Чтение 12–й страницы книги ~Ингвар и Ольха~

-- Ольха, -- он оборвал смех, голос воспарил, и Ольха ощутила, как воевода в своем презрении к ее невежеству оплевывает ее сверху, пачкает пометом. -- Ольха Древлянская... Ты в самом деле -- дерево! Это же простая хатка простого полянина.

Она не поверила:

-- Простого?

-- Не веришь, зайди в остальные дома. Это же простая весь, где не живут бояре. Но эту весь вот уже двадцать лет не грабят, не зорят, сюда не совершают набеги. А самое главное, что народ поверил, что их грабить больше не будут. Вот и строят добротно, на века. А монеты, если такие заводятся, не закапывают в горшках в землю.

Она нахмурилась:

-- Ты хочешь сказать, что народ доволен?

-- Конечно, недоволен, -- признался Ингвар с неохотой. -- Редко найдешь семью, чтобы не проклинали русов. Захватчики, грабители, кровопийцы, растлители... ну, и все, что только можешь придумать. Но жить все-таки стали безопаснее и богаче!

Ее голос был сух:

-- Лучше в опасности, но при свободе.

Вскоре, прорезаясь через неумолчный шум дождя, послышались звонкие детские голоса. Ольха поразилась, что мокрые, как мыши, дети, завидев вооруженных людей во дворе, вбежали через калитку без страха, смотрели с жадным любопытством. С ними явился Павка, потрепал одного за вихры, спросил весело:

-- Чьи вы, такие конопатые?

Ответил самый старший, лет семи мальчишка:

-- Жуковы. Наш тятя. Жук, сейчас в поле... А вы кто?

-- Княжьи дружинники. Переждем дождь малость, если вы не против, дальше тронемся к Киеву. Хошь с нами?

-- Не хочу, -- ответил мальчишка серьезно, -- а тетя говорит, что проливной перешел в обложной. И дедуля сказал... Потому нас послали до дому.

Ингвар выругался сквозь зубы, выглянул в окно. Мощные струи ливня сменились частым дождем, не таким сильным, но упорным и неприятным, а вместо черных туч небо затягивало серым, гнетущим.

Павка покачал головой:

-- Ну, ежели и дедуля сказал... Старикам кости подсказывают. Ингвар, мы тогда займем сеновал, а вы располагаетесь здесь. Хозяев определим в сарай, за скотиной присмотр нужен.

-- Ладно, -- согласился Ингвар сквозь зубы. -- Если придется ночевать, то придется. Под этим дождем все равно в Киев раньше не приедем. Дороги раскиснут.

Глаза мальчишки, голубые, как у Ингвара, счастливо заблестели. Голос он постарался сделать солидным, мужественным, раз уж из всей родни оказался самым старшим:

-- Ночуйте. Коней можно поставить во-о-о-он туда, воды я помогу набрать. Если что, кликните Лютика. Это я. А вечером и маманя явится, она тяте помогает. Накормят!.

Дружинники по двое-трое разъезжались по избам. В доме Жука остались Ингвар с Ольхой и два руса. Ночь обещает быть теплой, дружинники упросились ночевать тоже на сеновале. Ингвар не спорил, понимал, что ждет их на сеновале, где в веси полно молодых спелых девок. Даже не предупреждал, чтобы спали по очереди. И Ольха впервые увидела, что такое жить в безопасности. Глава 16

В единственное окошко с трудом протиснулась бы разве что кошка, да и то худая, но Ингвар и его оглядел придирчиво, зачем-то простукал стены. Ольха покачивалась от усталости. Не глядя на нее, он велел:

-- Ночевать будешь здесь. Если что понадобится, скажешь, язык не отвалится.

-- А где будешь ты? -- спросила она враждебно.

-- Здесь, -- ответил он холодно.

-- Где? В этой комнате?

-- Угадала, -- ответил он зло. -- Мог бы даже разделить с тобой ложе, если бы ты не храпела.

-- Я?

-- И еще ты из тех, -- добавил он, -- кто стягивает одеяло. Так что и не надейся.

-- Я? Когда это я стягивала одеяло?

-- Извини, -- сказал он, -- не одеяло, а попону.

