Чтение 12–й страницы книги ~Русские на Мариенплац, Рождественский роман в 26 частях~

- Хорошо поговорили, содержательно, - смеется Эдик.

Я обращаю внимание на руки Нартая - грязные-прегрязные, какие-то потрескавшиеся, со ссадинами, с чернотой вокруг ногтей.

- Что у тебя с руками?

- Не отмываются.

- А ты с мылом пробовал?

- Довольно старая хохмочка, - говорит Нартай.

- Это руки труженика и пролетария, - вступается за него Эдик. - В радиусе десяти километров от нашего хутора Нартайчик известен, как великий механик по всем сельхозмашинам и тракторам любой конструкции! Кулибин, Ползунов, Вестингауз, а также Томас Альва Эдиссон в сравнении с ним - просто маленькие дети.

...Когда шли уже от станции по лесной тропинке, я сказала Эдику:

- Слушай, ты же неплохо зарабатываешь. Вокруг тебя всегда толпа, какая мне и не снилась! Неужели ты не можешь заработать на старенький автомобиль? Вы же так далеко живете...

Эдик рассмеялся и сказал загадочную для меня тогда фразу:

- Я тут подрядился было на одно дельце, чтобы заработать на машину, но в качестве гонорара получил Нартая.

По лесной тропинке Эдик шел впереди, за ним я, за

мною - Нартай. Темень, треск сухих веточек под ногами, луна еле-еле голубовато посверкивает сквозь кроны деревьев...

- На меня нечего бочку катить, - сказал Нартай. - Я здесь ненадолго. Так что тебе все равно о машине надо думать... Кстати, не грех бы еще разок в консульство наведаться. Мы завтра не работаем на Мариенплац?

- Нет.

- Ш[cedilla]н гут! Я тогда завтра с утра возьму твой велосипед и уеду к Зергельхуберам на озеро. Я им еще на прошлой неделе обещал перебрать их дизелек на сейнере. А то он у них совсем не тянет. Зергельхубер уже купил весь ремонтный комплект - вкладыши, поршни, кольца. Лишь бы там коленчатый вал не пришлось растачивать... Я до обеда там поработаю, а к трем часам двинем в город. О'кей?

- О'кей, о'кей... - говорит ему Эдик. - А как ты договорился с этим капиталистом от рыбного промысла?

- Он обещал сто пятьдесят марок.

- А такой ремонт стоит около тысячи. Если не больше.

- Ну, и плевать! Я же по-черному вкалываю, без налогов! И потом, мне это самому просто в охотку!

- Ох, нерасчетливый ты тип, Сапаргалиев! - вздохнул Эдик. - Не быть тебе богатым и зажиточным.

- Ты у нас очень расчетливый. Нормальные люди покупают в Кауфмаркте мясо за шесть марок и живут неделю, горя не знают. А артист Петров покупает скампи в чесночном соусе по десять марок за сто грамм. Знаешь, Катя, когда Эдька первый раз привез полкило этих скампи в "Китцингер-хоф" и выставил их на стол вместе с куском копченого угря марок за сорок, наши старики чуть сознание не потеряли! Тетя Наташа, бедная, молитвы шепчет, а дядя Петя от изумления так надрался, что мы его потом полночи откачивали!

- Ну, есть грех, есть грех... Люблю я скампи! Но это мой единственный недостаток, Катя. Скажи ей, Нартай!

- Как же, единственный... Слушай его больше.

И эти два представителя нашего родного российского дурачья - не умеющего ни экономить, ни по достоинству оценивать свой труд, ни воспринять уклады чужой жизни, даже когда они чрезвычайно полезны и разумны, - вдруг стали мне так симпатичны, что просто комок в горле застрял...

Иду между ними по лесной тропинке, слушаю их трепотню, понимаю, что они немного передо мной выдрючиваются, а все равно, не могу сдержаться - слезы так и катятся, так и катятся. Хорошо, что темно и ни черта не видно.

- А эти ваши "дядя Петя" и "тетя Наташа" - они, что, русские? - спрашиваю, чтобы не молчать.

- Что ты! - говорит Нартай. - Натуральные немцы. Баварцы...

- Правда, Наташа, когда-то, лет пятьдесят тому назад, была украинкой,

- говорит Эдик. - Но сейчас... Тут Нартай прав - они натуральные баварцы.

