Чтение 12–й страницы книги ~Дорога~

выветривается камень, протирается ткань - и всякой вещи положен свой
предел, свой срок существования.

XVIII. 6. Умирают люди, и умирают вещи, и здесь лежит главный путь
существования, общая основа круговорота бытия - но здесь же кроется и
различие.

XVIII. 7. Вложена Творителем душа в плоть живущих, и разрушенное тело
уподобим мы распахнувшейся темнице, сброшенным оковам, дабы вольный дух
вошел в вечное блаженство освободившихся - разрушенная же вещь души не
имеет, ибо создана человеком, который не есть Творитель, но есть лишь
Со-Творитель.

XVIII. 8. Поправший же закон Порчи дождется страшного: в вещи,
живущей неположенные сроки, в вещи, существующей без человека; в вещи,
превзошедшей предел совершенства - зародится в ней отзвук души, но души
неживой, чуждой и Творителю, и самому человеку. Горе дерзкому, чей путь
приведет к созданию не-жизни - ибо что страшней слуги, сравнявшегося с
господином, но с помыслами мертвыми и стремлениями неисповедимыми?!.

XVIII. 9. И для напоминания ослушникам, для примера вечного живут меж
людей бессмертные: проклятые, отлученные от закона Порчи, обреченные жить
без надежды, заточенные в теле своем; не люди, не вещи, никто - бесы...

В "Огурце" не оказалось ни одного посетителя. Даже хозяин куда-то
исчез из-за своей стойки, и лишь в углу тихо тренькал заезжий кифаред,
невидяще пялясь перед собой. Перед ним стояла кружка вина и миска с
полуостывшим рагу. Впрочем, отсутствие клиентуры не удивило меня -
вечерняя разгульная публика предпочитала более шумные заведения, с
девочками и крысиными боями... А хозяин "Огурца" делал вид, что все и так
идет нормально. Вот оно и шло.

В голове занозой зудел недавний разговор с притворой-Пустотником. Это
что же, братцы, получается - пожалел он меня, что ли?! Побегай, мол
маленький, только не отбегай далеко от песочницы, а то мама позовет - не
услышишь... Так не мама ты мне, паскуда склизкая, и не верю я в жалость
твою дешевую!.. Ты думаешь, куда я после беседы с тобой кинулся? К воротам
Медным, к месту обозначенному - и ни одной заразы там не нашел! Ни
погонщика, коему плачено было с лихвой, ни наров его горбатых, ни даже
следов от копыт их... Лишь плевок под кустом валялся, зеленый комок
жевательного наса, что Блюстители жевать любят. Так что знал ты все
наперед, и не тобой ли была назначена та встреча первая, где впервые
колыхнулось перед наивным бесом платье лар Леды - женщины, которая не
хотела умирать?!.

Злость кричала во мне, злость и обида, и когда откричались они,
отвизжали, то понял я: чушь несу, злую сопливую чушь, и не о том сейчас
речь. Ладно, Пустотник, договорились - не уйду далеко! Близко буду, совсем
близко... Вот только где?..

- Сдается комната. Вниз по коридору, через погреб, отодвинуть третью
справа бочку и потянуть за кольцо над плинтусом. Хорошая комната,
недорогая... темновато там для привередливых постояльцев...

Рядом со мной стоял хозяин. Толстенький, лысенький, розовощекий и
пухлый. Он вытирал руки об клеенчатый передник и рассеянно поглядывал на
приоткрытую дверь таверны. Он был похож на младенца, и стоял на широко
расставленных ногах, с детской неуклюжестью.

- Я монстр, - сказал я. - Я преступник и маньяк. Жу-уткий. И
вообще... Вот.

Он улыбнулся.

- Монстр, который любит малосольные огурцы... - протянул хозяин. - А
меня зовут Фрасимед. Фрасимед Малахольный. Философ. Очень приятно
познакомиться.

- В чем же заключается твоя философия, Фрасимед с неблагозвучным
прозвищем?

Хозяин облокотился о стол и на секунду задумался... а я на секунду
прислушался. Не было в нем лжи, и интереса лишнего не было. Тихо было и
спокойно.

- Когда-то я был молод и много учился. От моих учителей и из книг я
узнал о том, что море - это море, а глоток пива - это глоток пива. Потом я
стал сомневаться. Я стал задавать вопросы, стал мучиться неразрешимым, и
понял, что море - далеко не всегда море, а глоток пива - отнюдь не
обязательно глоток пива. Именно тогда я облысел и обрюзг. А теперь...

Он помолчал, прислушиваясь к бряцанью сонного слепого кифареда.

- Теперь я твердо знаю, что море - это все-таки море, а вкус глотка
пива не меняется от моих рассуждений. Кроме того, я знаю, что задающий
дурацкие вопросы неизбежно получает дурацкие ответы. Теперь я спокоен. Я
знаю все, что мне нужно.

