Чтение 12–й страницы книги ~Валькирия~

Я устроилась подле мужей, но не совсем с ними, чуть в стороне. И видеть не видела, если косились. Я решила, что нипочём не позволю испортить себе праздника, не замечу смешков и подначек, ведь если не оборачиваться, всегда отстают, не раньше, так позже.

Нарядные славницы ходили туда-сюда в редколесье, друг за другом змеей под медленную протяжную песню, важные, чинные, лишь щёки жарко горели. Не поднимали опущенных глаз и в стороны не моргали, а слова в таношной песне были чуть-чуть иные, не те, что знали у нас. Старые люди присматривали, согласно кивая, и среди них старейшина с воеводой. Вела же танок, конечно, Голуба, и её голос было слыхать среди всех остальных. Пёстрая змея послушно вилась следом за нею хитрым узором, кругами и петлями меж дерев, и хоть бы раз свернула проти-восолонь. Я понимала толк и могла оценить искусство Голубы. А плелось это кружево не лагоды ради, не на веселие парням-зубоскалам, покамест державшимся скромно поодаль. Не для них красные девки ходили долгую песню - на погляд троим могучим Сварожичам: Солнцу-Даждьбогу, Огню и самому Перуну, хозяину свирепой грозы. Когда-то в старину, очень давно, когда мать нынешних Богов была моложе, на земле тоже верховодили женщины, почти так, как теперь в весских домах. Вот отчего память рода чаще хранят всё же старухи, вот отчего, если просят мира и урожая, женская пляска куда получше мужской. Людской праздник начнётся чуть погодя. Станут плясать уже все вместе, девки и парни. Выберут, кто кому мил, об руку разойдутся по лесу... Молодая любовь Богам от века по нраву.

Чужие ребята съезжались на кожаных лодках, пешком приходили за три дня пути. Случалось, спорили с нашими и друг с дружкой, даже сшибались, не умея смирить молодой ярости, так легко пенящей кровь. Правду сказать, нечасто сшибались. Нынче, однако, досталось уже разнимать Некраса с юным корелом, приехавшим на длинноногом лосе. Кто из них начал, я сама не видала. Блуд потом говорил, что вроде корел, сказавший - сперва обсохни как следует, потом на девок будешь глядеть... Наши воины метали друг другу худшие речи, сравнивая мужей Любой, даже я, сумел бы отделаться шуткой, уберегая гневную силу для более достойного дела. Те, кого я звала побратимами, ведали, что впереди жизнь, не один сегодняшний день. А вот Некрас ответил мгновенным и жестоким ударом, сбил парня с ног. Это уже я сама видела и поняла: он не врал, называя себя воином. Он умел драться. Ахнули девки - иные от страху, иные и от восторга! Кмети немедленно разлучили задир, принялись вполголоса вразумлять. Белоголовый корел рвался из рук и рычал, как пёс на цепи, захлёбываясь болью и неотомщённой обидой. Некрас лишь смотрел на соперника волчьими шальными глазами и приглашающе улыбался, пропуская мимо ушей, что ему говорили. Тем дело и кончилось.

Вождь Мстивой сидел у толстой сосны, по-галатски поджав скрещённые ноги. Голуба всё поворачивала послушный танок туда-сюда, стараясь пройти поближе к нему. В конце концов это заметили уже все, кроме самого воеводы, а у Голубы слезы начали вскипать на глазах. Злое дело любовь!

Когда распалась девичья пляска, к едва не плакавшей Третьяковне вразвалочку, уверенно подошёл Некрас. Наклонился с улыбкой, что-то сказал. Голуба вскинула глаза с горестным недоумением. Потом оглянулась ещё раз - и решилась, позволила взять себя за руку. Некрас умело помчал её под свист дудок и пение пузатых гудков, и уже вместе они столько раз прошли мимо вождя, и Голуба смеялась так звонко и весело, что я смекнула: всё это тоже предназначалось ему. Скоро ли наконец смилуется и прикрикнет, велит смирно сидеть рядом с собой, пообещает уши надрать за Некраса или за кого там ещё?.. И если бы какая не в меру смелая девка вдруг подошла к воеводе, я мыслю, Голуба тотчас бы вцепилась в русые кудри, ринула не хуже, чем Некрас корела...