Пока я принимала душ, ребята соорудили ужин. Даже с выпивкой.

Спать они меня уложили в комнатке Эдика. Сами улеглись у Нартая, в пристройке, которую соорудили всего лишь три недели тому назад. Чистенько, уютно...

Я в три секунды отключилась.

Проснулась - ни свет, ни заря. Слышу за стенкой шепот Эдика:

- Да подождет этот твой... Как его?

- Зергельхубер! - шипит Нартай. - Но я же обещал ему...

- Подождет этот Зергельхубер до завтра! Не сдохнет. А то ты сейчас уедешь, а я, как дурак, буду один со стариками разговаривать. Мало ли что они подумают... Неохота каким-то козлом выглядеть и девку в дурацкое положение ставить.

- Тихо ты! Услышит же...

- Да дрыхнет она без задних ног!.. Не уезжай, Нартайчик, прошу тебя. Останься. Ты же знаешь Наташу! Она губки подожмет и станет смотреть в сторону. И будет делать вид, что ничего не понимает. За старика-то я не боюсь. Он свой мужик...

- А ты сразу скажи ей: "Не волнуйтесь, тетя Наташа, мы и за нее будем вам платить двести марок в месяц. И с троих у вас уже будет получаться - шестьсот!" А она каждый пфенниг считает... Я уже обещал, что приеду. Он ждет, понимаешь?

- У тебя телефон его есть?

- Кого?

- Ну, этого... Как его?!

- Зергельхубера?

- Да.

- Есть.

- Ну, пойди к старикам, позвони ему сейчас от них. Скажи: "Эндшульдиген зи, битте, герр... Как его?.. Битте, вартен зи бис морген. Хойте их нихт канн арбайтен. Их бин хойте кранк..." Или еще что-нибудь придумай. Сходи, позвони. Все-таки вдвоем разговаривать всегда легче... А, Нартайчик?

- Ладно... - шипит Нартай. - Черт с тобой. Пойду звонить... А ты не грохочи здесь, дай ей хоть отоспаться. Она вчера шла по лесу и плакала. Я видел, просто говорить не хотел.

- Ну вот... А ты собираешься уехать.

- Ладно. Повтори-ка, как мне сказать по-немецки... Погоди! Я лучше запишу русскими буквами.

И слышу через тоненькую деревянную стенку, как Эдик начинает диктовать Нартаю, что сказать этому Зергельхуберу.

Как они уломали стариков Китцингеров оставить меня пожить в их сарае

- я до сих пор толком не знаю!

Но они умудрились дотолковаться с Наташей и Петером - при том, что Эдик тогда по-немецки говорил примерно так же, как Наташа по-русски, а Нартай со старым Петером общался лишь при помощи русских матюгов, технической терминологии и откровенной симпатии друг к другу. Когда они в "Китцингер-хофе" вдвоем - их водой не разольешь! Вот приедете к нам - сами увидите.

Короче, слышу - ушли... Я вскочила, физиономию ополоснула, собрала свою сумку, сделала, на всякий случай, "морду лица" - глаза чуть подмазала, губы припудрила. И сижу. И жду. И ни одной мысли в голове. Где сегодня ночевать?.. Как жить дальше?.. Почему Джефф не отвечает?..

Сижу в состоянии какого-то утреннего отупения, и только одно желание чуть шевелится в башке: вот сейчас снова прилечь, заснуть тихонечко, и больше уже никогда не просыпаться.

Нет, думаю, не годится. Найдут мой труп в этой каморке - кто виноват?! Сразу же возьмут за шкирку Эдика и Нартая. А они тут ни при чем. Покойница сама хотела тихого конца... Но ведь это еще доказать надо! У покойницы не спросишь. "Бедная, бедная девочка... Такая была молодая, такая красивая... Ну-ка, ну-ка, что нам тут вскрытие покажет?.. Ах, она была еще и беременна?! Даже на третьем месяце?.." И обвинят ни в чем не повинных Нартая и Эдика черт-те в чем и сошлют их ни за что, ни про что в какую-нибудь ихнюю германскую Воркуту лет на десять-пятнадцать...

Нет! Тут сдохнуть я просто не имею права! С моей стороны по отношению к этим ребятам - это было бы колоссальным свинством.

Часа через полтора приходит Эдик и говорит:

- Пошли.

