Очнувшись и обнаружив, что лежим голышом в не самом теплом помещении, мы первым делом натянули на себя одеяло. Стало теплее, но подсознательная жуть не сразу покинула нас. Дрожь, правда, унялась, но всякие леденящие душу образы продолжали витать в сознании.
Я все время говорю «мы» и «наше», потому что установившаяся во сне прямая связь между нашими мозгами не прерывалась и в первые несколько минут после пробуждения. Мы могли ни слова не говорить, но прекрасно понимать друг друга. И потому не просто догадывались, что видели во сне одно и то же, а знали наверняка.
Но эти несколько минут прошли, и чувство общности сознания стало исчезать. Параллельно улетучивался и страх. Более того, здравое опасение, что нас обоих постигнет судьба Васи Лопухина, которое промелькнуло в первые секунды после пробуждения, наложившись на подсознательный ужас от пережитого в кошмаре, притупилось очень быстро. Да и вообще, после того как сознание стало постепенно разделяться, всякие сложные мысли, сомнения, логические построения начали быстро улетучиваться. Мозги словно бы заполнялись неким духовным «инертным газом», препятствующим «горению мысли», точь-в-точь как реально существующие инертные газы препятствуют реальному горению. Последней из более-менее трезвых мыслей была та, что чудо-юдовский препарат, который Вика вколола мне и себе, продолжает успешно действовать. Все стало восприниматься проще, темная комната не пугала, хотя мы, рано заснув, проснулись, видимо, глубокой ночью. Когда мы бесились перед сном, из-за запертой Викой двери время от времени долетали какие-то голоса, шаги и проявлялись прочие признаки наличия людей, сейчас же стояла гробовая тишина, которая вполне бы могла усилить наш страх, принесенный в явь из кошмара. Кроме того, тогда я отчетливо запомнил узкую полоску света, пробивавшегося под дверью. Сейчас этой полоски не было. Это означало, что свет выключен и в ближайших к нам помещениях ЦТМО никого нет. Находясь в здравом уме и твердой памяти, я, наверно, заволновался бы. Как-никак мы пребывали в десяти метрах под землей, в закрытых для посещения публики помещениях и контактировали с представляющим явную опасность для жизни и здоровья логическим вирусом. А Чудо-юдо даже не соизволил приставить к нам какого-либо контролера или сиделку, которые могли бы сообщить ему хотя бы о том, что мы уже загибаемся.
Но об этом я припомнил только спустя сутки с лишним. Как и о том, какой мы с Викой подвергались опасности, погрузившись в искусственную реальность. Мозг просто констатировал, что кошмар закончился, я жив и не ощущаю даже простудных недомоганий. Более того, чувствую кое-какой прилив сил. Одеяло греет, а еще больше греет Вика. Подушка мягкая, Вика — голая. Я тоже голый и могу, прижавшись к ней, почувствовать сразу все ее горячее тело. Гибкое, сильное и бесстыжее.
Темнота в комнате была абсолютная. Мы даже контуров друг друга не видели. Нельзя было ни блеска глаз углядеть, ни каких-либо отсветов на коже.
Но мы легко нашли друг друга. На ощупь, под одеялом. Сперва мягко прильнули друг к другу согревающимися телами, обвили руками бока и спины. Потерлись щекой о щеку, уперлись лбами. Потом носик Вики оказался совсем рядом с моими губами, и я не отказал себе в удовольствии его легонечко ущипнуть. А потом губы соприкоснулись с губами, языки пощекотали друг друга, Вика крепенько прижалась к моей груди ласковыми пышечками, поерзала своим пушистым местом по моему животу, сладко и нечленораздельно мурлыкнула.
— Бесенок! — прошептал я ей в ушко, лизнул бархатистую мочку, провез губы по щеке к подбородку, потом от подбородка к глазунчику, забрался на нос и снова перескочил на губы. А добрая лапка уже шебаршилась где-то там, под одеялом, возбуждающе поскребывая коготками мою спину, а потом словно бы с ленцой перебралась на бедро.
— Я не бесенок… — прошелестел притворно-детский голосочек. — Я бесовочка… А бесенок — вот.
Ладошка бережно ухватила то, что неторопливо росло и крепло, но еще не дошло до кондиции.
— Ленивый какой… Я тебя накажу! За опоздание на службу переведу на грязную работу. Понял? Ну-ка просыпайся, свинтус!
Пальчики так славно его теребили, а ротик болтушки наполнял мои уши такой милой похабщинкой, что пристыженный лентяй живо напрягся и принял строевую стойку.