Вот снова остановились поблизости, и Некрас неожиданно обратился к варягу:

- Взял бы ты, что ли, меня в поход, воевода. Скучно тут, на берегу.

Упыхавшаяся Голуба не доставала ему до плеча - клонила голову красавцу парню на грудь. И только глаза её выдавали, да и в тех горя было едва вполовину. Утешил Некрас. Я вспомнила чёрное озеро и покривилась.

- Тебя? - сказал воевода медленно. - Ты не мой человек...

Весёлый Некрас и не подумал смутиться:

- Я служил вождям, которые мне нравились... а ты мне по нраву, Мстивой Ломаный.

Вождь спокойно ответил:

- Зато ты мне не очень.

Он так и не посмотрел на Голубу.

Ночью мы с Блудом стерегли стражу - ходили вдвоём туда-сюда по забралу, зорко блюли доверенную нам крепость. Я очень любила сторожить по ночам. Наверное, из-за покоя, что смотрел наземь с небес и проливался в меня, беседуя о сокровенном. Горели бесчисленные огни, опрокинутые в тёмно-синюю бездну, и в каждом жила душа, отгулявшая свой век на земле. Что таилось меж ними, в бесплотной таинственной темноте? Тоже души, наверное, только такие, о которых никто больше не помнил. Когда-то у нас верили, что мёртвые без живых слабеют и в конце концов опять умирают, уходят в иной мир дальше прежнего. Небо медленно поворачивалось, в лесу кричал филин, потом провыл волк, отозвалась волчица, щенки подхватили. Я улыбалась и думала о Том, кого я всегда жду, и мне никто не мешал.

Воевода проснулся, как обычно, раньше других, ещё до зари. Чермная рубаха мрела в синем утреннем свете. Он вывел из конюшни Мараха и отправился за ворота. Белый пар летел из ноздрей жеребца. Марах фыркал и встряхивался, извивал атласную шею, брал седока за колено. Мы провожали их взглядами, покуда не скрылись. Из-под деревьев, суля пригожий денёк, тянулись седые пряди тумана - солнце ещё не думало восходить, но в воздухе разливалось смутное предчувствие света, и туман едва заметно мерцал, вползая наверх по шершавым влажным стволам. Вот в такое время и совершаются на земле чудеса.

Мы не торопясь обошли забрало ещё несколько раз, нам было тепло в овчинных, туго перепоясанных безрукавках. Звёзды меркли, зато далёкие облака проступали у края небес, пепельно-бледные, ненастоящие.

Блуд толкнул меня локтем. Вождь ехал опушкой леса назад; долгогривый Марах плыл серебряным лебедем, раздвигая густое белое молоко. Не было слышно ни топота, ни звяканья сбруи; на миг показалось - всадник и конь примерещились нам в прозрачных нитях тумана и вот-вот готовы были растаять, пропасть, унестись двумя жемчужными облачками вместе с зарёй... Хоть верьте, хоть нет! Мне причудилась белая тень впереди вождя на седле. Уж не та ли тень, что выходила из поминального пламени под морозной зимней луной?..

Неясный крик спугнул волшебство. Вершник услышал крик чуть раньше нас и осадил жеребца, и земля брызнула из-под сильных копыт. Прямо к варягу бежала из лесу девушка, бежала, кажется, из последней могуты, отчаянно взмахивая руками. Марах прижал уши, но вождь толкнул его пятками, поворачивая навстречу. Девушка упала, не добежав, и тут только по платью, по встрёпанным золотым волосам я признала Голубу. Мы с Блудом переглянулись. Мой побратим тоже ходил вчера взглянуть на танок. Кот-котище тут был и мёд пил, а и стола не закрыл...

Вождь спрыгнул с седла, подошёл к ней. Голуба с плачем приподнялась, хватаясь за его сапоги. Ой, девка! Надумала подразнить, а теперь к нему же за помощью притекла? Что сотворит жестокий варяг? Сам прибьёт? К батюшке строгому за ухо отведёт?..

