Чтение 12–й страницы книги ~Башня-два~

ГЛАВА 18

Они заговорили еще тише, и хорошо, что она не слышала ни слова, иначе грохнулась бы в обморок.
— Мы не бессмертны, — сказал Олег. — Рекрккыл прожил три тысячи лет и умер… от старости. Три тысячи лет я знал его крепким и моложавым, где-то в облике сорокалетнего, а потом начал стариться, как обычный смертный, а умер в личине дряхлого старца.
— Да, я знаю. Но никто не понял, что случилось.
— У меня есть идея.
— Давай!
— Дикая, — предупредил Олег.
— Давай, — повторил Россоха со вздохом. — Беда в том, что дикие как раз и оказываются верными…
— Идея, которую никто в Совете Тайных не принимает всерьез, состоит в том, что Сверхорганизм, частичками которого являемся, сам поддерживает жизнь в тех своих молекулах, которые работают на него активно… не только на себя, но и на Него. И пока человек работает на Него, он живет не такой жизнью, как обычные люди.
Россоха сказал с сомнением:
— Ты сказал так, словно стал верующим.
Олег отрезал с неудовольствием:
— Знаешь, я вообще враг любой веры. И с богами мне приходилось драться так, что перья и шерсть летели над странами и народами… Сверхсущество, о котором я говорю, вовсе не бог, которому разбивают лбы наши старушки и члены правительства. Это… Да ладно, я не за этим пришел! Хотя, прости, тебе, как вижу, не до меня.
Россоха прямо посмотрел ему в глаза:
— Нет уж, говори. Я чувствую опасность. Очень большую опасность. Прости, но за последнюю тысячу лет я впервые чувствую беду такой мощи.
— Проект Башня-2, — произнес Олег мертвым голосом. — Когда цель стала так близка, Яфет просто не выдержал… прет напропалую.
Лицо Россохи стало серьезным. Он включил экран, с высоты спутника поплыла поверхность земного шара, за-тем облака ушли, на снимок из космоса наложилась карта, замигали огоньки, побежали цифры.
— Взгляни на этот регион, — сказал он негромко. — Я заметил, что в последние три месяца вот в эту точку брошены огромные средства. Развернута пропаганда, создаются группы якобы вооруженного населения… Все это нацелено на атаку через перевал, а там… взгляни-ка…
Олег сказал зло:
— Знаю. Один из форпостов, можно сказать.
Россоха задумался, спросил задумчиво:
— Если в ответ на давление усилить регион вот в этой части земного шара… Что тут обитает за народ?.. Как ты это видишь? Направить туда поток денег?
Олег поколебался:
— Полагаю, проще послать группу геологов в район чуть ниже. В долину. Там, как мы знаем, большие залежи нефти. Геологи быстро откроют нефть, надо только указать им место. А нефть — это и деньги, и армия, и процветание. Даже без нашего вмешательства.
— Не рано? Режим там хреновенький…
— Знаю. Но соседний регион, где монокультура, усиливается несоразмерно быстро. Кто-то накачивает туда деньги, высокие технологии, эшелонами шлет специалистов. Я подозреваю вмешательство… как ни печально, кого-то из наших. Во всяком случае, заселение долины и подъем общего уровня создаст щит на пути распространения экспансии монокультуры и, естественно, поддерживающих ее трансмонополий.
Россоха кивнул:
— Будет сделано. Группу геологов… пару миллиардов долларов… специалистов… так, записал. От правитель-ственных организаций?
Олег отмахнулся:
— Да нет, долгий путь. Сразу от какого-нибудь международного фонда. Из числа тех, что под нашим контролем. Едва нефть обнаружится, сразу начнут накачивать средства, пошлют специалистов, как по добыче нефти, так и… по ее охране, скажем так. Не забудь сразу доставить туда противоракетные комплексы! А то их доставка и развертывание займет массу времени. Могут не успеть.
Россоха торопливо щелкал по клавиатуре, сопел, наконец кивнул:
— Я отдал распоряжение в три крупнейших банка. А специалистов начну подбирать сегодня же. А ты иди, поспи. Я вижу, ты вымотался весь.
Олег кивнул, но лицо оставалось мрачным, а складки на лбу стали еще глубже.
— Это все верно… но только не решает главного. Если сам Яфет взялся за Башню-2, то это очень серьезно. Он фанатик, ты знаешь. Он до сих пор скрипит зубами, вспоминая о том поражении. Самом первом! Сейчас он решил, что время для последнего рывка.