— Молодец мужик! — Плавно пропустив инструмент через ОТК в составе двух сумевших замкнуться в колечко пальчиков, Вика убедилась в его твердости. — Пожалуй, ты у меня премию заслужишь…
И она головой вперед юркнула под одеяло, пощекотав меня по груди и животу своей взъерошенной, жестковолосой, а оттого чуточку колючей, но приятной шевелюркой.
Ладошки несильно сжали с двух сторон отличного строевика. Поерзали по нему взад-вперед, будто скатывая колбаску из теста. Потом его обдало теплым и влажным, неровным дыханием. Легкое прикосновение мягкого и мокрого… Язычок с мелкими пупырышками притронулся к упругой боеголовке, лизнул, спрятался, пять лизнул… Нет, это не могло остаться безнаказанным!
Я тоже полез под одеяло, где было душновато, раздвинул, взявшись за подогнутые колени, Викины податливые, но тугие ляжки и уткнул лицо в колючий ворох волосков. Hoc — спасибо прапрабабке Асият, не самый маленький достался! — прокатился по неглубокой бороздке, нашел мокренькую трясину и — бульк! — провалился туда. Подрыгался из стороны в сторону, потерся о пимпочку…
А откуда-то из дальнего далека долетало ласковое и бесстыжее чмоканье Викиного ротика. Должно быть, понравилась деточке сосочка. Шевелились и пальцы, поглаживая мешочек с орешками…
Разобравшись в ворохе волос, я пальцами расчесал их на пробор, не удержавшись от того, чтоб пару раз не утопить большой и указательный в скользкой теплоте, а потом осторожно, чтоб больно не сделать, растянул краешки в стороны. Языком по скользкому! Языком по солененькому! Языком до пимпочки! А потом опять носом!
Я — здесь, она — там. «69» — как именует такое мероприятие мировая общественность. Но она все же настоящая южанка, темперамент погорячее моего, даром что это тело американские ирландцы выстругали. От Украины немало осталось. И разогрелась раньше и задергалась в нетерпении. Даже зубками один раз цапнула. А потом испустила свое неподражаемое:
— Ы-ы-х-х…
И тут я чуть не помер. Потому что Викины ляжечки меня так сдавили в висках, что едва башку не сплющили. Это ведь не пухлая Ленка или рыхлеющая Марьяшка. Это тело тренированной боевички все-таки, надо осторожнее. Где-то в глубине своего отупевшего мозга я представил, как Вика ломает шейные позвонки вероятному противнику. На секунду, но представил. Потом этот секундный испуг прошел, и все опять стало по фигу.
Воспользовавшись тем, что Вика меня отпустила, я подхватил ее, безвольную-вареную, под плечи и перевалил головой на подушку.
— Давай по-нормальному…
— Даю, даю… — раскидываясь, прокаламбурила Вика. — Иди до дому, «пыжик»!
— Между прочим, — заметил я, укладываясь между нетерпеливо подрагивающими ножками и ощущая, как ловкие пальцы Вики подхватывают инструмент, — он сроду был «главной толкушкой».
— Мне «пыжик» больше нравится… У-ух… Нехай лизе!
— Не Лизе, а тебе, — ответил я на это самостийное выражение. — Поехали!
Тут было не до каламбуров. Вика лежала относительно спокойно не больше минуты. Потом в ее теле словно мотор заработал. Правда, как в прошлый раз ноги к животу не поджимала, но попа работала как на пружинках.
Доведя ее до второго «ы-ы-х-х» в семейно-супружеской позиции на спинке, я перекатил ее на бок, ухватил за крепкие ягодицы и продолжил.
— Ой, здорово! — провизжала Вика. — Ой, как же хорошо! Да что ж ты со мной делаешь?
— Это еще кто с кем делает… — пробормотал я и начал гнать вовсю, на финиш. Эх, залетные!
В общем, закончили.
Разморенные, вымотанные, опять стали помаленьку засыпать. Возможно, что даже час-другой и поспали, только мне это не запомнилось. Снов не было.
А вот то, как громко щелкнул замок, ярко вспыхнул свет и в нашу спальню-камеру-палату вошел Чудо-юдо в сопровождении Зинки, мы хорошо запомнили.
— Ой! — Вика пискнула так, будто была мне не законной женой, а самой запретной любовницей. — Постучали бы сначала! Мы не одеты…
— Дуэт обормотов! — прокомментировала Зинаида. Я глупо захихикал.