Он наклонился, поставил её на ноги и обнял. Начал гладить мокрую голову, хлипко дрожавшие плечи... Бедная Голуба доверчиво жалась к нему - дитё неразумное, горько обиженное...

Вот он поднял её на косившегося Мараха. И по-прежнему неторопливо, но и не прячась, поехал мимо крепости, через горушку к деревне. Голуба затихла возле него, под плащом... Прижалась щекой к широкой груди, к проношенной красно-бурой рубахе, увидела близко ту полинялую вышивку, что так манила её зимою на посиделках...

Да. Я редко сразу смекала, что было у него на уме. В этот раз догадалась. Только на его месте я девку всё же бы отстегала. Крапивушкой по нежному заду. Чтоб три дня сидеть не могла!

Позже нам передали, как он подъехал ко двору Третьяка. Невозмутимо поздоровался с хозяином и хозяйкой. Спешился и бережно спустил наземь Голубу, зацелованную до синяков... И без лишних слов разомкнул дорогой серебряный обруч, подарок гостей новогородских. Надел его Голубе на левую руку, на порванный, измаранный травяной зелью рукав... соседушки востроглазые всё как есть разглядели. Девка, видно, успела к тому времени согреться подле него и малость оправиться - прошла-таки в избу мимо матери и отца, не подломившись в коленках... Через несколько дней будет вновь смеяться с подружками и, по-моему, сама поверит, что обнимал её в самом деле варяг. Серебряное запястье было ей в два раза , велико. Она привязывала его верёвочкой, чтобы не потерять..

Всё то утро вождь просидел на крыльце дружинной избы. Он любил там сидеть, приглядывая за возившимися парнями. Малыши-детские, как обычно, тотчас его облепили. Самые маленькие принялись теребить старую Арву, вышедшую погреться на солнышке у хозяйских колен. Двое пробовали бороться, а один притащил ножичек и обрубок липовой деревяшки: хотел вырезать лошадку, что-то не получалось. Всё как всегда, но Мстивой поглядывал на ворота.

Некрас явился к полудню, ко времени, когда затевалась еда. Верно, сладко спалось ему в лесу на мягкой траве... Воевода отдал ножик и чурочку, отряхнул стружки с колен.

- Некрас, - сказал он, не поднимаясь. Тот оглянулся, сильный зверь, наигравшийся и хорошо отдохнувший, и я внятно представила, как плакала и вырывалась Голуба, когда стало ясно, что поцелуями от него не отделаешься, и ещё я подумала, как хорошо, что тогда, по шею в воде, я сумела не испугаться, не начала умолять...

- Поди сюда, - сказал воевода. Негромко сказал, но кмети замолкли. Некрас не двинулся с места:

- Я не твой человек, чтобы бежать, когда ты зовёшь!

Варяг медленно поднялся, и мне за ворот поползли муравьи, и опять захотелось как следует спрятаться, а там уж сообразить, виновна я чем-нибудь или не виновна перед вождём...

- Ты не мой человек. Но ты стал обижать тех, кого я защищаю.

- А-а, - сразу понял Некрас и заулыбался. - Неужто обиделась?..

Вождь смерил его взглядом, невозмутимый, но скулы на худом лице означились резче.

- Я обиделся, Некрас, и с тебя хватит. Вот когда снова блеснули в глазах у Некраса волчьи жёлтые огоньки!

- Эта девка стоит, чтобы из-за неё спорить, - выговорил он сквозь зубы и пошёл прямо вперёд, чуть пригнувшись и не глядя по сторонам, смелый всё-таки, один против всех. Кмети двинулись - варяг молча вскинул руку, они отступили. Арва стряхнула испуганных малышей, вцепившихся в длинную шерсть. Поднялась на кривые старые ноги и зарычала. Славомир сомкнул руки у поясницы. Некрас по-лесному мягко шёл, почти крался вперёд.

