Чтение 12–й страницы книги ~Ночной Дозор~

-- Вызывали добровольцев, -- не оборачиваясь бросил шеф. -- Мы все добровольцы, давным-давно. И никакого выбора у нас нет.

-- А у нас -- есть. Всегда, -- темный маг опять хихикнул.

-- Когда мы признаем право выбора за людьми, мы отнимаем его у себя. Завулон, -- Борис Игнатьевич покосился на темного мага, -- ты стараешься перед чужой аудиторией. Не мешай.

-- Молчу, -- Завулон опустил голову, съежился.

-- Попытайся, -- сказал шеф. -- Антон, не могу дать совета. Попробуй. Прошу тебя, попробуй. И... забудь все, чему тебя учили. Не верь тому, что говорил я, не верь тому, что ты писал в конспектах, не верь своим глазам, не верь чужим словам.

-- Чему тогда верить, Борис Игнатьевич?

-- Если бы я знал, Антон, то вышел бы из штаба... и сам вошел в тот подъезд.

Мы синхронно посмотрели в окно. Черный вихрь кружился, покачиваясь из стороны в сторону. Какой-то человек, идущий по тротуару, вдруг свернул на снег, и стал огибать черенок вихря по широкой дуге. Я заметил, что по обочине уже протоптана тропинка -- люди не могли видеть рвущееся на землю зло, но они чувствовали его приближение.

-- Я буду прикрывать Антона, -- вдруг сказала белая сова. -- Прикрывать и обеспечивать связь.

-- Снаружи, -- согласился шеф. -- Только снаружи... Антон... иди. Мы постараемся максимально закрыть тебя от любого наблюдения.

Ольга взлетела с кровати, села мне на плечо.

Бросив взгляд на друзей, на темного мага -- тот словно в спячку впал, я вышел из комнаты. И сразу почувствовал, как стихает шум в квартире.

Меня провожали в полной тишине, без ненужных слов, без похлопываний по плечам и советов. Ведь на самом деле, я не делал ничего особенного. Просто шел умирать.

Тихо было.

Как-то неправильно тихо, даже для спального московского района и в этот поздний час. Будто все забились по домам, погасили свет, укрылись с головой одеялами и молчат. Именно молчат, а не спят. Лишь синевато-красные пятна дрожали на окнах -- всюду работали телевизоры. Это привычка уже, когда страшно, когда тягостно -- включать телевизор и смотреть все что угодно, от телешопа до новостей. Люди не видят сумеречного мира. Но они способны чувствовать его приближение.

-- Ольга, что скажешь об этой воронке? -- спросил я.

-- Непреодолимо.

Сказала, как отрезала.

Я стоял перед подъездом, глядя на гибкий, будто слоновий хобот, черенок вихря. Заходить пока не хотелось.

-- Когда... при каком размере воронки ты сможешь ее погасить?

Ольга подумала:

-- Метров пять в высоту. Еще есть шанс. При трех метрах -- наверняка.

-- А девчонка при этом спасется?

-- Возможно.

Что-то не давало мне покоя. В этой ненормальной тишине, когда даже машины старались огибать обреченный район стороной, какие-то звуки все же оставались...

Потом я понял. Скулили собаки. По всем квартирам, во всех домах вокруг -- тихо, жалобно, бестолково жаловались своим хозяевам несчастные псы. Они видели близящееся инферно.

-- Ольга, информацию о девушке. Всю.

-- Светлана Назарова. Двадцать пять лет. Врач-терапевт, работает в поликлинике номер семнадцать. В поле наблюдения Ночного Дозора не попадала. В поле наблюдения Дневного Дозора не попадала. Магические способности не выявлены. Родители и младший брат живут в Братеево, контакты с ними эпизодические, в основном телефонные. Четыре подруги, проверяются, пока все чисто. Отношения с окружающими ровные, резкой неприязни не замечено.

-- Врач, -- задумчиво сказал я. -- Ольга, а ведь это ниточка. Какой-нибудь старик или старуха... недовольные лечением. В последние годы жизни обычно происходит всплеск латентных магических способностей...

-- Проверяется, -- ответила Ольга. -- Пока таких данных нет.