— Ладно, — поморщившись, сказал Чудо-юдо, — что с них возьмешь? Они сейчас как детишки, которые добрались до банки с вареньем, половину слопали и попались родителям. А теперь ждут, что с ними сделает папа. То ли выпорет, то ли просто пожурит. Ну а папа сейчас молит Господа Бога, чтоб детишки не обожрались и чтоб варенье оказалось не испорченным. Потому что ему будет очень жалко, если у них животики заболят. Жалеет дитятей неразумных. Особенно доченьку, то бишь невестку бестолковую. Поскольку они сейчас все равно ни черта не смогут понять, то лекции, нотации и экзекуции придется отложить, условно говоря, до вытрезвления.
— А мы вовсе не пьяные, — обиделась Вика.
— Но — наколотые. То, что я предписывал Диме, — предусматривалось. А вот то, что еще и себя решила дурой сделать, — мне и в голову не приходило. Как говорится, аналитики подвели. Тем не менее, если у вас еще хоть что-то в головах осталось, посмотрите вот на эту дискету (Чудо-юдо вытащил из бокового кармана маленькую «трехдюймовку».) Здесь ваш страшный Белый волк. Отважные поросята или козлята — более приемлемого наименования для вас не подберу — самым дурацким образом выманили гнусного зверюгу из логова, не дожидаясь, когда придет старый охотник Хенк, и чуть-чуть не попали на зуб хищнику. Но старый охотник Хенк, как и положено по законам жанра, появился только в самом конце сказочки, чтобы обеспечить законный хэппи-энд и не допустить сокращения поголовья парнокопытных, а также мелкого рогатого скота. До этого он сидел высоко на дереве и давал умные советы и ценные указания. Благодаря этому поросятам и козлятам только чуть-чуть хвостики покусали.
— Но тут пришла добрая фея и помазала им попки зеленкой, — добавила Зинуля.
Само собой, в роли доброй феи она видела себя. Я, находясь, в этом придурочном состоянии, был не способен понять что выражает физиономия того или иного субъекта. То есть пребывает ли он в беззаботно-шутливом расположении духа или саркастически ехидничает со злости. Поскольку препарат вовсю действовал, до меня доходил только юмор. Все казались добрыми и хорошими, а потому никакие подвохи и колкости не замечались. Но уже после того, как одурманивающее снадобье перестало делать из меня тупоумного обормота, пришло понимание, Зинуля в тот момент была не просто зла, а прямо-таки разъярена. Впрочем, обо всех этих нюансах я стал способен размышлять только через сутки с лишним. А тогда, услышав Зинулину фразу насчет доброй феи, я заржал от души.
— Смейтесь, смейтесь, — строго произнес «охотник Хенк». — Вот если б большой злой Белый волк вам все пооткусывал, вы бы плакали горючими слезами, а сделать ничего не могли. Но все-таки хэппи-энд состоялся. Теперь Белый волк сидит в клетке (он торжественно потряс дискетой), и жизни поросят с козлятами ничего не угрожает. А в компьютерную игру с виртуальным аппаратом, танками, подземоходами и камикадзе можете поиграть как-нибудь на досуге. Разумеется, сидя за монитором, а не внутри игры. Так безопаснее и веселее.
— Только сперва подрастите немножко, — с явным ехидством добавила Зина, — вам сейчас интеллекта только на «Dendy» хватит.
— Через сутки, когда препарат перестанет действовать, отправлю вас домой. Детишки пока останутся у Зины, а вам надо будет готовиться к поездке в Швейцарию. И так немало дней потеряли по разным причинам. Ну, все, что доступно вашим мозгам, я сказал. Пошли, Зинуля, нам работать надо. Да, граждане заключенные! Поскольку вам, наверно, не только трахаться, но и жрать захочется, то довожу до сведения: завтрак уже можно требовать. Обед — четырнадцать ноль-ноль, полдник — восемнадцать ноль-ноль, ужин — двадцать один ноль-ноль. Желательно не пугать народ, в смысле не разгуливать в беспорточном состоянии. Поскольку часть одежки вы сдуру порвали, дам команду заменить, но впредь будьте осторожнее. Экономьте на тряпках. Все, счастливо. До завтра, если не будет никаких осложнений.
— А если будут? — спросил я, отчего-то хихикая.
— Если будут, я о них раньше вас узнаю и прибуду сюда с большой клизмой. Адиос!
Чудо-юдо с Зинкой удалились, а вместо них явилась скромная и застенчивая девочка с татуировкой в виде медицинской эмблемы повыше запястья. Она прикатила сервировочный столик с завтраком.
