на север, что было просто глупо. Александр Семенович очень расстроился и
целый день потратил на то, чтобы созвониться с комитетом в Грачевке.
Оттуда обещали Александру Семеновичу прислать дня через два ораторов на
две темы - международное положение и вопрос о Доброкуре.
вполне ясно, как подозрительно - неприятна тишина деревьев, если в полдень
убрались куда-то воробьи с совхозного двора, то к вечеру умолк пруд в
Шереметевке. Это было поистине изумительно, ибо всем в окрестностях на
сорок верст было превосходно известно знаменитое стрекотание шереметевских
лягушек. А теперь они словно вымерли. С пруда не доносилось ни одного
голоса и беззвучно стояла осока. Нужно признаться, что Александр Семенович
окончательно расстроился. Об этих происшествиях начали толковать и
толковали самым неприятным образом, то есть за спиной Александра
Семеновича.
жене, - я не могу понять, зачем этим птицам понадобилось улетать?
бросив ложку, - ты - как мужики. При чем здесь луч?
ведь как! Над лунными полями стоял непрерывный стон, злобные тоскливые
стенания.
а именно в оранжерее. В камерах начал слышаться беспрерывный стук в
красных яйцах. Токи... токи... токи... токи... стучало то в одном, то в
другом, то в третьем яйце.
Тотчас были забыты странные происшествия в роще и на пруде. Сошлись все в
оранжерее: и Маня, и Дуня, и сторож, и охранитель, оставивший винтовку у
двери.
Семенович. Все с любопытством наклоняли уши к дверцам первой камеры, - это
они клювами стучат, цыплятки, - продолжал сияя Александр Семенович. - Не
выведу цыпляток, скажете? Нет, дорогие мои, - и от избытка чувств он
похлопал охранителя по плечу. Выведу таких, что вы ахнете. Теперь мне в
оба смотреть, строго добавил он. - Чуть только начнут вылупляться, сейчас
же мне дать знать.
камеры. Действительно, картина на глазах нарождающейся новой жизни в
тонкой отсвечивающей кожуре была настолько интересна, что все общество еще
долго просидело на опрокинутых ящиках, глядя как в загадочном мерцающем
свете созревали малиновые яйца. Разошлись спать довольно поздно, когда над
совхозом и окрестностями разлилась зеленоватая ночь. Была она загадочна и
даже, можно сказать, страшна, вероятно потому, что нарушал ее полное
молчание то и дело начинающийся беспричинный тоскливейший и ноющий вой
собак в Концовке. Чего бесились проклятые псы - совершенно неизвестно.
крайне сконфужен, руки прикладывал к сердцу, клялся и божился, что не
спал, но ничего не заметил.
Рокк.
Семенович, - что вы товарищ думаете? Зачем вас поставили? Смотреть. Так вы
мне и скажите, куда они делись? Ведь, вылупились они? Значит, удрали.
Значит вы дверь оставили открытой да и ушли сами. Чтоб были мне цыплята!
воин, - что вы меня попрекаете даром, товарищ Рокк.
разве? Я зачем поставлен. Смотреть, чтобы камеры никто не упер, я и
исполняю свою должность. Вот вам камеры. А ловить ваших цыплят я не обязан
по закону. Кто его знает, какие у вас цыплята вылупятся, может, их на
велосипеде не догонишь!
состояние изумления. Дело-то на самом деле было странное. В первой камере,
которую зарядили раньше всех, два яйца, помещающиеся у самого основания
луча, оказались взломанными. И одно из них даже откатилось в сторону.
Скорлупа валялась на асбестовом полу, в луче.
через крышу же они улетели!
было несколько широких дыр.
цыплята летать. Они тут где-нибудь... цып... цып... цып... - начала она
кричать и заглядывать в углы оранжереи, где стояли пыльные цветочные
вазоны, какие-то доски и хлам. Но никакие цыплята нигде не отзывались.
проворных цыплят, и нигде ничего не нашел. День прошел крайне возбужденно.