Да уж. Глупо бросаться в догадки -- полдня с девушкой работали люди поумнее меня.

-- Что еще?

-- Группа крови -- первая. Серьезных заболеваний нет, временами легкие кардиалгии. Первый сексуальный контакт в семнадцать лет, со сверстником, из любопытства. Четыре месяца была замужем, два года как разведена, с бывшим мужем отношения остались ровными. Детей нет.

-- Способности мужа?

-- Нулевые. У его новой жены -- тоже. Проверено в первую очередь.

-- Враги?

-- Две недоброжелательницы на работе. Два отвергнутых поклонника по месту работы. Школьный товарищ, полгода назад пытался получить фальшивый больничный лист.

-- И?

-- Отказала.

-- Надо же. Как у них с магией?

-- Практически никак. Уровень недоброжелательности -- бытовой. Магические способности у всех слабые. На такой вихрь они не способны.

-- Смерть пациентов? За последнее время?

-- Не было.

-- Так откуда же взялось проклятие? -- задал я риторический вопрос. Да, теперь понятно, почему Дозор попал в тупик. Светлана оказалась просто-напросто паинькой. Пять врагов в двадцать пять лет -- можно лишь гордиться.

Ольга промолчала.

-- Надо идти, -- сказал я. Обернулся -- на окно, где виднелись силуэты ребят. Кто-то из охраны помахал мне рукой. -- Оля, а как работал Игнат?

-- Стандартно. Знакомство на улице, по варианту "неуверенный интеллигент". Кофе в баре. Разговоры. Уровень симпатии объекта быстро повышался, Игнат перешел к форсированному знакомству. Купил шампанское и ликер, они пришли сюда.

-- Дальше.

-- Вихрь стал расти.

-- Повод?

-- Никакого. Игнат ей нравился, более того, она стала испытывать сильное влечение. Но в этот момент пошел рост воронки, катастрофически быстрый. Игнат сменил три стиля поведения, добился однозначного предложения остаться на ночь, после чего воронка перешла в стадию взрывного роста. Был отозван. Воронка стабилизировалась.

-- Как его отозвали?

Я уже замерз, и в ботинках чувствовалась противная сырость. И не я еще не готов был действовать.

-- "Больная мама". Звонок по сотовому, разговор, извинения, обещание позвонить завтра. Все было чисто, подозрений у объекта не возникло.

-- И воронка стабилизировалась?

Ольга помолчала, видимо, связывалась с аналитиками.

-- Даже несколько присела. На три сантиметра. Но это может быть обычным откатом после прекращения подпитки.

Что-то во всем этом было. Вот только я никак не мог сформулировать невнятные подозрения.

-- Где ее участок, Ольга?

-- Здесь, вокруг. Включая этот самый дом. К ней частенько заходят больные.

-- Прекрасно. Тогда я пойду как пациент.

-- Тебе требуется помощь с наложением ложной памяти?

-- Справлюсь.

-- Шеф одобряет, -- через паузу ответила Ольга. -- Работай. Твоя маска -- Антон Городецкий, программист, холост, наблюдается три года, диагноз -- язвенная болезнь желудка, проживает в этом же доме, квартира шестьдесят четыре. Она сейчас пустая, в случае необходимости обеспечим тыл.

-- Три года я не потяну, -- признался я. -- Год. Максимум год.

-- Хорошо.

Я посмотрел на Ольгу, она на меня -- своим немигающим птичьим взглядом, в которым все же было что-то от той грязной аристократичной женщины, пившей коньяк у меня на кухне.

-- Удачи, -- пожелала Ольга. -- Попытайся снизить воронку. Хотя бы десяток метров... тогда я рискну.

Птица взлетела, и мгновенно ушла в сумрак, куда-то в самые глубокие слои.

Вздохнув, я пошел к подъезду. Хобот вихря заколебался, пытаясь коснуться меня. Я протянул навстречу ладони, сложив их в Ксамади, знаке отрицания.