Я сумку на плечо, гитару в руку, а Эдик мне и говорит:

- Нет, это ты все оставь. Это тебе сейчас ни к чему. Паспорт захвати на всякий случай. Он у тебя с собой?

- А где же еще? - говорю.

И показываю ему свой паспорт. Он покрутил его в руках и так удивленно спрашивает:

- Что за паспорт-то?

- Обыкновенный, - говорю. - Израильский.

- У тебя даже паспорт израильский?.. - удивляется Эдик.

- А ты что думал? Что я на экскурсию туда ездила?

- Ну и дела! - говорит Эдик. - Пошли...

Выходим мы из его комнатки и оказываемся в огромном сарае. Я вчера с вечера, в темноте и не сообразила, где мы. Думала - дом, как дом...

А в этом сарае - чего только нет! И сеялки, и веялки, и...

Батюшки!.. Танк стоит!!! Стоит себе настоящий танк, с пушкой и пулеметами, со всякими гусеницами. А я до этого танки только на постаментах и на картинках видела.

- Ой, - говорю. - Это что же такое?

- Это памятник моему идиотизму, - говорит Эдик. - Пошли!

Я немного очухалась и спрашиваю:

- А мы сейчас куда идем, Эдик?

- Завтракать, - говорит он. - Знакомиться и завтракать.

Вот с тех пор мы вместе и завтракаем...

Обедаем чаще всего в городе. В "Мак-Дональдсе" или "Бюргер-Кинге". Когда "набрасывают" побольше - в "Виннервальде" или "Нордзее". Там слегка подороже, но вкуснее, разнообразней...

А ужинаем почти всегда в "Китцингер-хофе". Если возвращаемся пораньше, то со стариками. Если поздно, когда старики уже спят (а они рано ложатся), то тогда у меня в "келлере". "Келлер" - это такой подвал под основным домом. "Подвал" - одно название. На самом деле, это такой низкий-низкий первый этаж по-нашему. Там у них прачечная расположена, и автоматическая система отопления стоит, и так называемая "гастциммер" - гостевая комната с душем, с горячей водой, с туалетом... Даже кухонька маленькая с электрической плитой и холодильником. Нам бы в России такие подвалы!

Там я живу. Петер, правда, поначалу хотел в сарае мне пристроить комнатку, рядом с ребятами. Но тут Наташа встала на дыбы! Как это девушка, да еще беременная, будет жить практически под одной крышей с двумя молодыми мужиками?!

Во-первых, это неприлично. Во-вторых, мало ли что может вдруг понадобиться беременной девушке, чего мужикам знать не положено? А в-третьих, это вполне может не понравиться Джеффу, если он, конечно, когда-нибудь приедет за своей беременной девушкой...

Так что пусть Катя лучше живет в "келлере" и чувствует себя там хозяйкой, а не стоит по утрам в одной очереди с мужчинами в сарайный туалет. И вообще, женщине не место рядом с танком, трактором и разным железом!

Тем более что Наташа очень хорошо помнит, как во время войны, когда немцы взяли их Тетеревку, они с матерью почти в таком же подвале прятали целую соседскую семью евреев - и старого Арона, и его дочку Цилю - мамину подругу, и Цилиных детей - Мишку и Сонечку.

Конечно, в том подвале не было ни кухни, ни отопления, а "ходить" по-большому и по-маленькому нужно было в обыкновенное ведро, но ничего... Прекрасно уживались!

И если бы потом их дом не сожгли вместе со старым Ароном, Цилей, Мишкой и Сонечкой, а Наташу не отправили бы в Германию - так все, вообще, было бы очень даже хорошо!..

И Наташа об этом всегда помнила.

Поэтому уже здесь, в "Китцингер-хофе", в пятьдесят третьем году, когда они с Петером были еще совсем молодыми, а цены на строительные материалы - смешно сказать, какие маленькие! - и они тогда еще надеялись, что у них появятся дети, и Петер взялся перестраивать старый родительский дом, - это она, Наташа, настояла на том, чтобы подвал был вполне пригоден для обитания.

Часть Пятнадцатая,

рассказанная Автором, - о том, как иногда при отборе материала для будущего киносценария сценариста вдруг начинают посещать размышления о самом себе, очень мешающие работе, а также тормозящие полет авторской фантазии, столь необходимой для избранного им ремесла...

