однажды, он уже в театральном учился, вышло так, что его девушка сказала
ему, что полюбила другого. Артист вспоминал: "Я понял, что схожу с ума. И
чтобы хоть как-то отвлечься, случайно ткнул сигаретой в руку. И ощутил не
боль, а облегчение. Боль, конечно, тоже была. Но это было - как комариный
укус". Вот тогда, сказал он, я и понял, что есть кое-что сильнее любой боли.
Ненависть, ярость, гордость, любовь. Только о них надо думать, а не о боли.
Предложил: не хотите попробовать? И мы попробовали, каждый. И ничего,
нормально выдержали. С того дня у каждого на левой руке, повыше запястья, по
метке осталось. А у самого Артиста их было четыре. Не слишком-то, видно, ему
везло в любви.
пепельницу и спросил:
карандаши.
была: заместитель министра обороны. Я передал приказ Доку, он - Боцману,
бумага обошла всех и вернулась на стол командующего.
категорическим образом!
все думал: почему у нас ничего не получается? В Афгане обосрались, в Чечне
обсираемся на каждом шагу. А причина-то очень простая. Если боевой генерал,
командующий действующей армией, бессилен против министерской вши - это не
армия. Это выгребная яма. И сидеть в ней по уши в говне - увольте!
отвагу", которой очень гордился, и все это добро положил на письменный стол
командующего. То же самое сделали Док, потом Артист, Боцман, Трубач и Муха.
Через минуту перед командующим уже лежала целая горка офицерских погон и
боевых наград свободной России.
никаких претензий у меня нет. Честь имею!
перед собой. Жалко мне было его? Нет. Тимоху мне было жалко. Других ребят,
которые полегли в развалинах Грозного и на всех хасавюртах. И тех, кто из
Афгана вернулся домой в цинке под условным шифром "груз 200". Вот их мне
было до муки жалко. А его - нет.
Артист, Муха и Трубач были коренными москвичами, тут были их родительские
дома, и старики были еще живы. Боцман был из Калуги, там у него была жена и
трехлетний сын, жили в двухкомнатной "хрущевке", которую дали жене от
фабрики. У Дока была однокомнатная квартира в Подольске, он получил ее при
разделе его двухкомнатной московской квартиры после развода с женой. А мне,
моей жене Ольге и дочке Настене путь лежал сначала в Зарайск, а потом еще
дальше - в деревню Затопино на берегу речки Чесны. Там догнивала
изба-пятистенка, пустовавшая после смерти матери, всего на три года
пережившей отца.
словесную шелуху. А с точки зрения нормальной человеческой морали, которой
привык руководствоваться полковник Константин Дмитриевич Голубков, не
слишком, впрочем, об этом задумываясь, - просто чудовищным. Когда до
Голубкова дошла суть дела, словно бы специально прикрытая обтекаемыми
формулировками и специальной терминологией, у него едва брови на лоб не
полезли. Да как же это? Да разве так можно? Да это же...
вполне могло сойти за высшую степень сосредоточенности. Как и все участники
этого совещания в очень узком кругу, он внимательно слушал начальника
управления, дающего установку, только все строчили в черных блокнотах,
которые запрещалось выносить из здания, а Голубков лишь постукивал своим
блокнотом по колену. Это не укрылось от взгляда начальника. Он прервался и с
нескрываемым раздражением обратился к полковнику:
говорю, кажется вам не важным?
а Анатолий Федорович.
записываю. Что записано, то забыто. У кого как, конечно, но про себя я это
знаю точно. Поэтому записываю только мелочи, которыми не стоит загружать
память.
подходы к разрешению проблемы", - ни на секунду не задумавшись, повторил
Голубков.
конспектировавший мысли руководителя.
говорю, кажется вам не важным?"
Продолжим, товарищи... "Чего это я шуга из себя строю?" - неожиданно
разозлился на себя Голубков.
повторить с полуслова. Как он тренировал свою память? Да так и тренировал.
Прослужи тридцать лет в разведке и контрразведке - и не тому научишься.
Сотни, если не тысячи деталей приходилось постоянно держать в голове. И
часто то, что казалось главным, оборачивалось пустяком, а мелочь вылезала на
первый план. Поэтому мало было иметь хорошую или даже очень хорошую память.
Она должна быть избирательной, способной удерживать самое важное, а второ- и
третьестепенное сдвигать на периферию, в запасники, как убирают в чулан
ненужную вещь, которая если и понадобится, то неизвестно еще когда.
мероприятий генерал-лейтенанта Анатолия Федоровича Волкова, Голубков с
большим интересом рассматривал его самого, нежели вдумывался в смысл его
слов, - эту работу предстояло ему сделать позже, когда совещание кончится и
Голубков вернется в свой кабинет на втором этаже старинного московского
особняка, у чугунных узорчатых ворот которого висела солидная, но совершенно
непонятная по смыслу вывеска: "Информационно-аналитическое агентство
"Контур" и постоянно прогуливались три молодых человека в штатском.
вряд ли ему было больше пятидесяти. Обычно он ходил в строгих темно-серых
или темно-синих костюмах с подобранными в тон рубашками и галстуками. Эти
костюмы, сухое лицо, явно очень дорогие очки в золотой оправе делали Волкова
похожим на кого угодно: на университетского профессора откуда-то из
Сорбонны, на высокопоставленного правительственного чиновника, на депутата
Госдумы, - но только не на матерого контрразведчика, кем он, собственно, и
был. А на кого, впрочем, должен быть похож матерый контрразведчик в крупных
званиях? Как раз на профессора Сорбонны или депутата Госдумы.
с Амином. Волков тогда был уже полковником госбезопасности. В свое время он
закончил Академию КГБ, служил в "конторе", неизвестно, чем он там занимался,
но продвигался быстро. И в Кабуле в конце семьдесят девятого и в начале
восьмидесятого он был, как понимал Голубков, одним из практических
руководителей дворцового переворота, который позже, как водится, стали
называть демократической революцией.
поначалу шла ни шатко, ни валко: покомандовал взводом, ротой, постирал штаны
в штабе батальона, а потом попал в разведку полка. В семьдесят девятом был
все еще капитаном, и только перед введением в Афганистан нашего
"ограниченного контингента" ему дали майора и назначили командиром особого
подразделения. Это его подразделение и было активно задействовано в
операциях, которыми руководил Волков. По ходу дела они довольно часто
встречались, и уже тогда, видно, молодой полковник КГБ Волков приметил
простоватого с виду, но толкового майора Голубкова, который очень быстро
вник в местные условия и на оперативках давал дельные советы. Упорно спорил,
когда к ним не хотели прислушиваться, а когда поступали вопреки его мнению и
проваливали операцию, позволял себе делать морду колодкой и даже бурчать: "А
что я вам... говорил?" При этом коротенькая пауза, которую он делал после
"вам", была как раз такой длины, что в нее точно влезало слово "мудакам".
дело. К середине кампании Голубкову досрочно присвоили звание подполковника,
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Белов Вольф
Смит Кордвейнер
Шилова Юлия