под окном, не раз уже менявшее обивку, объемистый шкаф с верхней одеждой и
постельным бельем, наконец, нечто вроде пузатого старомодного комода с
выдвижными ящиками, набитыми всяким радиомусором. Радиодетали валялись на
полу, на подоконниках, я собирал их и бросал в ящики комода. "Представляю,
что творится на пункте связи", - хмыкнул я заявившемуся на минуту Юлаю.
Киклоп хохотнул, как запаздывающий гром: "Как раз этого ты представить не
можешь".
комод, пошарил под диваном и под столом: удивительное дело - Юлай не
хранил в домике ничего лишнего. Несколько технических словарей, старые
тапочки... Бред какой-то. Если здесь и бывали гости, следов они не
оставили.
храп Юлая, не мешала луна в окне, не мешали перемигивающиеся цветные
лампочки аппаратуры, заполнявшей несколько стеллажей. Плевать, чем там
занимается Юлай, что он записывает - я хотел выспаться.
заново переживать случившееся в Итаке или на острове Лэн; мучили меня не
загадочные списки, не слежка, не похищения; тем не менее я просыпался в
слезах, в холодном поту.
казавшейся столь близкой. Она должна быть плотной, считал я, как облака,
когда на них смотришь из самолета. Я ничего так не хотел, как взбежать по
косогору и коснуться синевы.
единственную караванную тропу, по которой ходили торговцы. За это его и
покарали боги.
вверх по косогору к манящей, такой плотной и близкой синеве. Кажется, я
что-то выкрикивал на бегу, а может, мне вслед кричали; проснувшись, я не
мог припомнить ни слова, лишь сам факт. При этом я чувствовал: я кричал
(или мне кричали) что-то важное, что-то необыкновенно важное, что-то
такое, что могло изменить всю мою жизнь. Но я не мог вспомнить - _ч_т_о_?
Все попытки вспомнить не приносили ничего, кроме головной боли.
еще звучавшие в моей голове, как эхо, становились бесплотными, таяли,
уходили; я помнил лишь стремление - к синеве.
пульсирующий огонек - жизнь другого, не моего мира; помаргивали цветные
лампочки аппаратуры Юлая, придавая грубым стеллажам праздничный вид. Все
вокруг казалось основательным, прочным, созданным надолго, но - чутким.
гости, а сам он время от времени покидает тайную базу.
слышал крика...
прохладный подоконник. Внизу, в тумане, красиво расчертившем бухту на
полосы, блеснул тусклый огонек.
странные дуги; потом отчетливо донесся до меня негромкий рокот великолепно
отлаженного лодочного мотора.
его в руке. Потом открыл наружную дверь и также негромко окликнул:
позволял мне наведываться куда угодно, исключая, разумеется, пункт связи,
но как поведет он себя ночью?
разделялся на два - на берегу что-то происходило; возможно, Юлай был не
один.
таинственных алхимиков, оставался доктор Хэссоп. Он давно перевалил черту
семидесятилетия и большую часть прожитой жизни отдал попыткам выйти на
прямую связь с алхимиками. Однажды ему повезло: к нему подошел человек со
странным перстнем на пальце. В гнезде перстня светилась чрезвычайно яркая
точка. Этой светящейся точкой доктор Хэссоп сумел раскурить сигару...
Доктору Хэссопу повезло и во второй раз: он обратил внимание на весьма
подозрительного человека - Шеббса... Наконец, доктору Хэссопу повезло с
Беллингером - на старика, судя по некоторым деталям, обратили внимание
сами алхимики.
смутный горб бункера, полосы тумана над темной чашей бухточки.
явно искал нечто реальное. Но что? Не философский же камень?
нами же придумываемых игрушек, у такого союза должен существовать архив.
Беллингера? Технические откровения Голо Хана и Лаути? Журналистские
изыскания Памелы Фитц? Образцы неснашивающихся тканей, урановые пилюли,
превращающие воду в бензин, секреты гнущегося стекла, герметических
закупорок, греческого огня, холодного света?
глазом; это он, а не шеф, мог сдать меня кому угодно, лишь бы убедиться -
такой архив существует.
твари. Но тут я Юлаю верил - пес знает свое дело.
отдалился.
сеткой колыхалось на воде радужное пятно.
Обороняться против такой твари было бы трудновато. Лучше утонуть, черт
побери, чем попасть под клыки Ровера.