Теперь, когда я достаточно подробно узнал все три истории героев (а я уже привык считать их Своими Героями, ибо каждый из них мне оказался глубоко симпатичным) и наконец добрался до момента, когда лохматая эмигрантская судьба причудливо свела их воедино под одной крышей, мне нужно было серьезно подумать, что со всем этим делать дальше?

Если бы я все-таки взялся про все это писать киносценарий, я уже мог бы попытаться подвести предварительные итоги. Подчеркиваю - предварительные. Чтобы понять, какие реальные события, произошедшие с этими ребятами, могут пойти в дело, какими можно безжалостно пожертвовать и что я могу присочинить к финалу, чтобы из всей этой истории не торчали волевые авторские уши.

Итак, что же у нас есть под руками? Мы имеем троих Героев с четко очерченными характерами, со своими, абсолютно различными путями в эмиграцию, и довольно неясный и расплывчатый образ изрядно пожилого и временами излишне сентиментального Автора, который в сценарии никому не нужен. Разве что при очень вычурном построении сюжета.

Так как Автор - профессиональный киносценарист, привыкший писать коротко и сжато (сценарий почти никогда не превышает семидесяти страниц на пишущей машинке через два интервала), то, судя по тому, сколько места у Автора заняла экспозиция и представление Героев читателям, - Автор явно не силен в построении композиции романа. Он даже в своих рабочих записях воспользовался украденным у сэра Артура Конан Дойла приемом. То и дело Автор, словно доктор Ватсон, задает идиотские вопросы своим Героям, чтобы они, подобно Шерлоку Холмсу, могли на них интересно и квалифицированно отвечать.

Но тут уж, как говорится в старом американском анекдоте: "Не стреляйте в пианиста - он лучше не умеет".

Так вот, если бы я все-таки решился написать об этом киносценарий, сейчас было бы самое время подумать, как выстраивать сюжет дальше. Это я

- по прошлому опыту...

Однако, даже при беглом прочтении пухлой стопки своих предварительных записей, я вдруг понял, что мне очень многое еще не известно и не ясно. И вообще, какого черта я во все это ввязываюсь?

Пару лет тому назад, когда на экраны вышел тот мой скандальный фильм, а в продажу несколько изданий моего сценария отдельными книжками, - пик моей популярности достиг того, что у меня стали брать интервью начинающие молоденькие журналистки. И я на страницах одного тонкого, не очень уважаемого, но обладающего миллионными тиражами еженедельника заявил, что современный реализм мне осточертел и отныне я буду писать для кино только сказочные фантасмагории с нагромождением веселых глупостей и невероятных приключений.

Ибо, пояснил я, сегодня у нас все только тем и занимаются, что разоблачают, обвиняют и раздевают Историю догола. Произошло то, о чем маркиз Де-Кюстин написал еще полтораста лет тому назад: "Когда солнце Гласности, наконец, взойдет над Россией, оно высветит такую кучу мерзостей, что весь мир содрогнется..."

Вот, заявил я, мне и не хочется петь в этом хоре имени Настоящей Правды, как бы это ни было заманчиво и выгодно.

Наверное, в моем заявлении была доля некоторого кокетства, но сказал я это совершенно искренне. Единственное, в чем я мог бы себя упрекнуть - только лишь в том, что не сказал этого раньше.

После чего я сочинил комедийный сценарий и по нему, к счастью, был снят очень хороший фильм. Он получил кучу наград на разных международных кинофестивалях.

Меня почему-то ни на один из этих фестивалей не послали. Даже на тот, в Италию, где мне был присужден Главный золотой приз как "лучшему сценаристу года". О своем награждении я узнал от кого-то в коридоре "Мосфильма" спустя месяца два, а еще через полтора месяца получил и приз. Его привезла милейшая женщина и прекрасная актриса - исполнительница главной роли в этом фильме. Позвонить мне сразу по приезде из Италии она почему-то не смогла, а потом уехала с театром на гастроли.

Когда я спросил у одного большого киноначальника - бывшего хорошего сценариста и моего доброго приятеля, - почему меня не послали хотя бы на этот фестиваль, он посмотрел на меня сочувственно, как на больного запаршивевшего кота, и сказал:

- Откровенно? Ты не в тусовке, старик. А сегодня нужно быть обязательно в тусовке. Тогда будешь иметь все!

