улыбкой, весь вечер оставалась ласковой и какой-то даже трепетной по
отношению к сыну.
произносила небрежно, как бы между прочим:
проклятую скользкую деревяшку и с пылающими ушами, с мокрыми подмышками
выходил на середину гостиной. Гости почтительно затихали. На лицах читалось
умильное внимание. Даже те нестерпимые звуки, которые издавало маленькое
чудовище в его потных руках, не сдували со взрослых лиц серьезного
выражения. Они покорно слушали, терпели, потом хлопали в ладоши и
одобрительно кивали: "Да, очень музыкальный мальчик".
операция. В кладовке нашел бутыль с керосином, замотал горлышко с ненадежной
пробкой полиэтиленовым мешком, затянул аптечной резинкой, потом еще завернул
в газету. Главное, чтобы из его сумки впоследствии не воняло керосином. У
матери был великолепный нюх.
половины заполненную ликером "Шерри", горсть своих любимых шоколадных конфет
"Стратосфера", сигареты, спички. Музыкальная школа находилась в трех
троллейбусных остановках. Он ехал и бормотал себе под нос песню "Битлз". Он
уже был счастлив, хотя ничего еще не произошло. На занятиях он играл
вдохновенно и точно, как никогда прежде, и учительница ничего не понимала,
даже спросила: почему же раньше у него так не получалось?
Свернув в пустой переулок, Олег перелез через забор и оказался на
заброшенной стройке.
раскрыл футляр и наполнил нутро скрипки керосином. Прежде чем кинуть спичку,
прикурил от нее.
деловито пожирало его деревянного врага. Ничего прекраснее этого огня он в
своей жизни не видел. Взял дрожащей рукой флягу, стал медленно, маленькими
глотками пить сладкий ликер прямо из горлышка, закусил конфеткой. Мир, до
этого тусклый, черно-белый, несправедливый и скучный, осветился волшебным
огнем, наполнился яркими живыми красками. Больше не будет никакой скрипки,
он скинет вес, начнет качать мышцы, выйдет во двор и наконец станет таким,
каким хотел быть всегда. Сильным, грубым, приблатненным, с тяжелыми кулаками
и легкой башкой.
была порвана, измазана кровью и известкой. Кровь алела на лице и на руках.
Он протянул матери обугленную крышку от скрипичного футляра.
десять человек. Они затащили меня на стройку, держали за руки, за ноги и
жгли скрипку. Они не из нашего двора. Я никогда их раньше не видел.
Настоящие блатари, варвары.
знал, что из-за какой-то там скрипочки никто не станет всерьез суетиться, и
оказался прав. Позднее, когда родители хотели купить ему новую скрипку, он
пускал скупую подростковую слезу, задыхался и шептал: "Не надо... я прошу
вас, не надо... я не смогу больше играть, я не смогу взять ее в руки, мне
все время будет мерещиться огонь и эти жуткие рожи, и как они меня держали,
заставляли смотреть..."
записать ее. Получился маленький рассказ. Он изобразил неуклюжего
вундеркинда, живущего одной лишь музыкой и далекого от грубой реальности. Он
живописал главаря банды, сцену слежки, сцену избиения юного музыканта и
варварский ритуал казни прекрасного инструмента. "Смотри, смотри, гад!" -
хрипло приговаривал главарь и бил связанного вундеркинда ногой в живот.
Отсветы пламени озаряли зверские лица. А скрипка, пылая, вдруг стала
издавать изумительную мелодию, аллегро из Четвертой симфонии Мендельсона.
нескольких экземплярах. Шедевр был показан знакомому члену Союза писателей,
довольно известному партийному романисту. Тот одобрительно хмыкнул. С тех
пор мать как бы между прочим, сообщала всем знакомым, что у ее сына открылся
огромный литературный дар. Однако, когда она однажды обратилась к нему при
гостях: "Олег, ты нам почитаешь?", он, скромно опустив глаза, сказал, что
написанное слишком сыро и вообще он сейчас взялся сочинять киносценарий.
Собственно, сюжетом это нельзя было назвать, скорее он просто вел дневник,
но описывал себя самого и окружающих не с натуры, а так, как ему хотелось.
героя. Ему хотелось, чтобы все девочки в классе сходили по нему с ума, и на
страницах общей тетради они действительно дружно помешались на Олеге
Со-лодкине. Теперь у него не было нужды устраивать жалкие одинокие
представления в родительской спальне перед зеркалом. Все его затаенные
желания воплощались на бумаге.
прежней домработницы Светланы, которая приходила раз в неделю для
генеральной уборки, наняли ежедневную Раису. Благополучие семьи росло, отец
получил новую должность в своем главке и стал зарабатывать еще больше. Мать
служила в Министерстве культуры, заведовала отделом международных связей, то
есть решала, кому из деятелей культуры можно отправиться за рубеж, а кому
следует погодить. Влияние Галины Семеновны Солодкиной было огромно, она
привыкла властвовать и милостиво принимала дружбу самых популярных людей
страны. С ней все хотели дружить, в доме собирались сливки советского кино и
театра.
сценарное отделение. Теперь героинями его бессюжетных произведений стали
самые красивые девочки, будущие кинозвезды. На машинописных страницах они
обрывали герою телефон, мерзли у его подъезда, выстраивались в очередь,
чтобы отдаться ему. Он снисходил, дарил им свои грубые мужественные объятия.
Машинка стучала, осыпая невинные белые листы подробными описаниями
разнообразных грудей, животов и ягодиц. Он печатал так ожесточенно, так
страстно, что у нежной машинки стали потихоньку выпадать клавиши. Белая
клавиатура на фоне красного пластмассового корпуса напоминала щербатый,
окровавленный рот избитой до полусмерти красавицы. Печатать стало
невозможно. - Ну, беда не велика, - сказала мама. На следующий день на
письменном столе Олега поблескивала лаковыми боками новенькая электрическая
"Эрика" последней модели.
пишущей машинке. В свои восемнадцать лет Олег оставался девственником. Это
было невыносимо, отвратительно, стыдно. Он ненавидел свою девственность, как
когда-то скрипку. Он не мог запалить для нее ритуальный костер на стройке и
не знал, что с ней, злодейкой, делать. Он собирал в своей огромной квартире
вечеринки, к нему охотно приходили сокурсники и сокурсницы, среди них были
самые красивые девочки, но как-то получалось, что после общего застолья и
танцев при погашенном свете все разбредались по комнатам, а он оставался
один и не понимал почему. Наступало серое утро, наполненное вонью окурков и
грязной посудой. Приходила Раиса, молча соскребала с кресел и ковров остатки
салата "оливье". Олег закрывался в своей комнате, курил до тошноты и писал о
грудях и ягодицах. Он грубо, с невозможными садистскими подробностями
насиловал на бумаге каждую из тех, кто был у него в гостях, но не мог
утешиться.
в нетопленых бараках пионерского лагеря, пили портвейн и крутили быстрые
страстные романы. И там наконец свершилось.
роли. Большая, рыхлая, с вечно грязной головой, с "беломориной" в уголке
тонкого рта, с мятым сонным лицом и огромной бесформенной грудью, никогда не
запакованной в лифчик. Во время очередных портвейно-гитарных посиделок она
молча, деловито взяла его за руку и поволокла в пустую соседнюю палату. Он
онемел от неожиданности, не сразу понял, чего ей надо, и подумал, что сейчас
она начнет просить у него одеколон. Запасы портвейна неумолимо иссякали,
деревенский магазин был далеко и открывался только утром. А у Олега имелось
две поллитровые бутылки польского мужского одеколона, которым снабдила его
мама, предвидя гигиенические проблемы.
Все происходило в полнейшей тишине, если не считать пьяного пения под гитару
за стенкой, и только чуть позже долгожданная церемония озвучилась хриплым
шепотом и тяжелыми, сдавленными стонами.
опытная сиделка парализованного больного. Тело его покрылось мурашками,
температура в пионерских палатах не превышала плюс десяти градусов. Простыни
были влажными. Он не сразу понял, что сейчас, сию минуту, с ним происходит
именно то, о чем он давно и отчаянно мечтал, то, что он так подробно, так
страстно описывал на бумаге. Правда, в главной роли выступал не он, а его
партнерша. Она брала его, почти насиловала, грубо, властно, умело. У нее был
богатый опыт, она хриплым отрывистым шепотом командовала, что ему делать,
как повернуться, как двигаться. Он подчинялся. От нее исходил огненный,
животный жар. Казалось, влажная простыня тихонько задымилась под ними.
Корчилась и погибала в веселом огне проклятая девственность Олега Солодкина,
как когда-то сгорала на стройке его маленькая невинная скрипочка.
заветная девочка Маша, которую он ни разу не окунул в поток своих
литературных откровений, на которую решался лишь иногда, искоса поглядывать
на лекциях. Она училась вместе с ним на сценарном. Тоненькие ножки и ручки,
маленькое скуластое личико большой, мягкий бледный рот, яркие голубые глаза,
светло-каштановые прямые волосы. Все. Ничего особенного, на актерском имелся
огромный выбор красоток. Но когда он исподтишка подглядывал за Машей на