— Ты это говоришь второй раз, — напомнил Россоха. — Ты… уверен?
Олег поколебался, оглянулся, с кухни доносился щебечущий голосок Юлии, она уговаривала редиску резаться ровнее, понизил голос:
— Мне очень не хочется тебе это говорить.
— Олег, — сказал Россоха, — я был из первого составе Тайных.
— Потому и говорю то, что другому бы не сказал. За мной началась охота.
Россоха отшатнулся. Глаза его обшаривали лицо Олега.
— Как?
— Я заметил, что за мной посланы люди. Они пытались убить меня уже дважды. Меня спасал только опыт, которого не было у тех четверых, которых эти сволочи уже убили. Да-да, четверо моих ближайших помощников убиты! Из шестой ступени. Я тоже хожу под прикрытием шестой ступени, рядовой специалист, много знающий, но все же без доступа в Совет Тайных… Потому и уцелел, что ко мне пришли, как… как к рядовому. Но все равно я не могу сражаться со всем спецназом планеты! Сейчас я только чудом уцелел. Но если бы они знали, что в их руки попал член Совета Тайных, я бы уже не вырвался… К тому же прости, но я настолько паршиво себя чувствую…
Россоха кивнул, глаза были участливыми.
— Я это заметил сразу. Ты не постарел, так что у тебя другая причина.
Олег отвел взгляд в сторону, голос стал хриплым:
— Да, другая. Прости.
Пальцы его непроизвольно пощупали правый бок. Опухоль разрастается, но ощущение такое, что валун превращается в воск. Все еще выпирает слегка… даже не слегка, надо рубашку всегда навыпуск, но словно бы начинает двигаться выше, к грудной клетке…
Из другой комнаты донесся громкий голос:
— Стол накрыт!
Россоха поднялся:
— Пойдем. Я же вижу, ты скоро начнешь грызть мебель.
Великолепие стола заставило отшатнуться. Юлия, мстя шпиону, вытащила все деликатесы, умело разложила, сервировала, зажгла свечи, теперь все блистало роскошью и великолепием. На противоположной стене широкий серый квадрат оказался встроенным телевизором, Юлия сумела разобраться с управлением, там сейчас шел концерт. Россоха взглянул на нее пристально, бросил на Олега быстрый взгляд. Тот нехотя кивнул. По Юлии видно, что обстановка все же впечатление произвела, произвела, но настоящая женщина скорее умрет, чем это выкажет.
— Очень красиво, — сказал Россоха с воодушевлением — Очень!.. У меня никогда так не было. Спасибо, Юлия. Кстати, после обеда Олег тебе многое объяснит. Он уже сказал мне, что собирался тебе все рассказать…
Олег нахмурился. Россоха забегает вперед, хотя и он понимает, что все вовсе не значит, что этой легкой, как бабочка, женщине в самом деле будет рассказано все или даже многое. Хотя она продемонстрировала как выживаемость, так и психическую устойчивость. Ни слез, ни жалоб, а ведь он видит, что с нею обошлись жестоко. Как, впрочем, во все века обходились с захваченными в плен красивыми молодыми женщинами. Будь это скифы, гунны, римляне или крестоносцы. Но рассказать надо… Так, самую малость, но чтобы она чувствовала, будто доверили все тайны мира.
— Она очень сильная женщина, — сказал Россоха тихо. — Очень!.. Такие уже редкость. А тебе, Олег, она нужна. Я чувствую.
Олег пробурчал с неловкостью:
— Давай угощай, что у тебя есть. Я, в самом деле, готов съесть хоть коня. Даже с подковами.
— Кони теперь редкость, — обронил Россоха. — А уж подковы… Мало кто знает, что это вообще. А кто знает, тот уверен, что для подвешивания над дверьми.
Юлия сказала:
— Я читала, что богатыри их зачем-то ломали.
Россоха быстро взглянул на Олега:
— Я знавал таких, что и по две сразу могли. Дикие люди!
Олег указал на блюдо:
— А эти мелкие фиговины… для чего они?
— Какой ты, — мягко укорил Россоха. — Всегда пренебрегал радостями жизни… Человек ведь нарос вокруг желудка! Это тебе не подковы портить. Как видишь, Юлия приготовила все не только вкусно, но и красиво.
Юлия смолчала, что она только разогрела то, что надо разогреть, и разложила по тарелкам. Многие ее подруги и этого сделать не умеют, даже гордятся такой неумелостью. Мило улыбнулась, принимая комплимент, села, и мужчины благовоспитанно сели следом.