Задохнувшись от негодования, она наблюдала, как он бросил ворох шкур на пол у двери, сел, с трудом стягивал сапоги. Ноги, судя по тому, как кривился, распухли, повредил в болоте или при скачке.

Со вздохом облегчения он лег, разбросал могучие руки. Ступни торчали из портков багровые, похожие на переваренных раков. Ольхе показалось, что он сразу занял половину комнаты. Он покосился на нее, поскреб волосатую грудь. Ногти были толстые и крепкие, как копыта дикого коня. Ей показалось, что он хотел что-то сказать, в глазах мелькали странные огоньки, но передумал, расслабился и закрыл глаза. Она ощутила неясную досаду.

Несмотря на усталость, сон не шел. Лежала, прикрыв глаза, даже сделала дыхание ровным. Пусть думает, что она спит. Она не желает слышать его ненавистный отвратительный голос победителя. Который даже ее может взять по праву победителя.

Ее плечи зябко передернулись. Да, она в руках врагов, захвативших ее в плен. И единственная ее защита, что она слишком ценная добыча, чтобы поступить с нею вот так. Олег старается подчинять племена без лишней -- крови. Он бережет как русов, так и жизни славян. Не из жалости, конечно. Если раньше как волк нападал на стадо и старался загрызть как можно больше, то теперь это его овцы, которых собирается стричь основательно, по-хозяйски. Но для этого будет их беречь и кормить, охранять и не давать драться друг с другом.

Я добыча, с которой вынуждены обращаться бережно. С этой успокоительной мыслью она, наконец, позволила себе медленно погрузиться в теплый сон.

Закричал петух. Ингвар вздрогнул:

-- У, горлопан! Зачем орать так рано?

С порога ответил сильный мужской голос:

-- Чтобы его услышали. Когда проснутся куры, это будет невозможно.

Вошел Рудый, хитрый и с таким лицом плута, что как-то забывалось, что у него плечи дай бог каждому, мышцы как булат, дерется двумя мечами, равных в поединках не знает. Однако такие победы он не ценил, а вот надуть кого или посадить в лужу, это для Рудого было как услышать пение небесных птиц.

Ингвар встал, сразу же бросил тревожный взгляд на пленницу. Ольха уже проснулась, но осталась под тонким одеялом. Ее женственная фигура обрисовалась так четко, что Рудый восторженно присвистнул:

-- Вот это да! Ингвар, продай ее мне.

-- Не для продажи, -- буркнул Ингвар.

-- Нет? -- удивился Рудый. -- А для чего ж еще? А, для себя, наконец, решил завести... Что ж, такая девка аскета заставит выйти из пещеры!

-- Рудый, -- сказал Ингвар морщась, -- это княгиня древлян. Я везу ее в Киев к Олегу, пусть решит ее судьбу сам.

Рудый оценивающе рассматривал Ольху, что ответила холодным взглядом, уже поняла его суть, возмутился:

-- Что ты все на старика, да на старика! Ему помогать надо, а не перекладывать все на его плечи. Давай ее судьбу решим прямо сейчас. Если не хочешь продать, то давай разыграем в кости!

Ингвар торопливо одевался. Ольха отвернулась к стене, услышала его недовольный голос:

-- Все знают, как играешь. У тебя кости особые.

-- Твои кинем!

-- И на них порчу наведешь. Нет, я везу ее в Киев к Олегу!

Рудый выставил перед собой обе ладони:

-- Ну-ну, зачем кричать? К Олегу, так к Олегу. Твоего коня уже седлают, пора ехать. Солнышко подсушивает землю, к обеду обнимешь своего великого князя.

Ингвар раздраженно обернулся к Ольхе:

-- Долго будешь лежать? Вставай, а то подниму силой.

Рудый захохотал, глядя то на ее лицо, то на Ингвара. Наконец ухватил его за локоть, потащил к двери:

-- Может быть, я делаю ужасную ошибку. Может быть, она рассчитывает, что ты грубо сорвешь с нее одеяло и заставишь встать...

-- Я это и собирался сделать! -- воскликнул Ингвар уже с порога, он не давал себя утащить в сени.

-- ... встать голой, -- продолжал Рудый невозмутимо, -- чтобы ты узрел все ее прелести...

