горушку - оскорблять живого покойника словесно, кидать в него ветками и
камешками, чтобы потом хвастаться перед девками. Местный вьюнош, ни разу не
ходивший за полночь тревожить живого покойника, согласно неписаной
молодежной традиции, считается словно бы и неполноценным, авторитетом не
пользуется и успеха у девок не имеет. Но лезть к самой могиле не решаются и
записные ухари - достоверно известно, что укус у обитателя горушки
ядовитый, те, кого он оцарапал даже слегка, непременно помирали от огненной
горячки и загнивания крови, так что некоторые правила поведения молодая
деревенская поросль впитывает если и не с молоком матери, то уж с тех
времен, как начинает разуметь человеческую речь.
превратился из будоражащей воображение загадки даже не в местную
достопримечательность - в привычную деталь пейзажа. Восьмой департамент
наткнулся на это чудо-юдо лет через двадцать после того, как оно завелось в
тех местах, а потому отчет зияет пробелами, которые вряд ли когда-нибудь
будут заполнены. Точную дату появления нечисти не удалось определить с
точностью не только до месяца, но и до года, ибо старики перемерли, а
пришедшие им на смену сами помнили плохо, откуда эта диковина взялась и при
каких обстоятельствах. Некоторые упрямо твердили, что это - один из былых
обитателей деревни, которого за некие жуткие грехи категорически отказался
принять к себе потусторонний мир (вариант: имело место некое проклятье,
наложенное на грешника проходившим в этих местах святым Круаханом). С точки
зрения Магистериума, объяснение это было насквозь ненаучным, но, вот беда,
научного просто-напросто не имелось. Научными методами было неопровержимо
доказано, что это существо на горушке и в самом деле представляет собою
труп покойного человека, который, тем не менее, все же способен
передвигаться и издавать звуки. И только. Под него не смогли подвести
научно-теоретическую базу, как ни бились, а потому оставили в покое.
Ликвидировать не пытались - кому-то хватило ума вовремя прислушаться к
словам стариков, в один голос заверявших, что на их памяти живого покойника
пытались и сжечь дотла, завалив сушняком, и засыпать негашеной известью, -
но сушняк с завидным постоянством отказывался гореть, а известь должного
Действия ни разу не производила...
старательно игнорировать загадку, которую не в состоянии одолеть все
научно-материалистические методы...
столик у изголовья своей необозримой кровати, фамильного ложа, по которому
можно было маршировать строевым шагом, если только взбредет в голову такое
идиотство. Книга глухо шлепнулась за пределами круга света от ночника.
Гаудин, надо отдать ему должное, в который уж раз оказался прав: все
описанные в книге феномены, какими бы ни были диковинными и жуткими,
воображения отчего-то не будоражили, потому что их было слишком много,
потому что каждый из них наблюдался многие десятки лет (а то и сотни), но
так и не получил мало-мальски подходящего объяснения...
снова окунется в зыбкий полусон, обволакивавший странными кошмарами,
пугающими и надоедливыми, не удерживавшимися в памяти. Даже загадочное
питье, лимонно-желтая жидкость в круглом графине, доставленное одним из
доверенных медиков Гаудина, не действовало должным образом: оно лишь
погружало в расслабляющее отупение, но глубокого, здорового сна не могло
вызвать. А потому Сварог на вторую ночь велел Макреду выбросить графин в
мусорную урну - в то чудо техники, что здесь выполняло роль мусорной урны,
растворяя в неяркой вспышке любой неорганический предмет. И снова маялся,
валяясь на огромной постели в надежде, что природа каким-то чудом возьмет
свое...
от времени повизгивая и дергая лапами, - вот кому снились нормальные сны,
вот кто дрыхнул без задних лап, даже зависть брала... В нишах темными
глыбами стояли древние рыцарские доспехи, слабые лучики света, который
Сварог до сих пор упрямо именовал про себя лунным, освещали лишь один угол
огромной спальни, где стоял старинный глобус Талара, - с постели можно было
рассмотреть, что бледное сияние высвечивает Ферейские острова. Сварог
находился сейчас в столь измененном и болезненном состоянии мысли, что
готов был усмотреть в этом некое знамение, а то и предсказание. Некоей
трезвой частичкой сознания он понимал, что все это - дичь собачья, но не
получал от этого успокоения... Может быть, это некая загадочная зараза,
действующая исключительно на того, кто не был урожденным обитателем небес?
