задернулся за ним, а Субедэ, как всегда, остался с ханом, и мягкое мясо
сочилось на беззубых деснах, истекая прозрачным жиром...
сколько славы пало на негнущиеся плечи твои. Одноглазый Чингисов пес,
урянхайский барс, великий воитель степей!
цари заискивали перед тобой, Субедэ; нет подобных тебе под луной, и некому
равняться с тобой из живых; а равные тебе давно ушли в Синеву яростным
дымом костров, и некому по-дружески пировать с тобой, Субедэ!
ты возвысил десятника в сотники, а сотнику вручил бунчук минган-у-нояна;
ты дал чернокостному тысячу, и ты привел его к ногам хана и не просил, но
требовал: дай тумен!
иметь, даже и жизнью самой... о, как я ненавижу тебя, Субедэ!
в бок. Скосив глаз, темник заметил лоснящиеся губы и зелень меж ресниц -
уже не безумную, даже не испуганную - просящую. Небрежно потрепал волосы;
усаживаясь, кинул дрожащей в ознобе девке тулуп.
лежит начало путей; дымными столбами пометил ты, железный пес, половину
Поднебесья - разве этого мало? Зачем тебе, уже утомленному жизнью,
собирать чужую славу у Последнего Моря?
пригревшись, ровно дышала уруска, и скрипел за войлочной стенкой снег под
ногами кебгэулов.
урусского хана; пошли, Тэнгри, это войско на тропу Бурундая! Тогда и Бату,
и орда поймут, что не сошлось все, что есть под Синевой, в голове Субедэ;
не пожалей, Тэнгри, направить урусов ко мне, а там - моя забота, я
чувствую в себе силу, я одолею их, и десять туменов, округлив рты, скажут:
"О, Бурундай!" - и я не стану больше уползать из шатра хана, подобно
приласканной и прогнанной собаке...
злую бессонницу десятник стражников.
согнувшись, на темника, а ноздри невольно шевелятся, ловя запах вареного;
продрог воин в седле, видно сразу - не щадил себя.
пришел, а после - корми или гони, твое дело. И это мудро, но разве не
Тэнгри откликнулся на мольбу, послав вестника? И потому, а еще больше -
оттого, что так не сделал бы Одноглазый, воин поймал на лету брошенное
мясо и впился в него, быстро-быстро шевеля челюстями.
ожидании подкрепленья.
желтое и золото белое, значит - мех и пух; ханская доля ждет его,
Бурундая, рук - и эти руки бросят ее к ногам Бату. Так-то, Субедэ...
ответе: конечно же много, иначе не стал бы Ульджай просить подкреплений.
Умно! - зачем губить понапрасну черигов?
лицом, покусал губу и все же выговорил:
Бурундай говорил отрывисто, бросая слово за словом в лицо вестнику; он не
сомневался, что чего-то недослышал. - Вы штурмовали и были отбиты. Так?
взглядом Бурундая. - Но это маленький город...
мановению этой руки позвонков, кипчак падает на колени; он ни о чем не
просит, он словно бы требует выслушать! и говорит ясно, хотя и сбивчиво,
брызжа слюной и зажмурив глаза, словно от едкого дыма.
Тохту трусом; но таких нет, как нет вины их джауна в неудаче!..
не хлопает в ладоши, не зовет нухуров. Он слушает, потому что верит
кипчаку, а верит потому, что видел лгущих и знает: так - не лгут.
урусов, и Ульджай-ноян велел идти приступом немедля; там нет стен, это не
стены, это саманные дувалы, как в Хорезме, такие не стоят и часа осады. Я
вспрыгивал на такие стены прямо с конской спины, на скаку...
правильно, как заведено! Джаун пошел наметом, и богатуры кинули ремни с
крючьями на стены, и урусы завопили в испуге, потому что не ждали
внезапного удара... но ворваться в город все равно не удалось; он, Тохта,
сам был на стене, а потом оказался в снегу, в сугробе... и другие тоже
были рядом, и были сброшены урусами, но как?! - никто не может сказать...
услышанное было непонятно. Все это надлежало обдумать тотчас, но -
медленно, без спешки.
слюны, шипящую на кромке очага.
урусов - это хорошо. Богатый город, с казной ульдемирского хана - опять
хорошо. Маленький город с низкими стенами - совсем хорошо.
черигов, ждет подкрепленья против кучки урусов - еще хуже...
ухмыльнулся. Уже без злости вспомнил, как вопил, защищая свою глупую
жизнь, кипчак. Э! Только ли свою? Ну-ка: "...джаун-у-ноян делал все
правильно!" - вот о чем еще вспомнил воин в смертный час!
некогда вытащил темник Субедэ нухура Бурундая. Не имея таких всем тебе
обязанных, не стоит и мечтать о славе и о месте у ног хана. Это потом уже,
после, подумает Ульджай: всем обязан я тебе, о Бурундай, - и потому
ненавижу. Не скоро это будет, очень не скоро. А пока что любовь черигов к
Ульджаю - залог не сотника силы, а темника...
но главное прояснилось - и, раньше чем решать, следовало остыть,
расспросить знающего человека.
опасливой благодарностью, готовая в любой миг отпрянуть. Коротким толстым
пальцем провел по щеке, вновь подивившись нежности урусской кожи.
Подмигнул, цокнул языком, ободряя; потянув за собою, подвел к наваленным
грудой урусским одежкам, знаком показал: выбирай...
горбоносый, с тонкой, обтекающей лицо от виска до виска бородкой; зеленая,
скрученная складками повязка красовалась поверх лисьей шапки, и конец ее,
свободно выпущенный, свисал до левого плеча.
чуть слышно причмокнул. И тотчас опомнился; склонился в поклоне, положенно
низком, но и без излишнего подобострастия.
так, как кипчаки или мэнгу: одну, согнутую, плотно прижал к кошме, а на
колено второй оперся согнутым же локтем.
избыток красоты не красит ее. Иншалла!
пальцами, будто омываясь от невидимой скверны.
тонки, а сам худ так, что ткни - переломится пополам. Однако же сам видел
Бурундай: этой самой рукой ухватив кончар, булгарин на восемь долей в
Русанов Владислав
Корнев Павел
Майер Стефани
Роллинс Джеймс
Андреев Николай
Майер Стефани