Ингвар исчез, будто его оттуда выдернули. Рудый подмигнул Ольхе, ушел и плотно закрыл за собой дверь. Ольха сердито сбросила одеяло. Ее платье, распятое на стене, за ночь высохло, как и башмачки, что стояли подле очага, но только Рудый заметил, что она лежит под одеялом совершенно обнаженная!

Воздух во дворе был свежий, чистый, как вода в колодце. Ни синем-синем небе солнце было вымытое, ясное. Весело и счастливо верещали птицы, ласточки носились высоко, а еще выше, настолько, что стал невидимым, рассыпал трели жаворонок.

Дружинники выводили коней, оседланных, собранных в дорогу. Возле колодца плескался огромный грузный человек. Ольха по седому чубу на бритой голове признала Асмунда. На него лили ведрами воду, он довольно ревел, фыркал, по-медвежьи бил себя кулаками в грудь. Бухало, будто стучал в исполинское било.

Двое младших дружинников почтительно держали его доспехи. Ольхе показалось, что держат с натугой, покраснев от усилий.

Незаменимый Влад, пока Ингвар спал, поднял и собрал всю дружину. Тому оставалось только влезть в седло своего Ракшана, жеребец был бодр и весел, да посадить и связать пленницу.

Когда выезжали со двора, Ингвар с удивлением уставился на одного парня в толпе зевак, что смотрели на вооруженных русов через плетень. Тот был в плечах косая сажень, ростом не уступал русам, а грудь была широка, как амбарная дверь. Голубые глаза смотрели ясно, без страха и удивления. Судя по могучим рукам, больше похожим на бревна, и ладоням как лопаты, он легко ломает подковы, а если поднатужится, то и по две разом.

Ингвар остановил коня, указал на парня:

-- Эй ты! Подойди-ка ближе.

Парень не сдвинулся. Глаза стали угрюмыми, в них медленно проступила злость, упрямая решимость. Дружинники заехали с двух сторон, кольнули его копьями. Нехотя он перелез через плетень. Ноги его были в лаптях, но и сквозь простые портки из полотна Ингвар угадал сильные мышцы, когда коленями можно так сжать коню бока, что захрипит и падет замертво.

-- Пойдешь с нами, -- велел Ингвар. Парень смотрел прямо на горло воеводы, пальцы непроизвольно сжимались, будто уже дотянулся до врага.

-- На продажу его? -- спросил Павка.

-- Нет, слишком хорош, -- бросил Ингвар. -- Жаль упускать такого богатыря. Он лучше будет смотреться в нашей дружине, чем с ярмом на шее!

Дружинники заговорили, на парня посматривали весело, уже по-дружески. Павка похлопал парня по спине, широкой, как склон горы:

-- Поздравляю! С тебя кубок медовухи.

Парень тряхнул плечом, сбросил руку руса. С другой стороны парня уже хлопал по плечу Боян:

-- С нами не соскучишься! Получишь меч, доспехи, доброго коня, две серебряных гривны на прокорм. Все девки наши, все подвалы с бражкой... Эх!

Парень отступил на шаг. Голос был хриплый, но твердый:

-- Нет. Не пойду.

Ингвар поморщился:

-- Дурень, не понимаешь. Тебе выпала редкая удача.

-- Нет.

-- Оглянись, тебе завидуют все парни!

Парень посмотрел на воеводу русов твердым взором. Губы его едва шелохнулись, но ответ прозвучал резко и сильно:

-- В дружину врага? Ни-ког-да.

Ингвар сказал, уже сердясь:

-- Ты должен знать, что я имею власть брать в дружину любых молодых неженатых парней. Из любого племени, покоренного Новой Русью.

-- Но я... не пойду.

В холодных глазах Ингвара блеснули насмешливые искорки:

-- О, ты такой благородный? Но и на благородство есть ловушки. Да еще какие! Хочешь проверить на своей шкуре?

Он кивнул дружинникам. Павка, Боян и Окунь ухватили троих детей, вытащили на середину улицы, поставили на колени. Парень дернулся, когда дружинники одновременно, ухватив детишек за волосы, задрали им подбородки кверху, обнажив белую кожу. Острия мечей оказались возле детских горлышек. У одного кожа лопнула, потекла тонкая струйка крови.