Он был моложе меня лет на десять и клубился во всех возможных и невозможных тусовках. Правда, уже года три ни черта не писал. А жаль... Он был хорошим сценаристом.

К тому времени я заканчивал следующий сценарий - забавный, иронический, авантюрный анекдот полуторавековой давности из истории государства Российского.

Теперь, благодаря этому сценарию, я сижу в Мюнхене на Шютценштрассе, в отеле "Розенгартен", и по утрам с тоской убираю из рукописи все свои хиханьки и хаханьки в адрес одного из персонажей с гомосексуальными наклонностями, потому что, как сказал президент фирмы, сегодня на Западе к педерастии отношение серьезное и он не хотел бы потерять значительную часть зрителей той же половой ориентации. Потому что зрители - это деньги, а деньги... И так далее.

Когда-то, много-много лет тому назад, когда я только начинал работать в кинематографе, у меня над письменным столом висел небольшой плакатик:

РАБОТА - ДЕНЬГИ!

ДЕНЬГИ - СЧАСТЬЕ!

СЧАСТЬЕ - ОТСУТСТВИЕ ДОЛГОВ!

Помню, мы с женой очень веселились, когда придумали этот плакатик. Она, бедняга, так и не дожила до счастливого отсутствия долгов. Она

утонула, оставив мне семилетнего сына, горечь воспоминаний и непонятно откуда вкравшееся жгучее, постыдное чувство высвобождения.

Сейчас сыну уже тридцать пять лет. Я давно перестал огорчаться, что он никогда не читает того, что я сочиняю. Подозреваю, что из трех десятков фильмов, снятых по моим сценариям, он видел пять или шесть. Я ему явно неинтересен. Хотя мы, кажется, любим друг друга. "Кажется" - потому что чаще всего бываем друг другом раздражены. Я - оттого что вижу в нем все свои слабости и недостатки. Он - потому что ощущает это мое понимание.

Временами я скорблю о своем неполучившемся отцовстве. И когда разочарование и вина начинают меня переполнять, я инстинктивно сажусь сочинять милых и веселых героев - умных и находчивых, смелых и предприимчивых, решительных и нежных. Я наделяю их всеми теми чертами, которые мне так хотелось бы видеть в моем сыне!

И тогда вся моя любовь, не востребованная собственным сыном, отдается этим, мною же придуманным персонажам.

Рядом с молодыми героями сами по себе сочиняются герои и моего возраста. Слегка помоложе, немного постарше - как того потребует сюжет.

Волей-неволей я вживляю в них свои пороки и пристрастия, но одновременно заставляю их совершать то, чего мне в жизни совершить не удалось.

Я погружаю их в прошлый век, иногда расселяю их в начале двадцатого, иногда они у меня воюют и погибают, иногда трудно и лихо живут в первую послевоенную пору...

Мне лишь бы не связываться с днем сегодняшним - с его гнусными проблемками, искалеченной нравственностью, с уродливыми смертельными схватками в борьбе за доходное кресло, когда даже записные остряки и насмешники теряют свою отточенную, профессиональную иронию и чувство юмора, присущее им, наверное, с детства.

Если сценарий у меня вытанцовывается, то к тридцать пятой-сороковой странице мои герои начинают действовать уже почти самостоятельно, и мне остается только следить, чтобы они не вылезли за жесткие рамки семидесяти страниц кинематографического сценария.

Когда же я ставлю точку...

О, это ощущение не сравнимо ни с чем!.. Я до сих пор не могу привыкнуть к этому моменту и спокойно отложить законченную рукопись в сторону, как ложку после съеденной тарелки супа.

Я перечитываю сценарий несметное количество раз, что-то поправляю, что-то вычеркиваю, но каждый удачный драматургический поворот, каждая ловко написанная сцена, каждая неожиданная, остроумная реплика или легко и непринужденно сочиненный диалог вдруг начинают освобождать меня от постоянно тлеющего во мне чувства Вины. Перед моим Сыном - для которого я так и не стал Настоящим Отцом; перед многими женщинами, когда-то любившими меня больше, чем любил их я; перед одной Женщиной, которую я двадцать лет боготворил и с жестокой трусостью не дал ей родить ребенка из боязни лишить Своего Сына всей меры положенной ему Отцовской любви...

Хорошо сделанный сценарий на какое-то время освобождает меня от комплексов, и я ненадолго становлюсь раскованным, светским, деловитым. У меня налаживаются отношения с сыном, спонтанно возникают не очень отчетливые и необременительные связи с "лицами противоположного пола", значительно уступающими мне в возрасте.

За последние несколько лет я с грустью заметил в себе еще один явственный признак старости - чем старше становлюсь я, тем моложе мне нравятся женщины...

Но именно это сохраняет меня на плаву, заставляет быть хорошо одетым, любить свой автомобиль, постоянно удерживать пристойную физическую форму, так чтобы живот не нависал над брюками, а походка была, хотя бы внешне, упругой и легкой. Это же дает мне право иногда сказать своему не в меру располневшему сыну:

- Ну, нельзя же так распускаться, сынок. Все-таки надо как-то следить за собой...

Однако проходит время и бесследно исчезает все - искусственно вздернутое удовлетворение самим собой. Тогда снова наваливаются метания, рефлексии, вспоминаются покойные друзья, которым было меньше лет, чем мне, а в мозг все чаще и чаще вползает мысль: "Жизнь кончена... Жизнь кончена..."

К счастью, проходит и это. Проходит тогда, когда вдруг, неизвестно откуда, возникает новая забавная тема для киносценария, по которому можно снять веселый, лихой, едко-ироничный фильм...

Может быть, сейчас со мной это как раз и происходит?

Может быть, Катя Гуревич, Эдик Петров и Нартай Сапаргалиев, вопреки моим клятвенным заверениям - не касаться сегодняшних тем, и есть будущие герои моего нового будущего сценария?

Тем более что про них ничего не нужно сочинять. Они есть! Они действительно существуют. А приключений, которые им уже пришлось пережить, хватит и на пять фильмов!

Вот только срок моего пребывания в Мюнхене заканчивается. Я сделал все поправки, требуемые немецкой кинопродукцией. Я искоренил иронию в адрес террориста-педераста, часть эпизодов переписал более прямолинейно, чтобы при переводе не было ошибок и затруднений, и сильно удешевил дальнейшее производство фильма, выведя несколько сцен из дорогостоящих интерьеров и декораций на свежий воздух природы.

Теперь мне нужно было возвращаться в Москву, так и не узнав, что произойдет с моими новыми героями дальше.

Конечно, можно было бы всю эту историю досочинить уже в Москве. Сделать ее смешной, трогательной и слегка фантастичной.

Например, придумать Нартаю забавный роман с местной немецкой девицей, продажу танка на металлолом - как символ всеобщего разоружения... Приезд многочисленной казахской родни Нартая в "Китцингер-хоф" - как показатель единения народов мира... А там уж сама по себе напрашивается клоунада со старым баварцем Петером и казахским дедушкой Нартая... И так далее.

Эдику и Кате тоже можно легковесно и забавно придумать, черт знает что, раздать "всем сестрам по серьгам", привычно свести концы с концами, сочинить мягкий, грустновато-веселый, слегка буффонадный финал - и предложить этот сценарий любой киностудии.

Но что-то меня останавливало от такого слишком профессионального подхода к "сценарному материалу". Сейчас на это просто рука на поднималась.

Наверное, во мне по сей день сохранился спасительный дилетантизм. Так и не достиг я добротного ремесленнического цинизма, столь необходимого человеку, много лет работающему в кинематографе...

- Я полагаю, что съемки мы начнем еще до Рождества, и мне хотелось бы иметь вас под руками в самом начале съемочного периода, - сказал мне президент фирмы на прощальном ужине в китайском ресторанчике "Тай-Тунг" на Принцрегентенштрассе.

Толстый симпатяга-переводчик Виктор переводил легко и непринужденно, отставая от президента всего на полслова.

- Что-то сократить, что-то переписать... Автор есть автор. Кстати, вы когда-нибудь бывали на Западе во время рождественских каникул?

- Да. Бывал, - сказал я к неудовольствию президента.

- Где? - кисло спросил он.

- В Швеции. В Стокгольме.

- Ну, а в декабре посмотрите, как это происходит у нас в Мюнхене.

И тут я вдруг понял, что не могу ждать до Рождества. Я просто не имею права сейчас уезжать в Москву. Мне нужна подлинная история Эдика, Кати и Нартая. Хотя бы до момента нашего знакомства...