— Кушайте, пожалуйста, — сказала она, отводя глаза от голых плеч Барина и Барыни, торчавших из-под одеяла.
— Спасибо, Настенька! — сказала Вика и добавила: — Ты похорошела. Москва
— это все-таки не провинция, верно?
— Как сказать… — хмыкнула Настя. — Я в Москву за полгода еще и не ездила ни разу. Все тут, за забором. Вы, когда покушаете, сложите все на столик и постучите в дверь. Я тут рядом сижу, если что.
Настя удалилась, а я даже не поинтересовался у Вики, откуда она ее знает. Ленка — то есть доминантное «я» нового существа, называвшегося Викой, — не должна была помнить эту девицу хотя бы потому, что отсутствовала в Москве столько же, сколько и я. Кармела и Вик ее знать не могли вовсе. Стало быть, ее могла знать только Таня. Где она находилась и чем занималась до того» как переселилась на Ленкин носитель и отправилась «до городу Парижа», мне Чудо-юдо не докладывал, а новообразование по имени Вика еще не успело. Но и этот вопрос заинтересовал меня лишь после того, как закончилась общая дурь, наведенная препаратом. А вот завтрак меня увлек очень сильно.
В целом день прошел спокойно. Никаких осложнений, о которых упоминал Чудо-юдо, не было, никакие вирусы, логические или обычные, нам не досаждали, вмешательство медицины в нашу жизнь состояло лишь в том, что Настя два раза смерила у меня температуру, но она оказалась нормальной — 36,6. Все остальное время мы спали и жрали.
Кормежка была приличная: мяса дополна, салаты из свежих овощей, к обеду даже красного сухого выдали, чтоб шашлык лучше пошел. Сил, конечно, прибыло, но и лени тоже. Поэтому по части секса ничего особо интересного на сей раз не было.
Засыпали мы в двадцать три с чем-то. Сон получился провальный без всяких сновидений и виртуальных похождений.
ОТХОДНЯК
Чудо-юдо прибежал к нам около восьми утра, после завтрака, когда Вика опять начала проявлять нездоровую инициативу насчет применения «Камасутры» в мирных целях. Конечно, он сломал ей кайф и испортил настроение. Видимо, снадобье, превратившее нас в обормотов, уже помаленьку выдыхалось. Но тем не менее Сергей Сергеевич пришел вовсе не затем, чтоб выпустить нас из заточения.
— У меня мало времени, — сказал он сурово, — потому что через час поедем на похороны Васи, Лосенка и двух других. Вас не берем. Во-первых, не стоит лишний раз светиться, а во-вторых, вам нужно еще свою проблему пережить. Через часок-другой у вас начнется период последействия препарата — ломка, отходняк, похмелье. Как хотите называйте, только переживите нормально. Неприятное состояние, обманывать не буду, но не смертельное. Будет ломить кости, позвоночник — прежде всего в области шейных позвонков. Головная боль будет серьезная, у Лены, возможно, тошнота, как при беременности. До рвоты включительно. Знайте одно: все это, при нормальном течении процесса, закончится к пяти-шести часам вечера. Повторяю, при нормальном течении процесса! Без всякого врачебного вмешательства. Но если, упаси Господь, попробуете полечиться сами — попить какие-нибудь таблетки от головы типа анальгина или цитрамона, сто граммов спиритуса принять или массаж головы сделать — ни гроша не дам за ваши шкуры. Просто не знаю, что с вами будет. Не берусь предсказывать. Но еще хуже будет, если ты, Леночка, попробуешь заколоть еще по дозе препарата. Не улыбайся! Уже должна кое-что соображать, наверно, основная дурь сошла. Я специального парня к комнате, где стоит сейф, Приставил, а второго в коридоре, на случай, если не выдержишь и полезешь.
— Не полезу я, — проворчала Вика. — Не зарекайся! — погрозил пальцем Чудо-юдо. — Ломать будет крепко, всех чертей с матерями вспомните. Сейчас хорохоришься, а тогда будешь на все глядеть другими глазами. Конечно, я вам тут для страховки и контроля оставлю Зину, но надо и самим соображать. Особенно тебе, Лена.
— Почему «особенно»? — обиделась Вика. — Женщины терпеливее, чем мужчины. Вы лучше Димуле лекции читайте!
