Чтение 12–й страницы книги ~Провинциальная хроника начала осени~

Майон верил - нельзя было им не верить, не потому, что они были богами,
верил потому, что они с беспощадной строгостью относились, в первую
очередь, к самим себе, отвергали попытки предстать в наиболее выгодном
свете. Они не щадили себя, а меж тем промолчи - сохранили бы прежний
романтический ореол вдохновителей и участников великой и справедливой
Троянской войны.

- Ну, что же ты? - спросила Афина. - Или уверен, что теперь рушится
мир?

- Нет, - ответил Майон решительно и зло. - Это лишь означает, что
рушится одна из красивых сказок. И не более. Главными законами
человечества остаются добро и истина. А подвиги... Их хватает
неподдельных.

- А твой труд о Троянской войне? Который мог бы принести тебе славу?

- У меня будет труд о Троянской войне, - сказал Майон. - Пускай и не
тот, на который я рассчитывал.

- Право слово, он нам подходит, сестра, - сказал Посейдон. - Пусть
делает свое дело, а мы будем готовить наше. Может быть, ему с Прометеем
посоветоваться? Прометей может знать что-нибудь о рукописи Архилоха.

- Правильно, - сказала Афина. - Майон, ты завтра же, вернее, уже
сегодня отправишься в Микены, к Прометею.

Майон слишком устал, чтобы удивляться. Он просто спросил:

- Разве Прометей в Микенах?

- А ты поверил, что он после освобождения стал отшельником и удалился в
горы? Ничего подобного. Он не вернулся на Олимп, это правда, но он и до
своего заключения почти не бывал на Олимпе. Он любил вас, как же он мог от
вас уйти?

Кони вновь забеспокоились, взметая пену, с моря налетел прохладный
ветер, и мир показался Майону колышущимся, зыбким. Пожалуй, так оно и было
- мир был слишком молод, многое еще не успело оформиться, и нужно было
постараться, чтобы вся накипь унеслась вместе с утренним ветром и никогда
не вернулась назад.

Квадрига Посейдона рванула с места, бледное облако повернуло к
светлеющему горизонту, и из сотен бликов вновь собралась лунная дорожка.
Афины уже не было, вдали затихал печальный крик совы. Майон побрел вдоль
берега.

Эант, вспомнил он. И сотни других юных глаз, сотни юных умов, чистых,
бескомпромиссных, не научившихся еще различать полутона, оттенки и
сложности. Для них это может стать ударом, жестоким разочарованием в
красоте, в подвигах, вызвать недоверие и неприязнь ко всему миру взрослых
вообще, заставить подвергнуть сомнению абсолютно все. "Ну, для чего тогда
существуем мы? - подумал он. - И для чего тогда существует человеческий
ум? Никак нельзя спрятать от них эту историю, убоявшись за их неокрепшие
умы. Мы должны в них верить, и все вместе мы должны верить в высшие
ценности".

Он остановился - перед ним был старый корабль, выглядевший теперь
нелепым памятником былой подлости. Охваченный внезапно нахлынувшим
бешенством, Майон ударил кулаком в борт, и еще раз, и еще. Доски треснули,
взлетела туча защекотавшей ноздри трухи, но одному человеку было бы не под
силу разнести эту развалину, и Майон остановился, остывая. Со стыдом он
вспомнил их с Нидой вечера, проведенные у этого выпуклого борта, свой
собственный щенячий лепет о героях с берегов Скамандра, о роковой
красавице Елене. Но, в конце концов, это непоправимо - это ушло, как
уходит детство...

8. СОБЫТИЯ ПРИШПОРЕНЫ

Гилл давно уже понял свою главную ошибку: он до сих пор представлял
себе течение времени чрезвычайно похожим на поле - колос этого лета
срезан, зерно перемолото, стерня сгнила и исчезла бесследно, и колос, что
взойдет после следующего сева, не содержит и крохотной частицы своего
предшественника. Он абсолютно не взял в расчет, что колос рождается из
зерна, хранящего память прошлого.

Ему казалось, что мир возник с его рождением, мужает с его мужанием, а
это было неправильно, прошлое и не думало умирать. Все теперь зависит от
Майона, неизвестно где скитавшегося.

- Ты думаешь не обо мне, - сказала Лаис.

Гилл протянул руку и коснулся ее тяжелых волос. Наверняка она его
любила. И наверняка не понимала: он не мог посвятить ее в свои дела,
ничего не мог рассказать, а без этого бесполезно было думать о понимании.

- Тяжело мне, - сказал он тихо. Он не страдал раздутым самолюбием и
потому не боялся обнаружить перед ней слабость. - Я сейчас попал в такое
положение, когда начинаешь сомневаться во всем - в высоких чувствах и
порывах, в самом добре. Сплошная пелена лжи и подлости...

