Чтение 12–й страницы книги ~Посмотри в глаза чудовищ~

Германии без кайзера!..

Напротив "раввина" сидел настоящий рабби Лев - величавый старец с
аккуратной стриженой седой бородкой, в сине-сером двубортном пиджаке и
вышитой сорочке, старец, которому больше приличествовало бы бродить по
саксонским и вестфальским деревням, слушая птиц и записывая
пастушеские песни; носитель же подлинно арийского тайного знания,
барон Рудольф фон

Зеботтендорф, выказывал обликом все признаки восточноевропейского
местечкового происхождения. Тем более, что во имя вящей маскировки он
носил накладные пейсы и маленькую шелковую ермолку. Помимо нас троих и
хозяина, в пивной никого не было и быть не могло; да и я, признаться,
чувствовал себя лишним. Однако при беседах такого уровня по традиции
положен был посредник, наблюдатель, третейский судья: А за такового
договаривающиеся стороны взаимно согласились признать лишь посланца
Мадагаскара.

Наставник Рене решил: пусть это и будет первой моей комиссией.

Я бы, понятно, назывался, комиссаром, если бы это старинное слово
не пришлось исключить - по очевидным причинам - из нашего рабочего
словаря.

Пришлось вернуться к старому персидскому "диперан":

Наставник сказал, вздыхая: Николай, ты же понимаешь, что и те, и
другие занимаются вздором. Но это опасный вздор, и поэтому мы, к
сожалению, должны знать все.

- Все чисто,- сказал я по-немецки.

Барон кончил жрать и быстрым движением вытер руки о волосы. Потом
он потянул носом и попытался раскурить сигару из высушенных капустных
листьев, пропитанных эрзац-никотином. Рабби с истинно еврейским
многостраданием готов был перенести и это, но не выдержал я. И,
раскрыв серебряный портсигар (мой абиссинский трофей), предложил
барону пахитоску, собственноручно мною набитую очень хорошим турецким
черным табаком "абдуллай". Барон, естественно, взял две - и одну
сберег за ухо.

- В Германии выдают одно куриное яйцо на одного ребенка в месяц, -
неожиданно глубоким голосом произнес он. - А плутократы:

- Бросьте,- сказал я, смакуя новообретенный немецкий. - Никогда не
поверю, что общество Туле так стеснено в средствах: - мне не следовало
этого говорить (равно как и угощать барона пахитоской), но протокол
протоколом, а настоящая живая жизнь - это другое.

Барон дососал пахитоску до самого мундштука, а окурок бросил в
миску с костями.

- О наших средствах предоставьте судить нам, юноша,- сказал он
высокомерно.

В глазнице блеснул несуществующий монокль. - Ваша задача, молодой
человек, не позволить допустить, чтобы евреи в очередной раз обманули
человечество.

- Я ведь могу и прервать переговоры,- сказал я и посмотрел ему в
глаза, а сам подумал: будешь курить свою капусту. Похоже, барону
пришла в голову эта же самая мысль.

- Я, разумеется, не имел в виду рабби Лева,- сказал он.- Мы люди
одного круга.

Благородство, как известно, выше крови. Но, согласитесь, ведь и
рабби Лева могут использовать в своих целях всяческие нечистоплотные
личности наподобие Жаботинского или, не к столу будь сказано,
Бен-Гуриона:

- Кто такой Жаботинский? - с интересом спросил рабби Лев. - Я уже
не в первый раз слышу это: Жаботинский, Жаботинский:

- Мы здесь вести переговоры не об этом собрались, - сказал барон.-
Дело вот в чем:- он вдруг замолчал и хмуро посмотрел на меня. С
большим, думаю, удовольствием отправил бы он меня сейчас отдохнуть на
дне местной тинной речушки: Да вот только беда: не мог. - Дело вот в
чем. Гезельшафт Туле предлагает Каббале обмен. Честный обмен. Честный
и выгодный обмен.

Существуют, как вы знаете, сокровенные руны:

И тут произошла полная неожиданность: в пивную ввалились
посетители, коих никакой протокол переговоров не предусматривал и
предусматривать не мог.

Было их пятеро, все примерно моих лет и чуть помоложе, кто в
штатском, кто в поношенной шинели, явно мои соотечественники и
наверняка товарищи по оружию. Через заговоренную дверь они прошли так
же легко, как проходили в свое время через большевистские полки и
дивизии. Ничто не могло свалить их с ног, кроме пули:

Мало их было. Просто мало. А пуль - эх, слишком много пуль
запасено было в арсеналах на победный семнадцатый. Так много, что
хватило и на девятнадцатый, и на двадцать первый:

- Сакрыто,- сказал хозяин.

- Открой,- велел кадыкастый, в шинели и пенсне. Бывший дроздовец,
наверное.

Рука его, согнутая, чуть дрожала.

- Сакрыто, - повторил хозяин и демонстративно повернулся спиной. -
Не шуми.

Или ити сфая софдепия пиво пить.

- Братцы, - затосковал дроздовец громко, - столбового дворянина:
чухна белоглазая:

Что будет дальше, я уже почти видел. Хозяину набьют физиономию, и
он побежит за полицейским; барона обзовут, к вящей радости рабби,
жидовской мордой:

А закончится вот чем: барон применит не сокровенную, но вполне
действенную руну "иса", и мои братья-офицеры вдруг перестанут
понимать, кто они есть и где находятся, затоскуют как бы предсмертно и
бесцельно и неудержимо побредут куда-то, да так и не остановятся до
самой смерти в ледяном пространстве:

Допустить такого я не мог.

Я встал. Будь я одет, как они, даже разговор мог бы состояться. Я
заказал бы выпивку на всех, и мы проговорили бы до утра: то есть как
бы мы, потому что моего отсутствия ребята уже бы не заметили.
Переговоры же барона и рабби,

Туле и Каббалы, пошли бы своим чередом. Но, к сожалению, был я в
английском костюме, при котелке и перчатках, с лаковой тростью -
преуспевающий компатриот, крыса, успевшая сбежать не с пустыми
лапками, пока они там держались зубами из последних сил - и гибли,
гибли один за другим. Пристрелят они меня, как сволочь, как собаку - и
правы будут. А потом - обзовут барона жидовской мордой:

- Вам еще рано сюда, господа,- сказал я, подходя. Я был все тот
же, только во лбу моем они видели дырочку от пули.

- Иисусе Христе, - прошептал тощий в артиллерийской фуражке и
мелко перекрестился.- Мертвяк. Допились. Донюхались:

- Господа,- я постарался смягчить голос до бархатного. - Живые
сюда не ходят.

Не принято. Вы разве в дверях ничего не заметили?

- Ника? - вдруг страшно прошептал серолицый, с уланским кантом,
офицер. И я узнал моего давнего и недолгого друга, тогда
вольноопределяющегося