-- Ну как? -- спросил Ингвар с интересом.

-- Ты не сделаешь этого! -- вскрикнул парень, голос его дрогнул.

-- Почему? Это чужое племя. Мы берем дань, но вы за вашими спинами точите ножи. В наших интересах уменьшить число ваших будущих воинов.

Парень обвел детей отчаянным взглядом. Да, русы бросили на колени только мальчиков. Их острые мечи вот-вот...

-- Не трогай детей, -- попросил он.

-- Идешь в дружину?

Дружинники посмеивались, с гордостью посматривали на воеводу. Он всегда находил способ добиться своего. И всегда побеждал.

-- Нет, -- ответил парень тихо. -- Я не смогу держать меч.

Он положил ладонь на кол в ограде плетня, выхватил у одного из дружинников топор. Вокруг застыл даже воздух, голос парня был торжественен и Светел. Быстро и страшно блеснуло лезвие. Солнечный блик ударил Ольху по глазам и уколол сердце.

Раздался многоголосый вздох. Глухо ударил топор, на землю упали, брызгая живой теплой кровью, большой и указательный пальцы. Парень протянул к Ингвару брызжущую кровью руку. В голосе сквозь боль и страх прозвучала гордость:

-- Как видишь, воевода. Я негоден для дружины.

Ингвар несколько мгновений бешено смотрел в его ясное лицо. Ноздри воеводы раздувались, а пальцы судорожно стискивали пояс. Наконец с шумом выдохнул воздух, повернулся к своим:

-- Чего встали? Едем дальше!

Дружинники непривычно суетливо торопили коней, нахлестывали, спешили выбраться из веси. Ольха ехала застывшая, сердце превратилось в холодную ледышку. Перед глазами все стоял могучий парень с ясными глазами. По бокам слышался говор, дружинники негромко обсуждали происшествие. Она слышала как Рудый крикнул Ингвару восхищенно:

-- Здорово он нас, а?

-- Что здорово, -- это был голос Ингвара, раздраженный, алой. -- Был бы на его месте рус, бросился бы на нас о топором в руке. Погиб бы с честью. А то и успел бы кого-то из нас взять с собой к Ящеру. А этот... тьфу!

-- Не скажи, -- возразил Рудый, -- в этом что-то есть. Верно, Асмунд?

Асмунд что-то прогудел, Ольха не услышала, затем был прежний ожесточенный голос Ингвара:

-- Конечно, Олег поймет. Он был не только воином. Но для вас это не человек, а... что-то вроде червяка!

Но когда Ольха, нечаянно приблизившись, увидела его лицо, то ощутила даже подобие жалости. Ингвар ехал не просто задумчивый, а с потемневшим лицом, будто его внутренности грыз голодный лис. Левая щека подергивалась, он непроизвольно морщился. Пальцы стискивали поводья, ринуться бы навстречу ветру, но тут же, опомнившись, надевал личину спокойствия и даже благодушия.

Даже малый властитель, это Ольха понимала с горечью, должон быть покоен и благостен, тогда и его люди проживут легко и без тревоги!

Ингвар повеселел, вот-вот откроется вид на Киев. Ольха и сама чувствовала близость непомерно большого города. Уже по лесу, по деревьям.

Здесь лес выглядел как древлянин, выползший из темницы руса. Дороги, дорожки и тропинки истерзали во все стороны, колеса телег выбили землю так, что втулки сравнивали бугорки. Борта тяжело груженных подвод поцарапали могучие стволы деревьев, содрали кору, оставив белые полосы, втоптали землю так, что траве вцепиться негде. Сушины и валежины явно разобраны горожанами, кустарник вырублен, а жгучие лучи солнца сожгли толстые пласты мха.

Даже коричневая гниль, что остается от трухлявых пней, сгнивших стволов, здесь под солнцем и в продуваемом лесу превратилась в пыль и рассеялась незримо. Лес, хотя он далеко от города, громче и убедительнее русов сказал ей о мощи Киева!

Дорога невозмутимо поползла на холм. Кони, отдохнувшие за ночь, поднялись с разбега. Ингвар почувствовал, как вздрогнула пленница. У него самого перехватило дыхание.