Вихрь дрогнул и откатился. Без страха, скорее принимая правила игры. При таких размерах рвущееся инферно уже должно обрести разум, стать не тупой самонаводящейся ракетой, а скорее свирепым и опытным камикадзе. Смешно звучит -- опытный камикадзе, но в отношении Тьмы этот термин оправдан. Вломившись в человеческий мир вихрь инферно обречен погибнуть, но это не более, чем гибель одной осы из огромного роя.

-- Твой час еще не настал, -- сказал я. Инферно все равно не ответит, но мне хотелось это сказать.

Я прошел мимо черенка. Вихрь казался сделанным из иссиня-черного стекла, обретшего резиновую гибкость. Внешняя поверхность его была почти неподвижна, а вот в глубине, где темная синева переходила в непроглядную тьму, угадывалось бешенное вращение.

Может быть я и не прав. Может быть, час как раз таки настал...

Подъезд оказался даже без кодового замка, точнее -- замок был, но разломанный и выпотрошенный. Нормально. Маленький привет от Тьмы. Я уже разучился обращать внимание на ее мелкие пятнышки, замечать надписи и следы грязных подошв на стенах, битые лампочки и загаженные лифты. Но сейчас я был на взводе.

Узнавать адрес нужды не было. Я чувствовал девушку, -- вряд ли стоит отказывать ей в праве называться девушкой на основании замужества, это, скорее, категория возраста, -- я знал, куда идти, я уже видел ее квартиру, точнее не видел, а воспринимал всю целиком.

Единственное, чего я не понимал -- как мне убирать эту проклятую воронку...

Я остановился перед дверью, обычной, не стальной, что очень странно на первом этаже, да еще с выломанным в подъезде замком. Глубоко вздохнул, и позвонил. Одиннадцать. Поздновато, конечно.

Послышались шаги. Никакой звукоизоляции...

Глава 7

Она открыла дверь сразу.

Никакого вопроса, и в глазок не посмотрела, и цепочку не накинула. Это в Москве! Ночью! Одна в квартире! Вихрь пожирал последние остатки ее осторожности, той самой, что позволила девушке продержаться несколько дней. Вот так обычно они и погибают, люди, на которых наложено проклятие...

А внешне Светлана пока оставалась нормальной. Разве что тени под глазами, но мало ли, как она ночь провела. И одета... юбка, нарядная кофточка, туфельки, словно ждала кого-то, или почти собралась уходить.

-- Добрый вечер, Светлана, -- сказал я, уже замечая в глазах намек на узнавание. Конечно, она смутно запомнила меня со вчерашнего дня. И этот миг, когда она уже поняла, что мы знакомы, но еще не вспомнила, как, надо было использовать.

Я потянулся сквозь сумрак. Бережно, потому что вихрь как приклеенный висел над головой девушки, и реакция могла последовать в любую секунду. Бережно, потому что мне не хотелось обманывать.

Даже желая ей только добра.

Это интересно и смешно только в первый раз. Потому, что если интересно будет и дальше, тебе не место в Ночном Дозоре. Одно дело -- менять моральные императивы, причем всегда в сторону добра. Другое -- вмешиваться в память. Это неизбежно, это приходится делать, это часть Договора, и сам процесс нашего входа-выхода в сумрак вызывает у окружающих секундную амнезию.

Но если однажды ты получишь удовольствие от игры с чужой памятью -- тебе пора уходить.

-- Добрый вечер, Антон, -- ее голос слегка поплыл, когда я заставил ее вспомнить то, чего никогда не было. -- У тебя что-то стряслось?

Я, кисло улыбнувшись, похлопал себя по животу.

В памяти Светланы сейчас бушевал ураган. Не такой я мастер, чтобы наложить ей сконструированную ложную память. К счастью, тут можно было дать лишь два-три намека, а дальше она обманывала себя сама. Она собирала мой образ из какого-то давнего знакомого, с которым мы были похожи внешне, другого, еще более давнего и недолгого, но симпатичного ей характером, из двух десятков пациентов моего возраста, из каких-то соседей по дому. Я лишь легонько подталкивал процесс, подводя Светлану к целостному образу. Хороший человек... неврастеник... и впрямь часто болеет... слегка флиртует, но только слегка -- очень неуверен в себе... живет в соседнем подъезде.

-- Боли? -- она чуть собралась. Действительно, хороший врач. Врач по призванию.