Я поднялся из-за стола. Я думал спросить, почему он решился вмешаться
в судьбу опального беса, но мне так хотелось промолчать и поплыть по
течению...

- У меня был сын, - задумчиво сказал Фрасимед Малахольный, глядя на
меня снизу вверх. - Он был неизлечимо болен и ему разрешили Реализовать
Право до двадцати одного года... Что он и сделал. Ты совершенно непохож на
него. Если не считать возраста. И того, что ты тоже болен. Неизлечимо.

- Я уже много лет живу... в этом возрасте, - сказал я. - Очень много
лет.

- А разве в этом дело?.. Неужели ты хоть чуть-чуть изменился за
предыдущие годы? И если нет - имеют ли смысл прожитые дни и века?..

- Наверное, ты прав, - кивнул я. - Мы не меняемся. Пошли в твою
комнату.

...Ночью я выскользнул из своей новоприобретенной комнаты - второй
выход позволял проскочить через узкий лаз на городскую кожевенную свалку -
и, зажимая нос от вони намокших бракованных шкур, поспешил к казармам. У
забора, с тыльной стороны жилого корпуса, находился тайник - если можно
назвать тайником углубление в земле, прикрытое неподъемной с виду плитой.
С помощью его бесы обходили разные мелкие ограничения на спиртное и
цивильную одежду. Я подозревал, что найду там кое-что для себя - и не
ошибся.

В тайнике лежал небольшой узел с моими вещами. Поверх узла был
привязан трезубец ланисты Лисиппа с аккуратно зачехленными лезвиями,
отчего боевой трезубец стал похож на невинный штандарт, или, скорее, на
экзотическую швабру. Теперь я знал, кому я обязан оставленными вещами, и
даже записка без подписи не смутила меня. Я знал автора. Спасибо, Харон...
Я с удовольствием Реализовал бы твое Право на завтрашних Играх, но - не
судьба... Извини, друг, сын друга... Извини...

Без помех мне удалось оттащить найденное имущество в погреб "Огурца",
и легкость эта даже слегка разочаровала меня. Похоже, всем плевать на
беглого беса Марцелла, и встреченные патрули Блюстителей выглядели, как
обычно, беспечными и в стельку пьяными. Так что вернулся я, плюхнулся на
жесткую лежанку, и в колеблющемся свете одной-единственной свечи развернул
послание Харона.

"Они разогнали мой новый каркас. То есть не то чтобы разогнали, а
предупредили, что ты в бегах, а остальные во время Игр могут отказаться
работать со мной, и им ничего за это не будет, потому что при открытии
объявят какие-то новые обстоятельства. Кастор сказал, что ...л он все
обстоятельства, и новые, и старые. Остальные молчат. Беги. Беги и не
возвращайся. Все."

Я хотел бежать. Хотел - и не мог.

...Рассвет. Беги. Беги и не возвращайся. Возможно, я безумна;
возможно, я - выродок, но я не хочу умирать. Эль-Зеббия, бегущий по
пыльной улице со сломанным ассегаем. Ухмылка, широкая до неправдоподобия.

...Полдень. Беги. Они разогнали мой каркас. Остальные молчат. Придет,
скажем, такой бесик в Зал Ржавой подписи, глядишь, и... Беги. И не
возвращайся.

...Вечер. Закончилось открытие Игр Равноденствия. Публика визжит на
трибунах. Харон, Леда, Право и новые обстоятельства... Беги. Путь, ведущий
к пропасти - от края до рая...

...Ночь. Зашел Фрасимед. Занес поесть. Я вяло жевал, не чувствуя
вкуса, и вполуха слушал нескончаемый монолог хозяина.

- Когда мне стукнуло девятнадцать лет, меня бросила любимая девушка.
Жизнь потеряла смысл, и я пошел в канцелярию Порченых за разрешением на
досрочную Реализацию. В канцелярии сидели двое. Один пожилой такой,
рыхлый; другой - помоложе, с пышными рыжими усами. Они просмотрели мое
заявление, и пожилой спросил: "Ты пишешь, что ты философ. Что это
означает?"

- Это означает, - сказал я, - что я всем даю советы, как надо жить,
но никто не хочет меня слушать.

Они посмеялись и отказали мне в разрешении, а усатый добавил, что на
месте моей девушки он бросил бы меня гораздо раньше.

В тридцать пять лет я узнал, что мой сын неизлечим. Дети не должны
умирать раньше своих родителей, и я снова понес в канцелярию заявление на
Реализацию. Там сидел один усатый. Он постарел, и усы его стали пегими. "Я
узнал тебя, Фрасимед-философ, - сказал он. - Ну и что ты делаешь сейчас?"

- Сейчас я никому не даю советов, как надо жить, - сказал я, - но
люди от этого не стали жить лучше.

Он подумал и сказал: "Если ты нарушишь свое правило и дашь мне совет,
как надо жить - я немедленно выпишу тебе разрешение".