Киев! Град на семи холмах. За время скитаний в дремучих лесах Ингвар почти забыл Киев, ставший второй родиной. Видел только древлянские одинаковые селения, окруженные рвом и тыном, называемые гордо крепостями, болота да веси, Киев не то, что померк, а как бы уменьшился, скукожился до размеров огромного древлянского града. Сейчас же видел, что Киев -- это не просто стольный град. И не только.

На семи холмах раскинулся дивно украшенный огромный город из высоких теремов, башен, роскошных хоромов и огромных складов, внутри была высокая стена. Когда-то этой стеной окружили град, уже крупный, больше любой крепости древлян, но город разросся и за стеной, и теперь стена опоясывает разве что самую сердцевину, а огромнейший город раскинулся во всю ширь намного дальше, там другая крепостная стена, уже вокруг современного города, исполинского, непомерного, но уже и за эту стену вышли дома и даже склады, амбары, торговые ряды, опускаются прямо к реке, при взгляде на которую, как он заметил, у древлянки, закружилась голова и онемел язык.

Они ехали к Киеву, а Ольха пошатывалась в седле, будто ее ударили. Впереди раскинулся город врагов, но это оказался город из сказки. Крепостная стена немыслимой высоты в три-четыре роста человека, через каждые сто шагов вздымаются исполинские башни, зияют ворота, сейчас открытые, к ним ведут подъемные мосты, ибо город ко всему еще и окружен глубоким рвом, где течет вода... Но то, от чего у нее перехватило дух, это исполинские терема, что выросли на высоких холмах. Их было видимо-невидимо.

Под лучами солнца блестели стены великокняжеского терема, выложенные из белого камня, только два верхних поверха из бревен, но многоскатная крыша нестерпимо блестит желтой медью.

Она потрясенно ощутила, что воздух не просто влажный, а в нем висит мельчайшая водяная пыль. Под конскими копытами откуда-то застучали мокрые камни, ей почудился могучий гул бескрайнего моря, огромного и чудовищно тяжелого, расцвеченного белыми гребешками пены. О них часто пели кощюнники, и древляне слушали, затаив дыхание.

Кони, осторожно ступая по узкой тропке, начали спускаться вниз. Вместе с набегающими волнами в лицо толкала мягкая влажная лапа, на губах чувствовался солоноватый вкус крови, словно океан был живым зверем, чья плоть ранилась о камни, но океан слишком велик, чтобы замечать царапины, волны обрушивались на берег тяжело, победно, отступали, утаскивая с собой не только водоросли и гребешки пены, но и гальку, валуны, а с каждым новым ударом прибрежные скалы тряслись, с вершин падали глыбы, и все новые скалы рушились под натиском воли, исчезали, превращались в песок.

-- Море? -- спросила она слабым голоском.

-- Днепр, -- ответил Ингвар торжественно. -- Данапр, если по-славянски.

-- Окиян?

-- Река, -- засмеялся Ингвар без насмешки. -- Главная река этих земель.

Внизу у воды была видна крохотная фигурка конника. Это был Влад, он стоял на причале из толстых бревен, тряс над головой копьем с красным яловцом. От того берега отделился гигантский плот, отсюда совсем крохотный, на нем виднелись фигурки людей.

Плот тащился медленно, но когда приблизился и ударился торцами толстых бревен в бревна причала. Ольха застыла потрясенная донельзя. На этом плоту можно разместить целую деревню!

Ингвар о его людьми въехал на плот, с нетерпением ждал. Селяне заводили коней, заталкивали и размещали подводы, скот, телеги, носили мешки. Дюжие паромщики деловито покрикивали, указывали места, расталкивали, чтобы погрузить всех, а двое уже бегали по рядам, собирали за перевоз.

Паром, так называли плот, медленно пополз через великанскую ;реку обратно. Огромные тяжелые волны зло били в низкие бока, иногда заплескивались наверх, но массивный плот даже не качался, двигался через реку плавно и неспешно. Когда брызги попадали наверх, бабы и детишки верещали в притворном испуге. Мужики помогали паромщикам тянуть канат.