Вряд ли думал вождь затевать поединок прямо теперь, но Некрас об него расшибся, как прибой о скалу. Метнувшаяся рука обмякла на полдороге, столкнувшись с его рукой, нож отлетел, ярко блестя. Воевода лишь защищался, но как защищался! Год назад я не успела бы даже понять, что совершилось. Некрас зарычал от боли и унижения и снова прыгнул вперёд, и тогда-то Мстивой приласкал его уже как следует. Без особых затей, одним коротким ударом. Блуд склонился над бездыханным Некрасом, выслушивая, бьётся ли сердце.

Тут из дверей дружинного дома изникла заспанная Велета. Ночью ей было не по себе одной без меня, лишь под утро крепко забылась и теперь тёрла глаза, медленно просыпаясь:

- Ой, что там у вас?..

Тяжкое чрево топырило просторную вышитую рубаху.

- Ничего, - сказал воевода.

БАСНЬ ШЕСТАЯ

МСТЯЩИЙ ВОИН

Я сидела под мачтой и молча смотрела в непогожее серое небо. Корабль шёл к югу на вёслах, неторопливо качаясь. Ребятам-гребцам было не скучно, они пели в сорок молодых голосов и разом откидывались на гладких скамьях. Славное дело песня, особенно если укачивает. Я не подпевала парням, ведь я не гребла. Очень может быть, скоро мне сделается не до гордости. Но ещё немножко я вытерплю.

Время от времени я закрывала глаза, чтобы не смотреть на влажную палубу, кренившееся холодное небо и беспорядочные, беспокойные, что-то затевавшие волны... Я надеялась уснуть, но тут, пожалуй, уснёшь. Помимо собственной воли я начинала прислушиваться к себе и к противному шевелению в животе, так что делалось ещё хуже. Не настолько, чтобы лежать уж вовсе пластом и умолять чуть не о смерти - а сказывали мне, бывало и так, особенно, если сутки за сутками, - но достаточно, чтобы жалеть себя не по-воински, самой это чувствовать и мало не плакать от злости и бессильной обиды... И думать: хорошее ли ждало впереди, если опять всё так начиналось?

Перед отплытием, как повелось, воины рассказывали друг другу, кто что натворил в последние дни. И на случай битвы червили кровью щиты.

Кровь, исторгнутая насильно, уносит жизнь человека. Но когда он даёт её сам, по собственной воле - она обретает дивную силу. Она лечит любые болезни, Дает верный удар стрелам и копьям, делает неуязвимыми щиты.

Я сама смастерила свой щит. Своими руками замачивала толстенную кожу, снятую с плеч зарезанного быка, сама погружала её в расплавленный воск, чтобы не боялась воды, сама прибивала к прочной деревянной основе. Такой щит не больно разрубишь, но настоящей прочности не достигнуть одним ремеслом.

Я рада была бы как следует укрепить свой щит, пока он оставался гладким и чистым, пока не пришлось доверять ему, неосвящённому, жизнь... но не осмеливалась. Моя женская кровь не годилась для доброго дела. Тут не кликнуть бы лишней беды всем побратимам и себе заодно!.. И тем не менее в утро отплытия я нашла свой щит липким и бурым от щедро политой крови. Кто сотворил?.. Я кинулась с благодарностями-к Блуду, но Блуд отказался и ещё пожалел, что не сам позаботился.

- Ведь я тебе брат, - укорил себя. И добавил не без лукавства: - Стало быть, здесь есть хто-то, кому ты дороже сестры!

Тогда я подумала про Славомира. Собралась как следует с духом и подошла. Молодой варяг с одного слова уразумел всё - и так огрызнулся, что я немедленно поняла: он. Больше некому. Я стала потихоньку разглядывать, не найдётся ли у него где-нибудь на руке недавней отметины, но руки и так были все в Шрамах, поди разгляди.

В этот раз Славомир шёл среди нас на корабле. Говорила я или нет? Несколькими днями раньше Плотица, распрыгавшись с молодыми, - всё объяснял неукам, как уходить от ударов, стремительно выгибаясь взад и вперёд, - изломился в поясе, очередной раз наклонясь... да и застыл так, держась за крестец и люто ругаясь.

- А всё из-за ноги!.. - сказал он, наконец отдышавшись и утирая лицо. - Была бы вторая деревянная, плевал бы я на мокрые сапоги!

