человек... Не знаю, не знаю! Может, иной... Но я хотел бы спросить: почему
вы считаете, что в мое здешнее дело кто-то должен вмешиваться? И учить
меня моему делу? И не верить мне!
Пойдете со мной, чтобы они оставили меня в покое?
вам нужны защитники? Причем неквалифицированные? - Я был ироничен.
она. - Я враз раздумала.
свысока судить всех!
Впрочем, раздумываю...
заводился.
звереныш жил, как живут все его сверстники из маленьких городков.
Издевательства начинаются с детского садика. Потом издеваются в школе, на
улице. Этот тихий мерзавец поступил в училище. И тут его били, унижали.
Что сделать, чтобы вознестись? На ком отыграться? И вот жертва -
медицинская сестра...
доведшего его до психоза.
вознестись.
это. - Ее мелодическая манера речи охлаждала меня. - Вы делаете вид, что
во всем разобрались. А разве вы умирали? А разве помните, как родились? От
вас скрыты те загадочные дни. Никто в деталях вам не рассказывал, как
свершилось чудо... Вам бы все это помнить, тогда вы никогда бы не
ошибались. А если бы умерли, вам легче было бы понять умерших...
убитого? Но разве тогда я уже буду нужен?
понимал ее: она хотела мне сказать, чтобы я подходил к разным убийствам
Ирины и медсестры по-разному. Но этот сам подход к разным убийствам был
само собой разумеющимся. И что же? Дальше-то? Чтобы судить об убитом, надо
быть убитому?! Какая нездешняя, неземная мысль! Кто так может сказать?!
коридор. Тут же захлопнулась дверь моего номера. Я попытался побежать в ту
сторону, и тут же, ощутив толчок в плечо, отлетел к стене. Вверху горела
лампочка. С ужасом я подумал, что надо идти за ключом, мой остался в
запертом номере. Там меня увидит директорша... О чем я должен с ней
поговорить? Не помню!
внутренних дел все труднее справляться с нарастающим валом преступлений;
нагрузка на одного сотрудника уголовного розыска по зарегистрированным
преступлениям возросла почти на четверть - с семнадцати до двадцати одного
оперативно-розыскного дела... И т.д. и т.д. Боже, милый Добрюк! Да тут не
надо и показывать таких подонков, чтобы понять весь ужас сегодняшней
жизни. Стоит лишь поглядеть вокруг!
позабыл о предупреждении Лю не писать. "Это не ваше дело! Есть другие,
которые будут чистить конюшни!" В конце концов, а что я буду делать, если
перестану писать? Это же своего рода наркотик - выворачивать пласты
уголовной хроники, а?
чем-то убедительнее, если хотите - поучительнее, хотя все во мне
протестовало. Я ведь решил окончательно, что не стану писать больше об
убийстве Светланы, не стану восстанавливать испорченную, наверное, Лю
рукопись. Зачем? Пока восстановишь... Да лучше потом, после этой повести,
написать заново что-то. Или вообще не писать!
подыскивая слова и о Ледике, и его жене, убитой так жестоко, и о "воре в
законе", и о всех ребятах-оперативниках. Звонок уже надрывался. И в первые
секунды, еще в общем-то толком не разобравшись, я не мог понять, что хочет
этот человек от меня лично. Наконец, он объяснил. Он хочет, чтобы я
обязательно описал эту историю о его трагически погибшей супруге (слово
"трагически" он подчеркивает). Оказывается - муж так трактует смерть
ушедшей из жизни Светланы. Он так хочет...
напомнить, что она жила... Вы знаете, - продолжал он кричать, - мы жили
все-таки хорошо... - Вдруг глухие стоны донеслись до меня. - Зачем, а?
Зачем?! Зачем мы все это затеяли? Да лучше бы я получал аспирантские
крохи! Я не хочу, вы слышите?.. Не хочу так больше жить! Вы и напишите...
Не хочу!
Нет, не смейте писать о ней плохо! Жила материально со мной плохо. Это
верно. Все жили так! Лишь кучка сволочей жила хорошо. Они кормили нас
бумажными лозунгами... Но мы жили лучше их. И если она била по мордасам
насильника... Это - хорошо! Она осталась чистой... Понимаете, чистой! Не
копайтесь в грязном белье! Я в случае чего найду вас на краю земли...
же, видели девочку?
Лицо у нее было непрощающее, глаза колючие, злые, совсем взрослые, когда
она узнала чужого дядю и показала на него:
Зачем пишу? Для кого пишу? Нет, я не хотел отчитываться перед отцом этой
девочки. Отец многое не знает. Его красивая жена была не прочь погулять с
чужими мужчинами, закрыв свою девочку на ключ. "Так делают все"... Кто мы?
Куда идем? На что надеемся? Если наши жены теперь открыто гуляют с чужими
мужьями, уезжая от нас. Но кто - не "мужья"? Мы, мы? Все мы? И все мы лжем
друг другу?
рукописи все лишнее, выбрасывал эту дешевую мораль - вон, вон! Тысячи,
пять тысяч, миллион людских потрясений, и все идет всякий раз не так, как
было. Но идет хуже, чем всегда. Общество становится страшным.
видел глаза Ледика, этого растерянного, совсем не похожего теперь на себя
- человека, которым был когда-то. Глаза эти были такие просящие, такие
безысходные, что я стал понимать: кто-то ведь обязан подать таким людям
милостыню! Вдруг он действительно не убивал? Вдруг все это наговоры? Кому
он помешал? Жил, работал, учился, служил... И теперь - конец? Он говорит:
что вы, зачем я бы ее убивал? Ему Васильев в ответ: "Не говори не убивал.
Кивни, и я пойму..." Не кивает!
загадочного вмешательства Лю была в дырах, пустотах. Как необетованная
земля. И Ледик исправно ложился на новые чистые листы, и теперь был у меня
другим - порой беззащитным и неприятным. Господи, что делают с людьми
случай и обстоятельства!
к жене, Ледик ответил: приехав в свой город, он почувствовал близость и к
жене, и к дочери. Ведь не разводились! Мать в своих письмах считала развод
естественным исходом их отношений, и он, лишь шагнув на перрон с
чемоданом, вроде с ней соглашался. Было даже легко от мысли: зачем
усложнять? Еще погуляю! А алименты... Мать писала - выплатим. "Мой мальчик
поживет, осмотрится, поедет поступать учиться"...
знала, что он приедет. Ходил по городу и думал: Ирина знает! Думал об этом
постоянно, однако без особого напряжения. Ну и что? Но в разросшемся без
него городе многое было связано с ней. Связаны эти городские улицы, по
которым они когда-то ходили. Здесь, у автобусной остановки, после
окончания десятилетки, сбежав от всех, они впервые поцеловались. До этого
они никогда не целовались. У нее была своя компания, у него - своя. Но
здесь они все вдруг решили, здесь, уже позже, приехав в магазин, покупали
материал на свадебное платье. У нее оказалось много денег.