Чтение 12–й страницы книги ~На сияющих вершинах~

легонько хлопнули по руке и он обернулся. Киня-Халявщик осклабился, глядя
мимо него, на Анну. Рядом стояли еще трое парней.

- Все солнышке зубы заговариваешь, журналист? Че ты девочку терзаешь?

Белецкий взглянул на Анну, задавая немой вопрос. И Анна поняла, и
едва заметно кивнула, словно говоря: "можно".

- Почему ты решил, что я ее терзаю? - спросил Белецкий, весело глядя
на туповатое лицо Халявщика. - Мы вместе терзаемся. Вот и сейчас идем
терзаться.

Халявщик, судя по физиономии, слегка опешил, а потом растянул губы в
улыбке и, кривляясь, поклонился.

- Ну, поздравляю, наконец-то! - Он развел руками, поворачиваясь к
парням. - Пошли, ребята, нам здесь делать нечего. Тут уже забито. - И
добавил, вновь адресуясь к Белецкому: - Так бы сразу и сказал.

- Извините, мальчики, - кокетливо сказала Анна и взяла Белецкого под
руку. - Нам пора.

Ситуация разрядилась, парни отошли и все, казалось, разрешилось
наилучшим образом. Однако у Белецкого остался в душе неприятный осадок,
словно он поступил как-то не так.

...Впрочем, осадок незаметно растворился, когда вновь, теперь уже на
берегу тихой морской бухты, Белецкий начал ласкать податливое и горячее
молодое женское тело...

Спал он плохо, беспокойно, то и дело просыпаясь от непонятно откуда
навалившейся духоты и с завистью прислушиваясь к ровному дыханию лежащей
рядом Анны. Обрывки снов мелькали словно кадры старого кинематографа -
какие-то незнакомые лица, странные здания, длинные коридоры и лестницы,
ведущие неизвестно куда. Он бежал по коридорам, поднимался и спускался по
лестницам, то ли спасаясь от погони, то ли догоняя кого-то, падал в
темноту, просыпался и вновь, как в трясину, погружался в очередной сон.

Вырвавшись из узкого коридора, он вдруг остановился, почувствовав,
что впереди - невидимая преграда. Возникший ниоткуда Кубоголовый медленно
подошел к нему и замер по другую сторону преграды. И Белецкий впервые
услышал его голос, ровный, монотонный, негромкий, но отчетливый голос.

"Пришло - время - возвращения".

Кубоголовый исчез, и тут же загудел гудок, не обычный, а
длинный-длинны-длинный гудок...

Белецкий, хватая воздух пересохшим ртом, вывалился из постели,
потянулся за джинсами, все еще не в состоянии отделить сон от реальности.
За распахнутым окном дома Анны распростерлась под светлеющим небом невесть
из чего сотворенная морская гладь.

- Ой, что это он сегодня? - Девушка приподняла голову, испуганно
слушая гудок, и внезапно гудок умолк, оставив звенящую тишину. - Мне такое
сейчас приснилось... Будто он сказал, что нам пора возвращаться.

- Значит - пора, - сказал Белецкий. - Наше время истекло.

Открыв дверь, ведущую из жилища Анны в "трапезную", Белецкий
окончательно убедился, что наступила пора перемен. Длинный стол исчез, и
"трапезная" вновь, как когда-то давным-давно, стала аккуратной станцией
метрополитена с белыми кафельными стенами и белым потолком. На месте
выхода опять выросла глухая стена. Люди неуверенно, словно опасаясь
чего-то, появлялись из-за дверей и останавливались, обводя беспокойными
взглядами зал, превратившийся в станцию отправления.

- Слушай, журналист, тебе ничего такого сейчас не приснилось? -
Растрепанный со сна любитель шахмат Филлер в незастегнутой рубашке и
надетых задним карманом вперед спортивных брюках часто моргал, словно
пытался удалить из глаза соринку. - А то мне, понимаешь, официальное
заявление сделали.

- Мне тоже, - ответил Белецкий. - Полагаю, что каждому из нас сделали
такое заявление. Сейчас подведут итоги, вручат грамоты - и "прощай, моя
голубка, до новых журавлей"...

- Ты посмотри, Витя! - Анна дернула его за рукав. - Ты посмотри!

Белецкий обернулся. У той стены, где раньше был выход и где
возвышался в назидание всем потенциальным мятежникам прозрачный
цилиндр-саркофаг с телом бедолаги Жеки, теперь никакого цилиндра не было.
Всего минуту назад был - Белецкий видел его, выходя в зал, - а теперь
пропал. А Жека ворочался на гладком полу, пытаясь подняться - как будто
это было так сложно! - и до оцепеневших людей долетало:

- Козлы недоделанные... Ну, козлы...