-- Немного. Выпил вчера, -- всем своим видом я выражал раскаяние.

-- Антон, я же вас предупреждала... проходите...

Я вошел, закрыл дверь -- девушка этим даже не озаботилась. Раздеваясь, быстренько огляделся -- и в обычном мире, и в сумраке.

Дешевые обои, истрепанный коврик под ногами, старые сапожки, лампа под потолком -- в простом стеклянном абажуре, радиотелефон на стене -- паршивая китайская трубка. Небогато. Чисто. Обычно. И дело тут даже не в том, что профессия участкового врача много денег не приносит. Скорее -- в ней самой нет потребности в уюте. Плохо... очень плохо.

В сумрачном мире, квартира производила чуть лучшее впечатление. Никакой гнусной флоры, никаких следов тьмы. Кроме черной воронки, конечно. Она царила... я видел ее всю, от черенка, крутящегося над головой девушки, до раскинувшегося на тридцатиметровой высоте соцветия.

Вслед за Светланой я прошел в единственную комнату. Тут все-таки было уютнее. Теплым оранжевым пятном светился диван, причем не весь -- а уголок у старомодного торшера. Две стены были закрыты книжными полками, поставленными одна на другую, семь полок в высоту... Понятно.

Я начинал ее понимать. Уже не как объект работы, не как возможную жертву неведомого темного мага, не как невольную причину катастрофы, а как человека. Книжный ребенок, замкнутая и закомплексованная, с кучей смешных идеалов и детской верой в прекрасного принца, который ее ищет и непременно найдет. Работа врачом, несколько подруг, несколько друзей, и очень-очень много одиночества. Добросовестный труд, напоминающий кодекс строителя коммунизма, редкие походы в кафе и редкие влюбленности. И вечера, похожие один на другой, на диване, с книжкой, с валяющимся рядом телефоном, бормочущим что-нибудь мыльно-успокоительное телевизором.

Как много вас до сих пор, девочек и мальчиков неопределенного возраста, воспитанных родителями-шестидесятниками. Как много вас, несчастных, и не умеющих быть счастливыми. Как хочется вас пожалеть, как хочется вам помочь. Коснуться сквозь сумрак -- чуточку, совсем несильно. Добавить немножко уверенности в себе, капельку оптимизма, грамм воли, зернышко иронии. Помочь вам -- чтобы вы смогли помочь другим.

Нельзя.

Каждое действие Добра -- соизволение проявить активность Злу. Договор! Дозоры! Равновесие мира!

Терпи -- или сходи с ума, нарушай закон, иди сквозь толпу, раздавая людям непрошеные подарки, ломая судьбы и ожидая -- за каким поворотом выйдут навстречу бывшие друзья и вечные враги, чтобы отправить тебя в сумрак. Навсегда...

-- Антон, как ваша мама?

Ах, да. У меня, пациента Антона Городецкого, есть старушка-мама. У мамы остеохондроз и полный комплект болезней пожилого возраста. Она тоже пациентка Светланы.

-- Ничего, все нормально. Это я что-то...

-- Ложитесь.

Я задрал рубашку и свитер, лег на диван, Светлана присела рядом. Пробежала теплыми пальцами по животу, зачем-то пропальпировала печень.

-- Больно?

-- Нет... сейчас нет.

-- Сколько вы выпили?

Я отвечал на вопросы, выискивая ответы в памяти девушки. Вовсе не стоило выглядеть умирающим. Да... боли тупые, несильные... После еды... Вот сейчас чуточку заныло...

-- Пока гастрит, Антон... -- Светлана убрала руки. -- Но радоваться нечему, сами понимаете. Я сейчас выпишу рецепт...

Она поднялась, пошла к двери, сняла с вешалки сумочку.

Все это время я следил за воронкой. Ничего не происходило, мой приход не вызвал усиления инферно, но и ослабить его не смог...

-- _Антон_... -- голос шел сквозь сумрак, и я узнал Ольгу. -- _Антон, воронка уменьшилась на три сантиметра. Ты где-то сделал правильный ход. Думай, Антон._

Верный ход? Когда? Я ведь ничего не совершил, просто нашел повод для визита!