На экране допевала красивая женщина с милым усталым лицом. Юлия взяла пультик, собираясь убрать звук, сказала довольно:
— Шадрина поет… Пермячка, как и я!..
Она видела, как ее зеленоглазый и этот, который с лицом Леонардо да Винчи, переглянулись, но не поняла почему.
— Родня? — спросил Олег.
— Почти, — ответила Юлия. — Поносовы из тех же краев, что и Шадрины.
А Россоха в глазах Олега прочел, что хоть старые родоплеменные связи и нарушены, но все же человек жаждет принадлежать к племени. Будь это город, вуз, улица или полк в армии. С ними он как бы в родстве, чует к ним тепло, гордится их успехами. Старое не уходит, только меняет шкуру… Так что Башню-2 строить рановато. Многое еще рановато, но делается, однако Башня-2
— чересчур…
Не понимая их взглядов, Юлия рассерженно вырубила ящик вовсе. В наступившей тишине Олег выбрал из всех деликатесов огромное яблоко, с хрустом вонзил зубы. Брызнули капельки сока. Россоха умело накладывал палочкой жареные ломтики мяса.
— Ты не стал вегетарианцем?
— Что-то требует яблока, — буркнул Олег.
Россоха вскинул седые, словно запорошенные инеем, брови.
— Вот как? Ты никогда не прислушивался к себе.
— Приходится, — ответил Олег с досадой.
Глаза Россохи изучали его внимательно, но с печалью.
— Давно это у тебя?
— Недавно.
— А не… прости… а не такое же… не того же порядка, что и у меня с часами?
Лицо Олега посуровело, взгляд словно бы ушел вовнутрь, а голос стал хриплым, будто и сейчас сдерживал приступ боли.
— Толчок дали мы, но теперь мир и без нас меняется стремительно. Многие из нас, которые раньше вели, становятся ведомыми. Иные, не выдержав бега, отстают вовсе, гибнут…
Юлия не понимала странных разговоров, ела тихонько и молча, но гребла на свою тарелку из всех блюд, пожирала, как лесной пожар, и нагребала еще.
Да, ответил Россоха взглядом, и Олег прекрасно понял язык мимики. Кто-то из отставших гибнет от старости, кто-то от болезней, хотя не знал их тысячи лет, кто-то влезает в глупейшие акции по переселению тюленей из Баренцева моря в Саргассово и гибнет по дороге…
Юлия протянула руку:
— Кто мне подаст вон то блюдо?.. Честно говоря, я сама не знаю, что это за маленькие фиговинки, как говорит Олег. Роман, вы тоже такой же бандит, как и Олег?
— Бандит? — удивился Россоха.
— Ну да, — ответила она с невинной улыбкой. — Раз он к вам пришел, значит, вам доверяет. Вы тоже давите, душите, режете, убиваете?.. Надеюсь, хоть на стороне справедливости?
Россоха удивился еще больше:
— Справедливости?
— Ну да, — объяснила она. — На стороне законности. На стороне Добра, наконец!
Россоха застыл с вилкой в руке. На зубчиках исходил янтарными пузырьками жареный ломтик мяса. Капельки медленно поползли по металлу на пальцы.
— Добро, — проговорил он медленно. — Зло… Сколько живу, столько слышу это, порожденное леностью ума: борьба Света и Тьмы, борьба Закона и Хаоса, Добра и Зла… Ха, как будто находится на свете придурок, который заявляет, что он-де борется за победу Зла!.. Представляете, как это стало бы удобно? Где-то в определенном месте собираются отвратительные рожи… к тому же перекошенные ненавистью и… ага, испещренные пороками, обязательно — низкими пороками, представляете?.. на их знамени написано крупными буквами: Зло, и вот они наступают, неся это самое Зло. Правда, ни они сами не могут объяснить, что же они такое будут с этим Злом делать, да и противники, то есть сторона Добра не в состоянии проблеять, против чего же они борются. Супротив Зла — понятно, но что это Зло творит? Какие его действия?
Юлия сидела, опустив глаза в тарелку. Олег толкнул ее локтем:
— Ты чего?.. Это он не в тебя камни бросает.
— Не в тебя же, — буркнула она.
— Как раз в меня, — ответил он серьезно. — Просто он такой деликатный. Издали подводит к тому, что я, возможно, не совсем прав.
Она вскинула голову, посмотрела на Россоху, на Олега:
— Что, надо было дать себя убить?
— Нет, дать построить Башню-2.