- Ожил! - ахнула активистка мессианского общества Жозефина
Грановская, упала на колени и перекрестилась. - Несокрушима сила Господа
нашего. Ожил, как Лазарь!

"Лазарь", наконец, поднялся и, пошатываясь, как пьяный и не
переставая бормотать ругательства, направился к людям.

- Они его не убивали, они его просто заморозили, - тихо сказал
рыжеволосый Филлер. - А теперь отпустили. Значит, действительно - "прощай,
моя голубка"? Или пребывание наше здесь - бесовское наваждение, не более?
Демоны играли нами...

Белецкий вздохнул полной грудью. Господи, неужели - свершится?
Неужели закончен срок и урожай соберут без них? Кто - сами касториане? Или
умыкнут кого-то из других миров, тех, кто наиболее пригоден именно для
уборки урожая? Неужели - все кончилось?

А если и вправду - наваждение? Чем черт не шутит... Вот и пошутили с
ними черти, напустили бесовского тумана, прикинулись инопланетными
пришельцами. Может быть, не зря священники православные втолковывают: и
астрологи, и экстрасенсы, и полтергейст, и явление НЛО - все от дьявола,
все - проделки сатаны и слуг его?..

Все кончилось...

- Витюша, миленький, мне почему-то страшно! - Анна схватила его за
руку, глядела круглыми зелеными глазами.

Белецкий погладил ее по щеке.

- Не бойся, Аннушка-голубушка. Тебе же ясно и понятно сказали...

Он не окончил фразу, потому что в конце зала, у стены, вдруг
заклубился туман, превращаясь в знакомые белые фигуры с кубообразными
головами. Кубоголовые держали в руках нечто, напоминающее луки, как и
тогда, давным-давно, в день вторжения.

И взвился вдруг под высокий потолок пронзительный женский крик:

- Не-ет! Не хочу! Не хочу наза-ад! Не хочу-у!..

И - прорвалось. Вновь зашумели, закричали, заголосили, словно
вернулись те давние минуты, первые минуты в этом зале, похожем на станцию
метро.

- Да что же это? Почему они опять решают за нас?..

- Остановитесь, не надо!..

- Не хочу-у!..

- Милые, родные, не трогайте, оставьте меня здесь!..

- Мы не твари неразумные, мы - люди! С нами надо считаться!..

- Мы что, плохо работали? Я плохо работала, да? Не забирайте назад,
изверги... ой!.. то есть миленькие, вы же можете... Ну, умоляю, не
забирайте!

- Коллектив просит, от имени коллектива... Мы еще вам пригодимся...

- Прячьтесь от них, товарищи! Пусть попробуют поймать!..

- Мужчины, вы мужчины или импотенты недоделанные? Отнимите у них эти
палки!..

- Оставьте меня зде-есь!..

Атлет Жека, по-видимому, еще не совсем пришедший в себя, оторопело
замер посредине зала, недоуменно глядя на неистовствующую толпу.

Белецкий дернулся от неожиданной боли. Это Анна, не помня себя,
щипала его за руку и быстро-быстро твердила, упрашивая, умоляя:

- ...не хочу-не хочу домой-не хочу-не хочу-не хочу домой...

Он брезгливо отбросил ее руку, отступил на шаг. Вот он - предел
желаний человеческих? Вот они - люди? Стадо... Стадо, допущенное к
кормушке. И нет больше никаких желаний, и никто не хочет назад... Готовы
остаться здесь навсегда, здесь, на сияющих вершинах...

Он презирал их, ему было стыдно за них перед этими кубоголовыми, так
и не сделавшими еще ни одного движения.

"Я не на небе и не на земле, но все-таки выше тех, кто на земле.
Выше!"

Внезапно ему стало очень плохо и тоскливо. "Ну сколько можно
притворяться и лгать самому себе? - спросило его второе "я", притаившееся
в черной глубине. - Они - стадо... А ты, Ты действительно хочешь чего-то
еще или тоже не прочь... на сияющих вершинах?.."

Анна вновь вцепилась в него обеими руками, повторяя свою
скороговорку-молитву. Толпа кричала, причитала, всхлипывала, вздыхала,
умоляла...

"Не стадо, нет. Просто - люди. Человеки. Земные человеки..."

А небо?

"Небо - для птиц", - ответил ему кто-то.

Кубоголовые по-прежнему стояли неподвижной шеренгой, словно
недоумевали, словно колебались, словно не решались взяться за дело.

"Оставьте нас здесь!" - разноголосо кричала толпа.