какой там Степаныч, Леня... Ленечка, привет, целую... Миша, привет, зашел
бы в мастерскую...
они - Коляша, Витька, Ленечка уже получили, уже пили в ВТО, ЦДЛ, ЦДРИ, ДЖ,
обнимались, целовались, сходились и расходились со своими женщинами,
сдержанно воевали с властями, уезжали, внедрялись в ту жизнь, давали
пресс-конференции... Был бы нормален, не чувствовал бы так явственно
мистики и незаслуженности в любом успехе, не ждал бы конца еще до начала,
не предвидел бы последствий раньше причин, был бы счастлив в день счастья.
силы не помогут - старость есть знание последствий, и уж если ты их
знаешь, от них не отвернешься, не сделаешь вид, что невинен, решителен и
глуп, а даже если и притворишься, и бросишься как бы очертя голову в как
бы авантюру, то обязательно попробуешь подстелить соломки, и тем все
испортишь: разбиться-то все равно разобьешься, а в полете свободы не
будет.
выпить и, проверив старательно, все ли выключил, поползти к постели, с
удовольствием принял обязательную перед сном мысль: а все же я их всех
достал, и встал рядом, и постоял там, на обдуваемой этим сладким ветром
тесной площадочке, на которой совсем немного места, и куда многие либо
сверху спустились, спланировали, либо сбоку десантировались, либо встали
еще до тектонического сдвига, вынесшего площадку в высоты, а я
вскарабкался, влез, и даже почти не сорвался, и утвердился, а что теперь
до площадочки этой никому дела нет, и другие вершины озарены новым светом
- что ж, не я первый и не один оказался в тени. Выпьем, Миша, сказал я
себе, черт с нею, с печенью, выпьем - мы побывали, где хотели, стоит
отметить успех экспедиции, мы дошли до полюса, капитан Гаттерас, и лучше
спиться на обратном пути, в низких широтах, чем сбрендить по пути к цели.
За обратный путь, Миша, пусть он будет короток - укоротим же его, чем
сможем, хотя бы и этой гадостью, если на скотч денег нету. Выпьем, дружок,
за то, чтобы в нижних широтах приветливые аборигены и их женщины оказывали
гостеприимство усталому путешественнику, и чтобы одна из них, ясноглазая и
солнцеволосая...
бесконечно длинного романа героиня, наваждение проклятой моей натуры,
телесный мой тиран. Проверяла молча.
- последний же - отставив стакан. - Говорите же!
- не знаю, как она, но, думаю, что и она тоже, хотели только одного:
быстро, по-деловому, договориться, кто к кому приедет, скорее всего, все
же я к ней, во-первых, я в практических вещах джентльмен, во-вторых, у нее
район страшноватый и безнадежный в смысле ловли машины; быстро съехаться,
выпить, для порядка, по рюмке (хотя мне уже и так много, есть вероятность
неудачи из-за алкоголя); лечь в постель и сосредоточенно, с опытом,
приобретенным в совместных многолетних трудах, заняться сначала ею, общими
стараниями, положи руки сюда, ну, ты же знаешь, а я... вот... вот...
остановись... вот, а потом и мною, положи руки сюда, ну, ты же знаешь, а
я... вот... вот... остановись... вот; и сразу заснуть, повторить на
рассвете, и разъехаться, и больше ничего до следующего вечера, а там
желания могут и разойтись, потому что ее опять потянуло бы на полный
повтор, у меня же могли возникнуть обстоятельства - но ни о чем таком мы
говорить не стали. Мы говорили о любви, а раздражение от невысказанного
нарастало, и в конце концов мы поссорились.
как бы и сейчас жил, хотя уже давно она работала в Питере, где, как
оказалось, ее жаждала концертная общественность, а я оставался в Москве.
Ситуация стала удобней, но оставалась такой же фальшивой.
простых и выразительных интонаций, от того, что с такими возможностями она
не смогла по-настоящему выбиться, все ее чертовы безразличие и
высокомерие. - Я тебе звоню с того времени, как кончился концерт, а у тебя
все занято...
выпил...
почти не врал. - Так что насчет здоровья? Ты не простудилась?
состояться, но мы были неспособны решиться на него, да и не знаю, кто был
бы способен. Сказать же следовало мне: да, я говорил с одной женщиной, но
не в ней дело, а в нас, я очень рад, что ты сейчас в Питере, и было б
неплохо что-нибудь сделать, чтобы так все и оставалось, например, мою
квартиру можно поменять на роскошную, хоть на Невском, для тебя, а я тут
устроюсь, не волнуйся, и в любом случае это будет лучше для меня, чем
снова каждый вечер чувствовать, что жизнь кончается... И сказать следовало
ей: да, я давно поняла, что ты только и счастлив, когда я в отъезде, что
давно уже хочешь ты оторвать свою жизнь от моей, но у меня нет моей жизни,
и даже здесь я остаюсь твоей, и все это знают, и если этого не будет, мне
не нужна квартира ни на Невском, ни на Тверской, я смогу жить и в деревне,
и никто не вспомнит об этом, и потому я не отпущу тебя, пусть кончится
твоя жизнь, но продлится наша...
снова.
вчера утром. - Приезжай, а? А хочешь, я приеду...
включая светские беседы, хотя и тут была не вся правда - Валюша опустила
продолжение: "А там, может, останешься, или я останусь, и будем жить
вместе, и вместе появляться на людях, и зарегистрируемся в интересах
экономии на гостиницах, и тогда я буду стареть без страха, и не стану
бояться ночей без мужика..." Но, все же, хотя бы сказанное было искренне и
просто.
стакан, договорился с Валей, что приеду к ней утром и побуду часок,
перезвонил Тане и сказал, что сейчас выезжаю и буду, если не возражает, до
утра, а потом набрал восьмерку... гудок... восемьсот двенадцать... номер в
гостинице.
спокойной ночи и попросить, чтобы ты не расстраивалась...
запущенных случаях человек иногда бывает искренен - только в ответ на
искреннее чувство.
на сутки и вышел в ночной подъезд, заселенный бродягами.
которого сидел человек в черном плаще и черных автомобильных перчатках -
без пальцев и с дырками. Он повернул ко мне лицо, и я увидел, что его
левый глаз вертикально растянут, а через лоб тянется глубокий
шрам-вмятина. Такой след мог бы остаться от удара саблей по лицу слева.
бабушкиным предметом круглосуточного попечения), впечатлительным читателем
и рано созревшим чувственником (соски на груди набухли, ни черта не могу
понять, прижимаю их с естествоиспытательскими целями, замирая, жду, смотрю
вниз, а, вот, вот, на черном сатине уже проступает... и, высыхая,
превращается в проклятое, белое) - с детства я не переносил вида
разрушенной или разрушаемой плоти. Шрам на животе отца, обезглавливаемая
на чурке курица, продырявленная оставшимся в доске гвоздем ладонь друга,
кровь, текущая по лицу пьяного, вызывали одинаковое содрогание, быструю
тошноту. Впрочем, тошнило от многого: от угольного смрада паровозов, от
качки в "Ли-2" между Сталинградом и Адлером, от пыли, влетавшей под
брезентовый полог "виллиса", от комков в каше, от запаха, свойственного
Генке Качаеву - но сильнее всего и почти сразу до рвоты от вида живого
тела, цельность которого была нарушена.
руки помогали и две женщины. В городке, где преступности не было как
таковой - если не считать повторявшегося ежегодно сюжета: солдат бежит из
части с оружием, комендантская рота его ловит в степи, соседка говорит
матери "изнасиловал", мать замечает меня и уводит соседку в прихожую,
плотно прикрыв дверь, занимайся, занимайся, арпеджио, потом Гедике - в
нашем тишайшем городке мать провожала меня и в школу, и в музыкальную лет
до одиннадцати, гулять позволялось до восьми, в лагерь не отправляли ни
разу, что будет, если раскроется тайный поход в степь (а уж тем более на
реку) я даже старался не думать. Драки в классе и на школьном дворе всего
раз или два кончались кровью, но из носа, то есть, как бы не совсем
кровью, без видимых разрывов, разломов, без открывания внутренностей! Вот
Василенко Иван
Мацумото Сэйте
Прозоров Александр
Гуревич Георгий
Флинт Эрик
Конюшевский Владислав