Лаис внимательно слушала его, положив подбородок на тонкие пальцы.
Далеко было ей до Елены Прекрасной, девчонке из квартала гончаров, и
выдающимся умом она не блистала, но с ней было надежно и радостно, - еще и
потому, что она долго считала Гилла простым подмастерьем кузнеца, а когда
узнала правду, ничегошеньки не изменилось. Он знал, что увяз серьезно, они
оба это понимали, понимали это и два ее брата - другому бы они давно
разбили об голову все свои горшки, а к Гиллу (для них так и оставшемуся
учеником кузнеца) относились довольно благосклонно. И все равно он считал,
что Лаис не понимает его так, как хотелось бы, - проклятая привычка
выдумывать себе сложности в дополнение к тем что и так существуют.

- Но ведь мир не черен, - сказала Лаис.

- А люди? Больно думать, что Елена Прекрасная - изрядная стерва.

- Глупенький мой Гилл, - рассмеялась Лаис. - В чем же тут потрясение?
Каждая женщина скажет, что Елена - не более чем стерва. Невозможно
похитить женщину, если она этого не хочет.

"Может быть, мы зря боимся, что наши открытия прозвучат громом с ясного
неба?" - подумал Гилл. Скорее всего, очень и очень многие не раз и не два
задумывались над этой историей, замечали несоответствия, ложь,
беззастенчивый подлог. И Майон не предстанет громовержцем - он только
соберет в одно целое все смутные сомнения, подозрения, идущие вразрез с
официальной историей воспоминания. Но не об этом надо думать, а о том, что
убийцы до сих пор неизвестны.

Он сжал пальцы Лаис. И девушка прильнула к нему. Гилл старался не
думать сейчас еще об одном оборвавшемся следе - о Пифее, убитом в
собственном дворе, и о его доме, перевернутом вверх дном. Не удавалось...
Бронзовая ящерка стояла рядом с ним на скамейке (подарок Лаис) - неведомо
как попавшее к ее деду изделие мастеров из давным-давно покинутого
жителями и полузабытого города Даран. По тамошним поверьям, эта зверюшка
приносит удачу.

Тень накрыла его, и Гилл открыл глаза. Перед ним стоял сыщик Эпсилон.

- Я-то думал, что у тебя и тени нет, - проворчал Гилл. - Что-нибудь
срочное?

- Да, - сказал Эпсилон. - Прости, но пришлось прийти сюда. Здесь
никого?

- Братья вернутся только вечером, - торопливо кивнула Лаис.

- Прекрасно. - Эпсилон выглянул в калитку. - Заходи.

Лаис ойкнула: в калитку, пригнувшись, прошел кентавр, и в крохотном
дворике сразу стало тесно. Кентавр огляделся без тени смущения, поклонился
и, подогнув ноги, улегся совершенно по-лошадиному. Теперь лица - его и
Гилла - оказались на одном уровне.

- Чтобы не заметили с улицы, - пояснил кентавр. - Я большой.

Гилл вопросительно глянул на сыщика Эпсилона, но тот смотрел на Лаис.
Гилл, спохватившись, виновато улыбнулся ей и развел руками. Лаис послушно
поднялась, ушла в дом, обижаться она и не думала, и Гилла охватил веселый
азарт следопыта - этот гость несомненно принес что-то важное.

- Это Даон, - сказал сыщик Эпсилон. - Родственник кентавра Нерра.

- Рад познакомиться, - сказал Гилл. - За вами не следили по пути сюда?

Даон ухмыльнулся.

- Пытались. Но я же наполовину конь. Я подхватил твоего человека и
помчался галопом. А те галопом не могли, у них только две ноги.

- Где вы встретились?

- У дома Майона, - сказал Эпсилон. - Ты ведь предоставил мне свободу
действий, Гилл. А я рассудил, что если следом за убитыми на берегу придет
кто-то еще, он будет справляться о них у Майона, ведь к нему шли.

- А почему же ты решил, - прости, Даон, - что этому Даону можно верить?

- По этому. - Даон поднял руку.

На ней был совершенно такой браслет, как на запястье убитого кентавра.
Точно такой, как у микенца.

- Это кое в чем убеждает, - сказал Гилл. - Что ж, Даон, я хотел бы
кое-что от тебя узнать. Прости, если я покажусь тебе настроенным
недружелюбно, но меня вынуждают обстоятельства: за моей спиной происходит
какая-то загадочная возня, которую я не понимаю, хотя обязан понимать.
Вдобавок погиб человек, которого я любил и уважал, который был моим
учителем. А ты, сдается мне, имеешь к этой возне какое-то отношение,
верно?

- Верно, - сказал Даон. - И хотел бы сказать, что и у меня были веские
причины не доверять тебе. Но теперь их нет.

- Как же мы друг друга уважаем и любим! - грустно усмехнутся Гилл. -
Итак. Убийцы твоего родственника и Гераклида забрали у них рукопись
Архилоха?

- Да.

- Рукопись несли Майону?

- Да.

- Что же в ней такое, провалиться мне в Аид? - Гилл стиснул в кулаке
бронзовую ящерку. - Почему из-за нее гибнут люди? Что там? История жизни