И нужно слетать на землю, пожить там, развлечься и развеяться, чтобы...
холодном поту.
чему-то живому? Или все же - крик?
глоткой неизвестного живого существа, - жестяной плач, нытье на одной ноте,
слишком реальное для того, чтобы оказаться галлюцинацией, слишком странное
для того, чтобы остаться реальностью, плаксивый, вибрирующий вой, он
тянулся, тянулся, тянулся...
Учитывая его невероятно чуткий слух - и беспокойство при появлении
поблизости чего-то по-настоящему странного, свойственное всем без
исключения хелльстадским псам... Объяснение напрашивалось унылое. Пора
всерьез жаловаться опытному врачу - здесь тоже имеются свои психиатры,
пусть и не поименованные так прямо, но выполняющие те же функции...
тянулся нескончаемой нотой, лез в уши, проникал под череп, вызывая
пакостнейшее ощущение: словно бы череп стал пустотелым сосудом, наполненным
чем-то вязким, вибрировавшим в такт, понемногу разогревавшимся, - и все это
в твоей собственной голове... И что-то отзывалось в углу, словно бы
резонируя. Так колеса проехавшего за окном тяжелого экипажа вызывают
дребезжание стеклянной посуды в шкафу, тоненькое, на пределе слышимости...
ступни, - сделал несколько шагов, присмотрелся, изо всех сил борясь с
ощущением, будто мозги в голове начинают кипеть, побулькивая и клокоча.
Протянул руку, осторожно приблизив пальцы к лезвию Доран-ан-Тега.
деле. Все сильнее казалось, что от острейшего лезвия топора исходят
крепнущие колебания, ощущавшиеся подушечками пальцев, что лезвие вибрирует
в унисон мягким толчкам изнутри черепа. Что огромный рубин засветился
изнутри собственным блеском.
жестяной вой. - Нужно действовать, принять какие-то меры, пока сохранились
остатки здравого рассудка, пока это не захлестнуло по макушку. К врачам
пора, все всерьез... Или на самом деле что-то воет в ночи?"
коридор, где стояла покойная тишина, где горела лишь одна лампа из пяти, -
но неподалеку услужливо вскочил с мягкого диванчика один из множества
ливрейных лакеев, на всякий случай дежуривших и по ночам ради мгновенного
исполнения хозяйских прихотей (Сварог и не собирался бороться с этой
вековой традицией). Склонил голову:
прислуги означала вежливое непонимание и невысказанную просьбу к хозяину
разъяснить подробнее, что именно взбрело ему в голову на сей раз.
в голове, под черепом нескончаемый стон-вопль. - Довольно громкий,
протяжный... Вы его слышите?
выглядит полным идиотом. - Вот оно... слышите?
феодализма, но он решительно не мог держать в голове имена слуг, а
привлекать магию для таких пустяков не хотел. Благо и необходимости не было
помнить имена...
выглядел безупречной статуей, но он стоял прямо под лампой, под
ярко-золотистым шаром, распространявшим мягкое, не беспокоившее глаз
сияние. И без труда можно было разглядеть, что физиономия вышколенного
молодца далеко не так безмятежна, как он хотел показать... "С ума схожу,
что ли? - подумал Сварог смятенно. - Плохо уже понятно, что кажется, а что
в реальности имеет место быть..."
случилось?
ваш хозяин умеет безошибочно отличать правду от лжи. Незатейливая магия из
разряда домашней... Вы мне сейчас говорите неправду... Итак?
вы изволите спрашивать... Но... Что-то неладно, милорд. Что-то неладное в
замке...
Что-то такое... повсюду... Прямо колотит всего... Стою это я. а вон там
вроде бы черная кошка шасть - и прошмыгнула! Вот оттуда вон туда...
Лукин Евгений
Круз Андрей
Круз Андрей
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк