экране возникнет темное пятно. Еще недавно он был готов увидеть его с
торжеством, как доказательство победы, но сейчас! И сквозь ужас
беспомощности одно лишь вспомнил с облегчением: он не объяснил Миле
значение черного пятна! Не успел объяснить! И вгонял, что обманет:
посетует на то, что Машина так и не заработала. А она заработала!
образовалось темное кольцо, оно стремительно утончалось, вот исчезло,
экран непонятным образом будто бы обрел глубину, и из нее стали медленно
проступать неразборчивые, размытые черты лица. И вдруг, словно с экрана
разом убрали пелену, очистили его от тумана, и возникло лицо. Четко,
гораздо четче, чем прежнее. Женщина с экрана смотрела прямо в глаза Миле,
Матвею. Он узнал ее. Рука Матвея лежала на плече сегодняшней, живой Милы,
а глаза видели ту, другую...
космами волос, бессмысленным взглядом заплывших глаз... Один глаз дергался
в тике, и каждый раз одновременно, как будто в страшной ухмылке, кривилась
вывороченная губа... Но это была она, Мила...
старалась разглядеть их, а что-то мешало ей, и вдруг, словно разглядела
наконец, беззвучно, идиотски засмеялась, вывалив толстый язык. Тряслись
складки лица, жидкие волосы, мешки под безумными глазами...
нет!"
лихорадочно сорвал с Милы клеммы, она обмякла, не могла встать, он
подхватил ее на руки, снес вниз, в комнату, положил на диван. Закрыв
глаза, она мерно качала головой и только одно слово с хрипом выталкивала
из себя: "Нет... нет... нет".
напевал материнскую колыбельную, которая вдруг вспомнилась сама собой. В
сердце своем обращался с мольбой ко всему, что было в его жизни доброго, -
к матери, к отцу, к высокому небу, к молчаливым лесам и полям. Молил их
спасти любимую, охранить ее, пронести сквозь беду невредимо...
Карата. Милы рядом не было. Посмотрел на часы - одиннадцать! Обежал дом -
не было Милы.
каждый изгиб тела, он не знал простого, - ее фамилии, адреса, телефона...
прихожанку, дневавшую там и ночевавшую. Она рассказала, что Мила была
совсем недавно, часа два назад. И долго молилась у иконы Богоматери,
стояла на коленях. Старушка порадовалась: раньше-то Милочка вовсе не
молилась, а тут так истово... А потом ушла. Вроде к станции. Матвей нашел
отца Никанора, и тот развел руками: знаю, конечно, знаю рабу божью Людмилу
и люблю за чистую душу, ну а больше мне знать ни к чему, на что нам
адреса-фамилии?
женщин. Понимал, что это бессмыслица, но не мог прекратить поиски. Иногда
вдруг обжигала мысль: а если ока сейчас вернулась? И кидался обратно в
поселок. Но там его встречал пустой дом и унылый, изголодавшийся пес.
Матвей снова ехал в город к один за другим обходил его храмы, слушал хоры,
а потом дожидался хористов, смотрел им в лица... Бывало, ночевал на
вокзале, чтобы с ранней обедни снова начать обходить все "сорок сороков"
московских церквей... Однажды задремал на вокзальной скамейке. Не заметив,
уронил на пол кепку. А когда очнулся, нашел в ней два пятака и новенький
гривенник... Сначала не понял - откуда это, а потом пошел взглянуть на
себя в зеркало: увидел исхудавшего, изможденного старика с седой бородой,
в грязном, истершемся ватнике. И вернулся домой.
скулящий: "Пусти гулять!", или лютой зимой: "Пусти в комнату, замерз!";
спокойный, короткий, остерегающий: "У ограды остановился чужой!"; злобный,
громкий, частый: "Чужой вошел на участок!"; тоже громкий, но заливистый,
веселый: "К нам пришел знакомый!". А знакомый - это значит Ренат, иногда -
дядя Коля Паничкин. Матвей с утра уже был у Рената, попросил чего-нибудь
почитать, тот порылся, достал том: "Читал?" - "Нет". - "Да ты что! -
остолбенел Ренат. - Пока не прочтешь, я тебя культурным человеком не
считаю!" Матвей пригляделся: "Махабхарата". "Слушай, салям-алейкум, ты мне
сейчас дал бы чего попроще, такое настроение. Юлиана Семенова нет?" -
"Есть Юлиан Отступник на французском, но пока не прочтешь "Махабхарату", я
тебе ничего не дам". Делать нечего, Матвей завалился с книгой на топчан...
и как-то быстренько задремал. Услышав заливистый лай Карата, очухался и
решил, что Ренат зачем-то пришел. Нехотя поднялся, лениво прошел к
крыльцу. В сенях крутил хвостом и лаял Карат. Матвей открыл дверь,
приготовив приветствие: "Спасибо, салям-алейкум, за книжку - идеальное
средство от бессонницы", но слова замерли... Внизу, у крыльца, опираясь на
палку, стояла Ядвига Витольдовна. Карат рванулся к старухе и почтительно
обнюхал ее.
явным акцентом, - у меня маленькое несчастье. Совсем пропал звук у
телевизора. Я думала, что оглохла, но потом включила радио и все хорошо
услышала. Значит, пропал звук у телевизора. Вы не могли бы посмотреть этот
аппарат? Может быть, еще возможно вернуть ему звук?
Матвей.
Знаете, я еще не очень старая женщина, мне семьдесят семь лет, и я все
могу сама. Я и читать могу, но у меня стали быстро уставать глаза, и я
почти перестала выписывать газеты. Но я привыкла быть в курсе всех дел
жизни и смотрю телевизор - от него мои глаза не устают. Но пропал звук!
Прекрасное изображение, а звука совсем нет.
разболтался и требовал просто капитальной чистки. Матвей сбегал домой,
натащил кучу деталей, и уже через час старуха благодарила его:
прекрасный звук, но и изображение намного лучше стало! Я напою вас чаем!
с десятком книг, старенький, но еще крепкий платяной шкаф, маленькое
уютное кресло у телевизора, короткая кровать, застеленная клетчатым
пледом, рядом - столик с шитьем... Матвей провел взглядом по шитью - и
вокруг вернулся, пригляделся. А потом даже встал, чтобы удостовериться:
да, действительно, на столике были сложены детские платьица, штанишки,
рубашечки, а одна распашонка лежала раскроенная, но еще не сшитая. Матвей
улыбнулся: подрабатывает старушка, что ли?
будет слышно!
Виновато улыбнулась и осторожно поставила чайник на подставку.
вещички.
жалобно, то ли просительно.
Он свежей заварки и чудно пахнет.
блюдечко.
- О, вполне удачно, вполне! А варенье у меня, конечно, свое - вишневое,
крыжовенное, малиновое, смородиновое, - она указала на четыре одинаковые
хрустальные вазочки с вареньем и без паузы продолжила: - Я была первой
красавицей Варшавы...
двадцать восьмом году я танцевала с Дзядеком! Ну - с Пилсудским, все его
звали Дзядек, по-польски - дедушка, и, честно признаться, он был прелесть!
В конце зимы на балу в Вилянуве он сам пригласил меня, и вся Варшава
смотрела на нас. Он, конечно, был реакционер, но тогда я этого не
понимала. Я помню ту зиму, ту весну - вокруг только и разговоров про
будущие выборы в сейм, а у меня голова шла кругом от поклонников и
кавалеров. Из высшего общества, разумеется... Мой отец был... Впрочем,
теперь это неважно... - Она чопорно отхлебнула чай, вновь довольно
покивала. - А потом я вышла замуж. Если честно признаться - не вышла, а
убежала. Отец был против того, чтобы я выходила за небогатого и
неродовитого студента. Да мало этого - еще и коммуниста! Скандал. Но я
все-таки вышла замуж, потому что очень любила Збигнева. А потом мы
оказались в Москве - Збигнев стал работать в Коминтерне. И все было
чудесно. Родилась Басенька, потом - Янек. Мы жили... О, это был кусочек
настоящего счастья... До мая тридцать восьмого года, до всей этой ужасной
истории...
Пехов Алексей
Маккарти Кормак
Панов Вадим
Маккарти Кормак
Жюль Верн
Березин Федор