Все было удивительно в этом мире, даже то, что простые мужики и бабы вовсе не смотрели на немыслимую реку, не страшились ни волн, что попадали под ноги, ни страшной бездны под плотом -- судачили, шутили, затягивали веревки на мешках и постромках, а иные просто дремали, свесив ноги с повозок.

Конники спешивались, разминали ноги. Ингвар соскочил, подал руку Ольхе. Она отвела взор, пусть не увидит ее удивления, еще истолкует неверно, сама соскочила легко. Однако ноги, застывшие без движения, подломились. Она упала... упала бы на мокрые бревна, но Ингвар двигался молниеносно.

Его руки подхватили, на миг ударилась о его твердую грудь. Их глаза встретились, а свежий ветер поднял ее растрепанные волосы и коснулся ими лица грозного воеводы. Ингвар ощутил как от щекотки сразу к щекам прилила горячая кровь, а сердце стукнуло сильнее, сбиваясь с ритма, застучало чаще.

-- Благодарю, -- сказала она сухо, высвобождаясь

-- Не за что, -- ответил он таким же ровным голосом.

Она все отстранялась, но руки их еще были сцеплены, и незримый жар перетекал через пальцы в обе стороны. Он видел, как заалели ее щеки, чувствовал, как у самого сердце бухает как молот. Только и того, что на его роже с дубленой кожей, битой ветрами, сожженной солнцем и морозами, не дрогнет ни одна жилка без позволения хозяина!

Она, наконец, отодвинулась, и когда их пальцы разомкнулись, для Ингвара словно бы тучка набежала на солнце. Мир потемнел, это пленная древлянская княгиня отвернулась к пери-дам парома.

Ингвар смотрел люто, пальцы сжались в кулаки. Она пленница, в его власти сделать с нею вое, что возжелает. Это среди тех темных лесных людишек она княгиня, там можно держать спину прямой, а нос задранным, но здесь на все его воля!

Паром ползет как черепаха, подумал свирепо. Перепороть лодырей, за что князь их держит. И все какие-то сонные. Надо как-то встряхнуть, а то на ходу сопли жуют, скоро в портки мочиться будут. Затеять поход в дальние страны, что ли? Человек должен жить в трудностях.

Что со мной, думала она смятенно. Этот человек чересчур си-лев и дик. Она не страшится, но его звериная сила как-то действует, задевает струны ее души. Надо от него держаться подальше. Она княгиня, а не селянская девка, что живет так же просто и бездумно, как ее коровы и козы!

Уже видны были лица собравшихся на том берегу. Причал был из толстых бревен, каждое в два обхвата, торцы измочалены от ударов парома. Вода вокруг причалу была желтой, берег был голым, глинистым.

Ольха снова подивилась множеству людей. Это же сколько народу переправляется каждый раз через великанскую реку, которую и рекой назвать нельзя? Может быть, это все-таки и есть окиян-море, о котором поют кощюнники?

Тонкий детский голосок пропищал за спиной:

-- Мама, гляди: веселка!

Ольха обернулась, от неожиданности едва не села на мокрый пол. Через все синее-синее умытое небо перекинулась исполинская, расцвеченная всеми цветами -- от красного до фиолетового -- широкая дуга! Даже не одна дуга, а семь, если не меньше, каждая плотно прижатая к другой, словно вдетая в нее: за красной -- ярко оранжевая, затем желтая как созревший одуванчик, еще -- зеленая как молодая травка, голубая, синяя, а уж затем фиолетовая, что незримо истончалась, словно таяла...

А много ниже круто изгибалась еще одна точно такая же дуга, похожая на сказочное коромысло, только намного меньше и не такая яркая.

Люди указывали на нее детям. Те радостно верещали. Ольха потрясенно не отрывала глаз:

-- Что... Что это за чудо?

-- Радуга, -- объяснил Ингвар. -- Дуга Солнца, радуга... Местные ее зовут веселкой. У вас ее не бывает? Впрочем, что в лесу увидишь кроме прыщавых рож...

Ольха впервые не огрызнулась. Глаза не отрывались от небесного коромысла. Растолкав дружинников к ним подошел Асмунд. Не отрывая взора от небесного чуда, положил Ингвару и Ольхе ладони на плечи. Голос был гулкий, отеческий: