Время - делу, потехе - час. "Или в другой раз тебе не было бы желания? На
что он тебе был, Акишиев-то, ежели за него такая баба, как Машка,
ухватилась? Ну не Машка - Клавка! До меня, думаешь, не доходит? А теперь
оправдывайся перед твоей матерью - не подсобил... Не понимаешь ты, дева,
что мать твоя как стала после войны вдовой, так и не видала лишней
копейки, все бедовала с вами... Не виновата ведь она, что жизнь так
завернулась и родственник с войны не вернулся".
жердям, - вам ни оскорблений, ни трепетного дыма и тумана... Не звенит
струна в тумане... Какие же надежды? Нет, не вам, а мне? Какие? Вы лежите,
спите и спите. А нам жить и мучиться..."
глаза и если бы спутали веревками руки и ноги. Она прикатилась бы к нему,
этому небольшому холмику русскому...
ветра холмике. Санечка, Саня! А ничего, Санечка! Я - ничего! Только вот
ты... Зачем же так-то? Все, все, Саня, еще неизведано было тобой, еще
столько было жизни впереди, и вдруг погасло окно, и вдруг темь навалилась!
Удаль твоя, родненький, была такой большой - не обнимешь дары твои
царские! Все осталось от тебя, хотя ты здесь мало прожил. Все осталось. И
черная, и светлохвойная тайга, и купальницы, и ромашки... Шумят и сосны,
которые ты не дал порубить им, Григорьевым разным... А ты - лежишь! Тихо
как без тебя! Сладкий мой, любимый! И ничего я тебе не дала - ни радости,
ни счастья! Прощай! Прощай! Я тебе летом буду присылать и горицвет, и
сон-траву... Прощай! Будет у тебя цвести на могилке все самые красивые
цветочки, все самое живое... Я ведь не по своей воле уеду!
цветки ее здесь, в этой жуткой тишине полуночи, полудня рождали новые
дерева, и дерева эти, полные тревоги и добра, ползли по буграм к речке
Сур, и корни их цеплялись тревожно в мерзлую, такую, оказывается, глухую
землю...
того, что Нюша его подобрала у канавы, где застряло бревно и где он это
бревно ворочал, да, видать, неловко бревно соскочило и что-то произошло
нехорошее. Акишиев не давался Мокрушину, - тот же, неподалеку вызволявший
бревна, прибежал, схватил, как младенца, Сашку и отпер к этому Михайлычу.
землянке отсиживались, а он, Акишиев, вкалывал за всех), когда он
вернулся, радовались. Вина их перед ним угодничала, и первым в этом
преуспевал Иннокентий Григорьев.
времени спала, и пришлось бревна последние тоском таскать, - было одним из
последних. Теперь оно было тоже связано в плоты, и Григорьев хозяйничал,
покрикивая на людей уже у связанных плотов.
говоря, тогда загубил. Повалить повалил, а на место не доставил, Акишиев
же, видишь, сумел все сделать честь по чести...
вывода плотов на большую воду был мастак. Акишиев согласился с тем, чтобы
ему вести их в совхоз. Сказал, чтобы ехали.
хотелось ему побывать, гульнуть, и то еще да се... Мокрушин был мужик,
однако, совестливый. Первым он догадался, что Акишиеву понадобится, может,
его плечо: боек-то боек бригадир, но не настолько, чтобы самому с собой
справиться. Мокрушин решил остаться в помощниках...
мастерски. Сур уже успокоился, воды его посветлели, берега были сухие,
плескался он внутри тихо и покойно, но еще был упругий, подхватил плоты,
поднял на свою холодную спину и понес: к поселку, к океану, как несет и
несет все, построенное человеком, а так же вырванное с корнем природой...
радовался. Стоял впереди, на самом первом плоту, и ему махали они трое,
оставшиеся на берегу до нового их приезда...
А эта Борода, Мокрушин, увидав, что Нюша увязалась за ним, оставил их
стыдливо наедине и пошел вглубь, от воды...
добром здравии, что невольно можно было подумать: и глупая ты девка!
Заслепило что-то твои глаза, чего ты?
взял ее в рот, как папиросу. Нюша глядела на него не отрываясь, он это
заметил, он видел ее голые руки, видел будто всю - молодую,
радостно-растревоженную. Она остановилась у разлапистой громадной сосны,
как могла обняла ее и уткнулась головой в пахучий бок, откуда живьем била
желтая смола.
Счастливо рассмеялась. - Я вас, Саша, все равно люблю...
это, Нюша, так длинно и нескладно... Думаешь так, а выходит по-иному...
тебя... Не боюсь ничего... Для тебя ничего не жалко... Ты слышишь?
уже стучит, за дело принялся...
дней.
самыми добрыми намерениями, встретил ее на пустыре, где ненцы убивали
обычно оленей. Она шла не видя ничего, и ноги ее стучались о сотни рогов,
белеющих даже в ночи. Внизу при зачинающейся непогоде кричала и стонала
речка, где-то, совсем и неподалеку, завыла волчица. Нюша приостановилась у
самого берега, переступив последние, недавно снятые с нежных убитых тут
животных рога, и вздернула руки кверху. Она долго бессвязно говорила,
бормотала, читала. Четко, ясно звенели под конец строчки: "Катунь, Катунь
- свирепая река! - выговаривала Нюша. - Поет она таинственные мифы о том,
как шли воинственные скифы, - они топтали эти берега! И Чингисхана
сумрачная тень над целым миром солнце затмевала, и черный дым летел за
перевалы к стоянкам светлых русских деревень..."
Нюшенька, не надо, Нюша! Ну не надо!
воздух, он был чист, свеж, но так туг, наморозен, что дышалось с продыхом,
тяжело, и глухо била в груди боль.
особая струна, вот-вот эта струна должна была лопнуть, и вся душа тогда
разбрызжется последними, умирающими звуками.
ледяного дождя стукнули по этой и без того мокрой земле - луговинам,
болотам, кочкам, вертолетной прибитой площадке, потом дождь пошел и пошел,
и лил уже, не переставая, до самого дома Крикуна.
руку из зажатой горячей ладони Крикуна, но тут же смирилась и зашла в
темные сенцы, ничего не чувствуя и не слыша.
целуя ее в соленые щеки, в мокрый лоб, в ее руки, плечи. - Зачем ты так?
Зачем? - Он, смешно торопясь, вздрагивая всем телом, снимал с нее плащ,
мокрую кофту, ее грязные ботинки.
порочная!
кровать, пытаясь ее раздеть.
позорить... Ни тебя, ни директора, ни директоршу. Вы сами по себе, а я,
как река, сама по себе...
было, то сплыло. Тоже как в реке, плывет, плывет, дальше и дальше...
девчоночьи, налившиеся красивой полнотой, плечи.
тоже сбросить и грязные сапоги, и мокрую телогрейку.
приобнять ее эти оголенные плечи и тиская в руке маленькую черненькую
Максимов Альберт
Орлов Алекс
Каргалов Вадим
Каргалов Вадим
Муркок Майкл
Суворов Виктор