На самом деле продолжалось это состояние вселенской паники от силы несколько минут. Экипаж собрался с духом очень быстро, потому что не имел права тратить время на страх – и по инструкции, и по совести, и чтобы выжить. Нужно было намотать на себя все, что найдется теплого, и хвататься за инструмент.
До визита Железной Девы оставалось восемнадцать с половиной часов.
* * * * *
Когда система жизнеобеспечения начала рушиться, в головном отсеке работал Чарли Аллен. Не исключено, что более опытный космонавт приближение опасности почувствовал бы спинным мозгом, навострил уши и обнаружил: из привычного звукового фона станции выпало тихое, на пороге слышимости, гудение вентиляторов. Но Аллен был на орбите третьи сутки – в жизни вообще, – чувствовал себя неважно, двигался опасливо, слышал плохо и соображал туго. Остальные члены экспедиции уже адаптировались настолько, что успешно делали вид, будто их не подташнивает. Аллен знал: через недельку ему положено освоиться с постоянным ощущением желудка под горлом – и старался не переживать.
Невесомость – дело привычки. За всю историю орбитальных полетов не тошнило двоих. Оба были русские, но не какие-то там особенные, а просто отставной боевой водолаз и очкарик-научник, что окончательно сбило с толку медицину.
Аллен как раз думал об этой забавной прихоти судьбы, когда ему стало неудобно дышать. Некоторое время он прикидывал, какой еще внутренний орган мог засбоить, не придется ли снимать кардиограмму, жаловаться Земле, и вообще, не слишком ли много напастей на одного астронавта. Потом заставил себя полегоньку раздышаться и еще пару минут относительно спокойно вставлял штекеры в разъемы. Потом забеспокоился, обернулся и увидел мигающую лампочку.
Воздух в головном сразу показался влажным, мокрым, тяжелым – каким он, собственно, и был.
– Ох, дерьмо! – выпалил Аллен и полез за аварийной инструкцией, благо та была закреплена в пределах досягаемости. «Если красный предупредительный сигнал мигает, сначала прислушайтесь. Слышно ли гудение вентиляторов? Да, нет. Если нет, плотно закройте ладонью решетку воздуховода. Ощущается ли циркуляция воздуха? Да, нет. Если нет…»
– Ох, дерьмо! – повторил Аллен совсем другим голосом.
– Да! – согласился кто-то за спиной. Аллен резко, по-земному, обернулся и начал взлетать, но Шульте его поймал.
– Извините, – сказал начальник экспедиции, принудительно втыкая астронавта на рабочее место. – Не хотел вас пугать.
– Я ничего не делал! – сообщил Аллен, имея в виду моргающую лампочку и подозрительное состояние атмосферы.
– Вы и не могли, – успокоил Шульте. – Дайте мне инструкцию. Спасибо. Та-ак… Угу. Кажется, это серьезно. А который час? Ага. Плановая связь через… Двадцать три минуты. Ничего, пока сами попробуем.
– Почему не дать сигнал «паника»? – осторожно спросил Аллен.
– Потому что я еще не готов паниковать, – отрезал Шульте. – И не понимаю, о чем спрашивать у Земли. Нужно хотя бы разобраться, что именно у нас сломалось.
– Да все сломалось. Даже аварийный зуммер! Наверняка это компьютер.
– Зуммер молчит, но лампочка мигает… Безумие какое-то. Эй, господа!
– Я здесь, – сказал Рожнов, просовываясь из переходного модуля в головной. – Кто испортил воздух? Ха-ха. Черный юмор.
– Не смешно. – Шульте уже перебрался на командный пост и, припав к монитору, щелкал клавишами. – Как там в инженерном?
– Немного лучше, чем здесь. Менее влажно. Командир, я потрогал руками то, до чего дотянулся. Впечатление такое, будто упали три контура одновременно. Смотрите компьютер. Это он их уронил.
– Компьютер доволен. Говорит, порядок.
– Значит, точно он. Давайте быстро поменяем блоки и перезагрузимся. Ну-ка, пустите меня.
– Быстро? – переспросил Шульте с нажимом. – Поглядите, что на приборах.
– М-да… Согласен, опоздали. Чарли, что же вы?…
– Он не виноват, звуковой сигнал не сработал, – вступился за американца командир.