— Димуле проще, он разумный трус по складу характера. А ты — непредсказуемая. Я тут прикинул помаленьку: при разделении твоих «я» в ходе виртуальной игры ты на шестьдесят процентов Лена, на тридцать шесть процентов — Таня, на три процента — Кармела и на один процент — Вик. У Димки доминация выше: семьдесят два процента — Коротков-Баринов, восемнадцать процентов — Браун, девять процентов — Атвуд, один процент — все остальные. То есть всякие там Родригес-Рамос, Сесар Мендес, негритенок Мануэль, Мерседес-Консуэла-де-Костелло-де-Оро, капитан Майкл О`Брайен и еще какие-то остатки неразархивированных файлов. Теперь еще и чуть-чуть Васи Лопухина добавилось. Правда, это касается только личностных качеств, того, что определяет «я». По памяти расстановка мест несколько другая. Но так или иначе, Коротков-Баринов доминирует безусловно. Он на своем носителе, на «родном». А ты, Лена, доминируешь в чужом носителе, понимаешь ли. То есть находишься в том положении, в каком находился Браун в 1982-1983 годах, когда доминировал на носителе Короткова. И потом, они не были враждебны друг другу. Даже когда в результате разархивации подавленных файлов Короткова они оказались в равновесном положении, им удалось договориться. А у тебя солидная противница. Притом, что ее личность сохранилась почти на сорок процентов, в экстремальной ситуации она вполне может восстановить контроль над своим телом. А это опасно. Соберись!
— Всегда готова! — Дурашливо вскинув руку в пионерском салюте. Вика выскочила из-под одеяла по пояс. Такого финта Ленка не сделала бы ни за что, даже под действием самого дурацкого препарата. Но и Таня, пожалуй, на это не решилась бы. А если это Кармела прорывается, из своих трех процентов? Что тогда?
Вот с этого момента и начался отходняк. Я думаю, что уже тогда стал способен на кое-какие рациональные мысли. Во всяком случае, никакого дурацкого хохота я больше не испускал.
— Димка! — Чудо-юдо повернулся ко мне. — Тебе будет туго! Держись! К сожалению, мне пора идти, но я смогу вернуться часа через три.
Он глянул на часы и поспешно вышел.
«Через часок-другой…» — пообещал Чудо-юдо. Сам собирался прийти через три часа. Стало быть, в худшем случае надо будет держаться два часа. Почему держаться? А? И почему я вообще начал бояться? Да потому, что поддался внушению папаши, опасающегося, что мы не выдержим пытки ломкой и начнем буйствовать. Но, извините, у него тут куча всякого персонала, который запросто может нас скрутить и, если потребуется, зафиксировать, чтоб не убежали. Неужели опасается, что проснется Танечка и начнет делать что-нибудь ужасное? Но ведь не побоялся же он послать Танечку к французам в Ленкином обличье?
— Ты еще ничего не чувствуешь? — спросила Вика. — Я уже чувствую, что немного ноет рука. Там, где рана была. Меня на Хайди, в Бронированном трупе, «джикеи» ранили, помнишь?
— Тебя или Таню? — я задал вопрос прямо.
— Угадай с трех раз! Ха-ха-ха! — закатилась она все еще дурацким хохотком. — Может, «я» и есть Таня? Ведь твой папочка именно это подозревает.
— Больше мне делать нечего, угадайками заниматься!
У меня вдруг назойливо зачесался нос. Поэтому мой ответ прозвучал очень раздраженно. Насчет того, что нос при отходняке будет чесаться, Чудо-юдо ничего не говорил. Но, может быть, забыл впопыхах? Или это просто так чешется? Я почесал нос, и он вроде бы маленько успокоился. Но тут же зачесалось под мышкой. И на спине, под лопаткой, тоже.
— У тебя ничего не чешется? — спросил я Вику.
— Ужасно! — захихикала она. — Особенно там…
И, выскочив из-под одеяла, показала это местечко.
Нет, мне было уже не до того. У меня чесалась вся кожа, с головы до ног, как при аллергии. И лицо, и щеки, и уши, и нос! Нестерпимо! Все зудело, аж обжигало.
— Блин! — вырвалось у меня. Я уже хотел было с остервенением почесаться обеими пятернями, но тут вдруг вспомнил, что говорил Чудо-юдо. Что все должно идти своим чередом и нельзя никак вмешиваться, нельзя пытаться себя вылечить… Может быть, почесав нос, я нарушил это требование? И тогда сразу же эта самая «чесотка» распространилась повсеместно…
Шилова Юлия
Глуховский Дмитрий
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Шилова Юлия