После обеда, как настоящие мужчины, они оставили женщину делать то, что, по их мнению, она только и умеет: убирать со стола грязную посуду, а сами изволили удалиться. Юлия видела через распахнутую дверь, как Россоха сел за комп. От экрана на его красивое благородное лицо упал бледный свет, четче обозначились глубокие морщины, многоярусные мешки под глазами, мясистый нос, торчащие из ноздрей седые волосы. Ей даже показалось, что они шевелятся, как щупальца актинии в поисках добычи.
Олег некоторое время потоптался с ним рядом, прошелся вдоль охотничьих трофеев, побродил по комнате несколько минут бесцельно, так показалось Юлии, затем его могучая фигура показалась на пороге. Она покорно дала обнять себя за плечи.
По эту сторону дома дорожка опускалась прямо в озеро. Сквозь прозрачную воду видны были аккуратно уложенные плитки, что уходили дальше и дальше, в глубину, словно хозяин иногда уходил ночевать под водой. В двух шагах от кромки неподвижной воды лежало громадное старое бревно с облупившейся корой, гладкое, как круто сваренное и очищенное от кожуры яичко.
Ни он, ни Юлия не видели, что Россоха, оглянувшись, быстро вывел на экране другую панель, быстро простучал по клавишам, дождался ответа, снова быстро-быстро набрал длинный шифр, а когда мигнул огонек соединения, наклонился к встроенному микрофону и бросил несколько коротких фраз.

ГЛАВА 19

Некоторое время сидели на бревне молча. Плечи соприкасались, Юлия чувствовала жар его сильного тела. Она прикидывала, лечь ли ему на колени — мужчинам это нравится, у них сразу начинает усиленно работать фантазия в одном направлении — или же пусть он положит голову ей на колени — в этом случае она сможет ему чесать голову и уши, все животные это обожают, к тому же ее грудь снизу выглядит вообще бесподобной…
Олег тяжело вздохнул:
— Ладно, Россоха прав. Ты умная и сильная. Тебе можно рассказать все.
Юлия подавила вздох разочарования, сделала понимающее лицо, кивнула. Некоторое время молча смотрела на тихое озеро. Затем, понимая, что она должна спрашивать, сказала негромко:
— Так кто же ты?
— Такой же человек, — ответил он с готовностью, словно полгода репетировал ответ, — как и ты. Ничего особенного. Я уже говорил, что сейчас даже правительства стран не имеют такой власти, как всякие там транснациональные компании, международные банки…
— Наркокартели, — добавила она. — Это я уже поняла. Ты кто? На наркодельца не очень похож…
— А на кого? — полюбопытствовал он.
— Ну… Ты чуточку поблагороднее. С виду, конечно.
Он усмехнулся:
— Не знаю, приложимо ли это слово к нам. Нет, мы, конечно же, считаем себя образцом благородства… хотя не все, понятно, но наша деятельность настолько непривычна и шокирующа, что я бы не рискнул проводить опрос на улице…
Она зябко повела плечами. Свежестью дохнуло то ли от озера, то ли от его тела пошло ощущение угрозы.
— Да ладно тебе, — ответила она тихо. — Все знают, что вы там в своих тайных службах режете, душите и пытаете всех и друг друга! Все знают, все привыкли. И что в других странах тоже убиваете противников, пытаете, режете, душите…
Олег смотрел на поверхность озера, но внутренним взором следил за ее лицом. Страшная ночь… или две?.. не изгладились из ее памяти, но ее психика упорно затаптывает жуткие и оскорбительные воспоминания вглубь, а побледневшее и с заметными кровоподтеками лицо по-прежнему чистое и невинное, по радужной оболочке глаз виден запас здоровья на долгие-долгие годы. Это настоящая, здоровая, сильная, живучая женщина среди миллионов больных, изнеженных, слабых, болезненных, неустойчивых, беспомощных…
Да, он помнит, как с таким же любопытством и интересом смотрели молодые девушки, когда на помостах вешали разбойников, рубили головы смутьянам, а особо опасных врагов четвертовали…
Щечки оставались румяными, а голоса щебечущими, когда они проходили между рядами посаженных на колья воров… Эти — выжили и дали потомство, которое сейчас правит миром. Изнеженные цветы погибли.
— Не совсем то, — ответил он. — Есть еще хуже… Точнее, непривычнее. Словом, есть некая наднациональная структура, как теперь говорят. Обладает большой властью и возможностями. Ее люди внедрены во все властные структуры мира, как в финансовые, военные, масс-медиа и прочее-прочее. Возглавляет ее Совет Тайных… Это и есть наша организация. Можно даже с прописной буквы — Организация. Мы беремся решать те проблемы, которые не решается даже упомянуть вслух правительство, любое правительство, из боязни… ну, из боязни!