– У-упс… А лампочка мигает? Фантастика. Спонтанное бешенство электропроводки. Не бывает так, понимаете? Все очень плохо, командир. Знаете, я не удивлюсь, если платформа сейчас развалится.
– Она не может развалиться! – сказал Шульте строго. – Модули скреплены механически.
– Это была гипербола. Черный юмор. Ну, какие планы? Допустим, кислород мы подадим вручную. Отсечем головной от других модулей, чтобы не расходовать попусту. Регенерация… Она точно не сломана, там нечему – когда запустим подачу, сама заработает. А вот что с климат-контролем? Без него и воздух не понадобится. Без него платформа гибнет. Черт! Тут хуже, чем на субмарине!
– Лучше, – возразил Шульте. – У нас есть ТМ4. Но платформу жалко. Будем чинить.
– Будем, конечно! Эй, где мой тестер? Нужно сначала померить несколько цепей. А то как оно взорвется… Спокойно, командир, черный юмор. Но вы, серьезно, ничего не трогайте пока. С такими сумасшедшими неисправностями не шутят… Хорошо, только блоки придется менять в любом случае! Представляете, если мы починимся – чего я не могу гарантировать, – а компьютер снова все обрушит? Давайте так: я делаю машину, остальные берут на себя по контуру. Нет, виноват, пусть лучше Чарли займется блоками, а меня поставьте на воздух. Чарли, вы знаете, где запасные части для компьютера?
Появился Кучкин, мокрый и трясущийся.
– Дерьмо, как это моментально! – выпалил он, и все его поняли.
Английский у Кучкина был сугубо прикладной, зато доходчивый. И вправду, атмосфера на станции испортилась поразительно резко.
– Все не работает! Это конец! – сообщил Кучкин, оглядывая коллег и веселея на глазах. – Командир, жду приказаний!
– Несколько часов мы продержимся, – сказал Шульте. – Думаю, не меньше двух. Через двадцать минут будет Земля, они смогут консультировать нас. Давайте займемся диагностикой. Поделим роли. Господин Рожнов смотрит, как у нас с подачей, господин Кучкин разбирается с обогревом, на мне контроль влажности. Каждый идет по цепи и, что видит, тут же комментирует голосом. Есть поломка, нет поломки – говорите вслух. Господин Аллен… Э-э… Не понял. Чарльз! Где вы?
– Здесь он. – Кучкин мотнул головой. – Сзади меня. Думаю, пошел за блоками в инженерный. Они там.
– Я еще не поставил ему задачу!
– Чарли умный.
– Мне не понравилось его лицо. Оно не было умным. Оно было… Незнакомым.
– Остановите это, – попросил Кучкин. – Каждый нервничает. Очень странное положение. Финально нештатное. Так начнем работать?
Они расползлись по стенам и потолку. Минуту-другую в головном слышно было только пыхтение и возгласы: «Я не понимаю!», «Ох, дерьмо!», «Но тут все в норме!», «Ох, дерьмо!», «У нас точно напряжение не падало?», «Что за чертовщина?!», «Я совсем ничего не понимаю!», «Кто-нибудь что-нибудь понимает?».
Потом Шульте спросил:
– Какого черта он делает в спускаемом? И тут мягко хлопнула крышка люка. На миг воцарилась тишина.
– Убийца… – негромко констатировал Рожнов.
– Наша ошибка, – сказал Шульте. – Мы его запугали. Он же новичок.
– Может быть, это случайность, – туманно предположил Кучкин.
Еще через секунду все трое хором заорали:
– Ча-ар-ли!!!
И бросились, нещадно толкая друг друга, в переходной.
Им понадобилось совсем немного времени, чтобы уяснить: астронавт НАСА Чарльз Аллен заперся в четырехместном спускаемом аппарате российского производства, на вызовы по интеркому не отвечает, чем занимается – непонятно, и в общем, Бог знает, чего теперь от упомянутого астронавта ждать.
Шульте натурально позеленел. Рожнов схватился за голову. А Кучкин деловито спросил:
– Куда подевался биг рашен хаммер?
– Заче-ем? – простонал Рожнов. – Молотить по крышке?!
Афанасьев Роман
Корнев Павел
Березин Федор
Бажанов Олег
Каменистый Артем