Караул камер был увеличен еще сторожем и был дан строжайший приказ, каждые
четверть часа заглядывать в окна камер, и чуть что, звать Александра
Семеновича. Охранитель сидел насупившись у дверей, держа винтовку между
колен. Александр Семенович совершенно захлопотался и только во втором часу
пообедал. После обеда он поспал часок в прохладной тени на бывшей
оттоманке Шереметева, напился совхозовского сухарного кваса, сходил в
оранжерею и убедился, что теперь там все в полном порядке. Старик сторож
лежал животом на рогоже и, мигая, смотрел в контрольное стекло первой
камеры. Охранитель бодрствовал, не уходя от дверей.
начали как-то причмокивать и цокать, как-будто внутри них кто-то
всхлипывал.
вижу. Видал? - отнесся он к сторожу...
двусмысленным тоном.
вылупился, он поднялся с корточек, размялся и заявил, что из усадьбы
никуда не уходит, а только пойдет на пруд выкупаться и, чтобы его, в
случае чего, немедленно вызвали. Он сбегал во дворец в спальню, где стояли
две узких пружинных кровати со скомканным бельем, и на полу была навалена
груда зеленых яблок и горы проса, приготовленного для будущих выводков,
вооружился мохнатым полотенцем, а подумав, захватил с собой флейту, с тем,
чтобы на досуге поиграть над водной гладью. Он бодро выбежал из дворца,
пересек двор совхоза и по ивовой аллейке направился к пруду. Бодро шел
Рокк, помахивая полотенцем и держа флейту под мышкой. Небо изливало зной
сквозь ивы и тело ныло и просилось в воду. На правой руке у Рокка началась
заросль лопухов, в которую он проходя плюнул. И тотчас в глубине
разлапистой путаницы послышалось шуршание, как будто кто-то поволок
бревно. Почувствовав мимолетное неприятное сосание в сердце, Александр
Семенович повернул голову к заросли и посмотрел с удивлением. Пруд уже два
дня не отзывался никакими звуками. Шуршание смолкло, поверх лопухов
мелькнула привлекательно гладь пруда и серая крыша купаленки. Несколько
стрекоз мотнулись перед Александром Семеновичем. Он уже хотел повернуть к
деревянным мосткам, как вдруг шорох в зелени повторился и к нему
присоединилось короткое сипение, как будто высочилось масло из паровоза.
Александр Семенович насторожился и стал всматриваться в глухую стену
сорной заросли.
белая ее кофточка мелькнула, скрылась, но опять мелькнула в малиннике. -
Подожди, я тоже пойду купаться.
весь приковавшись к лопухам. Сероватое и оливковое бревно начало
подниматься из их чащи, вырастая на глазах. Какие-то мокрые желтоватые
пятна, как показалось Александру Семеновичу, усеивали бревно. Оно начало
вытягиваться, изгибаясь и шевелясь, и вытянулось так высоко, что перегнало
низенькую корявую иву... Затем верх бревна надломился, немного склонился и
над Александром Семеновичем оказалось что-то напоминающее по высоте
электрический московский столб. Но только это что-то было раза в три толще
столба, и гораздо красивее его, благодаря чешуйчатой татуировке. Ничего
еще не понимая, но уже холодея, Александр Семенович глянул на верх
ужасного столба и сердце в нем на несколько секунд прекратило бой. Ему
показалось, что мороз ударил внезапно в августовский день, а перед глазами
стало так сумеречно, точно он глянул на солнце сквозь летние штаны.
заострена и украшена желтым круглым пятном по оливковому фону. Лишенные
век, открытые ледяные и узкие глаза сидели в крыше головы и в глазах этих
мерцала совершенно невиданная злоба. Голова сделала такое движение, словно
клюнула воздух, весь столб вобрался в лопухи, и только одни глаза остались
и, не мигая, смотрели на Александра Семеновича. Тот, покрытый липким
потом, произнес четыре слова, совершенно невероятных и вызванных сводящим
с ума страхом. Настолько уж хороши были эти глаза между листьями.
корзинка и картинка... Заклинают.
поднес флейту к губам, хрипло пискнул и заиграл, ежесекундно задыхаясь,
вальс из "Евгения Онегина". Глаза в зелени тотчас же загорелись
непримиримою ненавистью к этой опере.
Бажанов Олег
Максимов Альберт
Круз Андрей
Пехов Алексей
Роллинс Джеймс
Андреев Николай