-- Антон, у вас еще остался _омез_? -- Светлана, присевшая за стол, посмотрела на меня. Заправляя рубашку я кивнул:

-- Да, несколько капсул.

-- Сейчас придете домой, выпьете одну. А завтра купите еще. Будете пить две недели, перед сном.

Светлана явно была из тех врачей, что верят в таблетки. Меня это не смущало -- я тоже в них верил. Мы, Иные, испытываем перед наукой иррациональный трепет, даже в тех случаях, когда достаточно элементарного магического воздействия -- тянемся за анальгином или антибиотиками.

-- Светлана... простите, что спрашиваю, -- я виновато отвел глаза. -- У вас неприятности?

-- С чего вы взяли, Антон? -- она не перестала писать, и даже не глянула на меня. Но напряглась.

-- Мне так кажется. Вас кто-то обидел?

Девушка отложила ручку, посмотрела на меня -- с любопытством и легкой симпатией.

-- Нет, Антон. Что вы. Это зима, наверное. Слишком долгая зима.

Она натянуто улыбнулась -- и воронка инферно качнулась над ней, хищно повела черенком...

-- Небо серое, мир серый. И делать ничего не хочется... все смысл утратило. Устала я, Антон. Вот весна наступит -- все пройдет.

-- У вас депрессия, Светлана, -- ляпнул я, прежде чем сообразил, что вытянул диагноз из ее же памяти. Но девушка не обратила на это внимания:

-- Наверное. Ничего, вот солнышко выглянет... Спасибо, что беспокоитесь, Антон.

На этот раз улыбка была более искренняя -- хотя, все равно, вымученная.

Сквозь сумрак раздался шепот Ольги:

-- _Антон, минус десять сантиметров! Воронка приседает! Антон, аналитики работают, продолжай общение!_

Что я делаю правильно?

Этот вопрос -- он пострашнее, чем "что я делаю неправильно". Если ты ошибаешься -- достаточно резко сменить линию поведения. Вот если попал в цель, сам того не понимая -- кричи караул. Тяжело быть плохим стрелком, случайно угодившим в яблочко, пытающимся вспомнить движение рук и прищур глаз, силу пальца, давящего спуск... и не признавая, что пулю направил в цель порыв безалаберного ветра.

Я поймал себя на том, что сижу и смотрю на Светлану. А она на меня -- молча, серьезно.

-- Простите, -- сказал я. -- Светлана, простите ради бога. Ввалился вечером, лезу не в свое дело...

-- Ничего. Мне даже приятно, Антон. Хотите, я напою вас чаем?

-- _Минус двадцать сантиметров, Антон! Соглашайся!_

Даже эти сантиметры, на которые уменьшается вихрь обезумевшего инферно -- подарок судьбы. Это человеческие жизни. Десятки, или даже сотни жизней, вырванные у неминуемой катастрофы. Не знаю, как это происходит, но я повышаю сопротивляемость Светланы к инферно. И воронка начинает таять.

-- Спасибо, Светлана. С удовольствием.

Девушка встала, пошла на кухню. Я -- следом. В чем же дело?

-- _Антон, готов предварительный анализ_...

Мне показалось, что в прикрытом шторами окне мелькнул белый птичий силуэт -- пронесся вдоль стены, следуя за Светланой.

-- _Игнат работал согласно общей схеме. Комплименты, интерес, обожание, влюбленность. Это ей нравилось, но вызвало рост воронки. Антон, ты идешь другим путем -- сочувствие. Причем сочувствие бездеятельное._

Рекомендаций не последовало, значит никаких выводов аналитики еще не сделали. Но, по крайней мере, я знал, как мне поступать дальше. Грустно смотреть, сочувственно улыбаться, пить чай и говорить "у тебя усталые глаза, Света..."

Мы ведь перейдем на "ты", верно? Обязательно перейдем. Не сомневаюсь.

-- Антон?

Я слишком долго на нее смотрел. Светлана застыла у плиты с тяжелым, матовым от водяной мороси чайником. Не то, чтобы она испугалась, это чувство уже было ей недоступно, выпито черной воронкой дочиста. Скорее девушка смутилась.

-- Что-то не так?