в дискотеке.
Пару себе я подыскал быстро. Ее звали Оранит. Это была веселая, шумная
иранская еврейка из южного Тель-Авива. Я знал ее еще по школе. Мы учились
в параллельных классах и, вероятно, тогда еще она положила на меня глаз.
Мы выдали с ней танго и вальс, а потом ей вдруг вздумалось плясать
мазурку. Она слышала про нее от русской соседки, в прошлом балерины
академического театра, а ныне рабочей по уборке автобусов.
Я не имел соседей столь культурного уровня и в мазурке, естественно,
разбирался не более, чем швейцар дансинга Хаим в теории относительности
Эйнштейна. Моя дама понимала в ней не лучше - соседка дала ей не более
одного урока, но ей непременно хотелось произвести на меня хорошее
впечатление:
"Делай как я, Ури!" - сказала она и, весело потащила меня в круг.
Мы заняли исходную позицию и в течение последующих трех минут я напрочь
отдавил пылкой персиянке все ноги. Нет сомнений, что, выполняя ближайшее
"Па" я непременно уронил бы ее на белоснежный паркет зала, но, к счастью,
на одном из опасных поворотов ее подхватил молодой красавец из Бухары, и
они вместе стали лихо отплясывать андижанскую польку.
Отделавшись от знойной Орит, я решил высмотреть себе партнершу без
танцевальных претензий и с бедрами покруче, чем у Беллы. Мне хотелось
доказать своей подруге, что свет на ней клином не сошелся.
В последнее время у нас с ней не ладилось. Ей вдруг показалось, что я
ничего не смыслю в философии и не умею экспериментировать в любви. Ее
слова больно ранили меня. Я боялся потерять Беллу. В глубине души я и сам
сомневался в том, что устраиваю ее как мужчину, и мне было просто
необходимо изменить ей, чтобы доказать себе чего я стою. Я мог, конечно,
переспать с одной из проституток у себя на работе: все они хорошо ко мне
относились и охотно пошли бы мне навстречу. Но мне не хотелось унижать ее
и себя этой связью за плату. Я хотел подыскать себе порядочную девушку, с
которой можно было провести время, а заодно проверить потенциал своей
сексуальной фантазии.
В том, что я найду себе такую подругу, я не сомневался, впрочем, также
как и в том, что, без труда склоню ее к любви. "По крайней мере, обойдемся
в постели без Карла Маркса" - утешался я, высмотрев в толпе девчонку в
мини юбке, облегавшей ее изящную попу, которую я мысленно назвал: "Бутон"
Я уже направился к своей избраннице, чтобы пригласить ее на танец, но в
это время к ней подступили трое подвыпивших джентльмена и грубо стали
требовать, чтобы она танцевала с одним из них. Сославшись на нездоровье,
дама просила оставить ее в покое. Но Джентльмены вдруг взъярились и со
словами - "Ах ты русская б...!!" - нагло стали лапать руками.
Обладательница "Бутона" пыталась вырваться, но охамевшие жеребцы, смеха
ради, принялись сдирать с нее юбку.
Когда разыгрываются подобные эксцессы, люди вокруг начинают убеждать себя
в том, что от их вмешательства мир лучше не станет. Так было и на сей
раз: музыканты стали играть вполголоса, танцующие сбавили темп, а
созерцатели у стен устремили задумчивые взоры куда-то вдаль. Помня о том,
что сотворение добра у меня неизбежно связано с риском, я отважно подошел
к расшалившимся молодчикам и в резкой форме высказал им все, что я о них
думал.
Позже я узнал, что хулиганы оказались крупными специалистами по
знаменитой японской борьбе, рассчитанной на противоборство одного человека
с группой в семь-восемь вооруженных людей. Все втроем вышеупомянутые
джентльмены могли справиться с вооруженной кодлой в 24 человека. Я же был
один и без нагана.
Это было захватывающее зрелище. Манипулируя руками, и пронзительно
выкрикивая что-то на японском, самураи несколько раз подбрасывали меня к
потолку, но не ловили. Затем они перешли к приемам с активным подключением
ног. Они отпасовывали меня один другому с возгласами - "Я здесь, Додик!..
Пасуй сюда, Мотя!"
Они устроили в клубе футбольное поле. Причем на одном конце площадки
воротами служили входные двери, а по другую сторону - эстрада. Столь
бурное развлечение, заключающееся в изощренной пасовке моей особы, вскоре
им надоело и они, под угодливые аплодисменты оркестрантов, забили мною
ворота, которыми служили двери, после чего с миром удалились.