— Ни фига себе, — сказала она. Теперь, когда он явно не собирался класть голову ей на колени, она ощутила некоторый интерес к разговору. — Значит, вы считаете себя настолько крутыми, что правительства всех стран для вас вроде кур на дороге под колесами ваших автомобилей?
Он сказал:
— Зачем же так? Вон группка зеленых берется спасать пингвинов, которых не спасает правительство. Значит ли это, что зеленые круче? Мы тоже беремся решать проблемы, о которых все знают, но… стыдливо закрывают глаза. Даже когда понимают, что в таком виде цивилизация обречена. И вот-вот рухнет. Но проклятые права человека, умело вам навязанные, оказались настолько крепкими, что…
Он раздраженно умолк. Она спросила осторожно:
— Какие такие проблемы?
Он явно мялся, не решаясь что-то сказать. Она ощутила, что деятельность их Организации, судя по его смущению, в самом деле вряд ли пользовалась бы одобрением у большинства людей.
— Возьмем, для примера, — сказал он, — такую проблему… Раньше женщина рожала с десяток детей, а то и больше. Словом, всю жизнь рожала. Когда десять, а когда и двадцать. Я не говорю, что это хорошо или плохо. Просто мир был другим, противозачаточных не знали, женщина всякий раз рожала… Пятеро из таких детей мерло еще до годовалого возраста. Еще пятеро — не достигнув пятнадцати лет. В половую зрелость таким образом входили только совершенно здоровые, иммунные ко всем болезням люди. С их детьми история повторялась… Но вот пришла наша великолепная медицина. Сама по себе медицина… просто медицина. Она точно так же может отбирать детей здоровых, а нездоровых… А-а-а, уже морщишься? Так вот, сейчас нынешняя мораль велит сохранять жизнь любому больному, дебилу, уроду. Медицина, послушный инструмент нашей морали, сохраняет. Уже треть населения планеты состоит из больных и умственно неполноценных. А размножаются они быстрее здоровых: делать-то больше нечего, а пособия выплачивают о-го-го какие! Здоровые завидуют. Не такая бы и беда, если бы размножались только среди своих! Увы, вступают в брак и с полноценными людьми, внося больные гены в общих детей. Сейчас человечество на той опасной грани, когда генетический аппарат настолько загажен болезнями, что вот-вот возврат к здоровью станет невозможным. И что же? Все руководители стран это знают. И все ученые. Но… молчат. Потому что заикнуться о евгенике — это прослыть фашистом, мракобесом, человеконенавистником… слово-то какое! Что делается во вред человечеству, то объявлено любовью к каждому отдельному человеку, а в чем, в самом деле, спасение человечества, то это именуется че-ло-ве-ко-не-на-ви-стни-че-ством!
Она спросила язвительно:
— Потому вы, такие добренькие вообще, готовы делать то, за что не берется ни одно цивилизованное правительство?
Он мирно усмехнулся:
— А нам не нужны голоса избирателей. Голоса рядовых избирателей.
— У тебя странная индосинкразия к рядовым!
— Рядовым не нужны звезды, — ответил он серьезно. — Рядовым нужен свой огородик. А голос рядового, увы, почему-то приравнен к голосу нерядового. Но рядовых везде больше… Так любой правитель, как бы ни хотел к звездам, будет издавать законы об улучшении огородиков, дабы не растерять голоса. Править миром должен тот, кто не зависит от благорасположения извозчиков и слесарей. К этому, кстати, и двигается мир, но медленно, медленно…
Она не поняла, что он имел в виду, потому и спросила, как может спросить женщина, которая изо всех сил показывает, что она без всяких там комплексов:
— Что ты имеешь в виду?
— Не столько мудрости недостает, — сказал он невесело, — как смелости. Человек по природе своей — конформист. Все неконформисты были изгнаны еще в пещерное время, где и погибли в лапах саблезубых и пещерных. Оставались только те, кто… уживался. Так сформировалось общество. Из уживчивых! Но беда уживчивых, что им очень легко навязать любую идею, любые взгляды, любое поведение… если доказать, что это на пользу общества. Сейчас из-за таких человечество уже страдает…
Она спросила живо:
— А кто навязал?
Он отвел глаза, голос стал угрюмым:
— Да мы и навязали. Не сейчас, давно… Наше тайное общество насчитывает тысячи лет.