Три месяца после этого незабываемого матча я пролежал в гипсе на левом
боку, потом еще месяц на правом. Все это время старик приносил мне в
палату свежие помидоры. Но самое главное, этот случай не только помирил
меня с Беллой, но даже стимулировал как-то мою сексуальную фантазию: я
вдохновенно трахал ее на задворках больницы, опираясь на костыли и,
выкрикивая цитаты из произведения Владимира Ленина "Империализм, как
последняя стадия капитализма"
Работа Ильича пришлась по душе моей подруге и за время пребывания в
травматологическом отделении мы не раз штудировали ее от корки и до корки.
Это был единственный, пожалуй случай в моей практике, когда очки мне не
понадобились.
Но сегодня утром они очень даже пригодились мне"
1
С того момента, как мне в руки попал дневник Уилла, я считал, что
вдохновение для своих записок он черпал в вине: в глубине души я не верил,
что он свихнулся и все перехлесты его творчества относил влиянию
алкоголя, который, очевидно, привел к депрессии и расстройству фантазии.
Когда я сказал об этом Бернштейну, он засмеялся мне в лицо:
- Старина, пол мира страдает сегодня от депрессии, но никто еще не нес
подобную горшечную, я извиняюсь, белиберду.
Бернштейн по-прежнему настаивал на своем и под его мощным прессингом я
почувствовал даже однажды нечто вроде сомнения.
С иными из героев Уиллова дневника я познакомился лично, но никто из них
ни разу не упоминал старике, и тем более про его чудо-горшок. "Кто знает,
- мелькнула у меня предательская мысль, - может быть, Бернштейн прав и к
петле Уилла толкнуло сумасшествие, а не рука наемного убийцы?"
Между прочим, когда я впервые привел Уилла в "желтый дом", уважаемый
доктор склонялся к мысли, что пациент наш к психиатрии имеет весьма
отдаленное отношение.
- Делать тебе больше нечего, - с усмешкой сказал он мне тогда, - как
нянчить разных алкашей.
2
Это было после нашего памятного соглашения с барменом.
Я выбрал, наконец, подходящее время и позвонил Бернштейну, чтобы просить
за Уилла.
Аркадий Семенович Бернштейн, мой одноклассник по одной из самаркандских
школ, имел два высших образования. Он закончил ташкентский медицинский
институт - факультет психиатрии, и позже с успехом отучился в высшей
партийной школе, где получил специализацию в области научного коммунизма.
В Союзе он заведовал кафедрой марксизма-ленинизма, а репатриировавшись,
стал президентом ассоциации всех сумасшедших домов Израиля, после того как
долго и тщетно пытался устроиться лектором в холонское общество "Знание"
Не имея связей и денег, чтобы приобрести их, он стал перед дилеммой - как
обеспечить свое существование.
Узбекский диплом психиатра и лекторская деятельность в университете не
позволяли ему поначалу наняться в чернорабочие, но, в конце концов, нужда,
подступившая к горлу, и голод, который, как гласит народная мудрость, не
тетка, смирили его гордыню и он, как другие русские евреи с высшим
образованием, стал выполнять грязную работу: таскал кирпичи, варил смолу и
вывозил на свалку мусор.
Скоро его рассчитали за абсолютную непригодность к физическому труду.
Оказавшись на улице, бывший толкователь марксизма вновь стал искать себе
приличное место. Его коллега и бывший начальник, декан филологического
факультета самаркандского университета, Иосиф Моисеевич Шнеерзон,
предложил ему попытать свои силы на поприще сексуального обслуживания
увядающих дам из северного Тель-Авива.
Месяца три бывший лектор мял с голодухи пышные телеса стареющих особ,
получая за это стол и довольно приличные гонорары. Но вдруг почувствовал,
что на долго его не хватит.
Декан Шнеерзон, сделавший на дамах первоначальный капитал, советовал ему
заняться спортом и перейти на особый режим питания: разнообразить меню
восточными пряностями, способствующих поддержанию потенции у мужчин,
интенсивно занимающихся сексом.
Несмотря на брюшко и обширную плешь на яйцевидном черепе, декан
превосходно справлялся со своими обязанностями: за ночь без напряжения
обслуживал две, а то и три дамы по весьма завышенным ставкам. Чеки он не
принимал, работал только за наличные.
Подсчитывая, обыкновенно, деньги после сеанса, декан с ухмылкой
признавался себе, что нынешнее занятие ему нравится куда больше, чем
чтение лекций по соц. реализму и подвиги положительных героев в романах
узбекских прозаиков.
С месяц другой все шло как по маслу. Бернштейн работал с видимым
удовольствием. Но вскоре он убедился, что опасения его были далеко не
беспочвенны. Его действительно стало не хватать на Это. Он углубился в
специальную литературу, где приводились статьи о борьбе с импотенцией,
выходил "На дело" после просмотра порнографических фильмов, которые, как
он надеялся, должны были стимулировать и поддерживать его в форме. Однако
Максимов Альберт
Березин Федор
Афанасьев Роман
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Каменистый Артем