Нелегко было пронять седоголового храбреца, он крепился до вечера, даже сидел за столом и шутил сам над собой, но усы вздрагивали от боли. И если по совести, наш отчаянный кормщик теперь мог как следует только стоять либо лежать на животе, а пуще всего, как сам признавался, хотел примоститься на четвереньках, одна беда - засмеют!.. Вождь приказал отрокам истопить баню, наловить злых лесных пчёл и найти два-три муравейника, вкопать рядом с ними высокие, узенькие горшочки. Плотица бестрепетно подставлял крестец под жгучие жала и клялся серебряными ключами Ярилы, что уж теперь-то не даст ни одной девке проходу, если только она не будет горбата. Он очень не хотел уступать скаредной хворобе и вместо меховой постели ночь за ночью ложился в колючую ржаную солому, но было понятно: на сей раз Плотице в море не плавать. Тут и уговорил Славомир брата, убедил взять с собою, напомнил прежние времена, когда они ходили на одной лодье... Плотица, сказал, присмотрит на берегу лучше не надо. Воевода уступил не сразу. Но потом всё-таки кивнул головой, и Славомир на радостях огрел меня по спине:

- Я позабочусь, чтобы шальные стрелы здесь ни в кого больше не попадали...

А когда собрались уже втаскивать еловые сходни, пришёл на берег Некрас. По-моему, он ещё боялся дышать в полную грудь, однако же было заметно, что страшный кулак воеводы его нисколько не укротил. Он только стал очень пристально наблюдать за варягом, прямо глаз не сводил. Помню, я даже сперва испугалась: примеривается!.. выжидает, нож вострит!.. Мне, ничтожной, смешно было переживать о таком человеке, как воевода. Он бы меня по уши в землю вогнал, если бы дознался. Я по привычке отправилась за советом к старому саксу. Хаген выслушал меня, гладя длинную бороду...

- Э, дитятко, - сказал он наконец. - Ты приглядись хорошенько. Ему нравится Бренн.

На моей памяти Хаген ни разу ещё не ошибся, оценивая человека. Так было с Блудом, так вышло и нынче. Некрас поставил ногу на сходню:

- Мстивой, сын Стойгнева из Неты... Возьми меня с собой в поход, я тебе пригожусь. Я умею сражаться.

Тогда я попробовала внять совету наставника и присмотрелась внимательнее, и мне действительно показалось, что Хаген был прав: он очень хотел к нам и боялся, вдруг не возьмут, но, гордый, прятал это старательно. Вождь поглядел на него, как глядел до сих пор лишь на меня - безо всякого выражения:

- А я думал, ты только с девками в тёмном лесу умеешь сражаться.

- Да и не с любыми, - засмеялся подле него Славомир. Это он говорил обо мне. Он не знал, что у нас с Некрасом лишь мало не дошло до кулаков, и ведь именно о Славомире я тогда думала, желая увидеть его рядом с собой, заступу, заслон против троих подобных Некрасов... Я покосилась: брату вождя было весело и не терпелось увидеть, как расходится след за острой кормой корабля. Обычно он возглавлял воинов на другом корабле. Стал бы он напрашиваться с воеводой, если бы меня не было здесь?

У Некраса вздулась на лбу толстая жила.

- Ты всегда можешь проверить, умею ли я держать в руках меч...

- А почему не проверить, - ответил варяг. - Погоди немного, вернусь... - Я различила ленивую, насмешливую угрозу и подумала, что он умел быть остёр на язык с кем угодно, кроме меня, наши с ним нечастые речи ему ой тяжко давались. Славомир как будто внял мне и довершил совсем ядовито: - Если только ты, Некрас, впрямь дождёшься, не убежишь!

Разом смех и вызов на поединок, вызов нешуточный, и сходни убраны на корабль, и неизвестно, чего хорошего ждать. Лицо Некраса окаменело от ярости.

- Ты трус. Ты боишься меня.

Наверняка он хотел, чтобы оскорблённый варяг тотчас вымахнул через борт. Расшибившись о воеводу, надеялся ли одолеть лучшего кметя?.. Славомир лишь усмехнулся:

- Ага, боюсь. Так боюсь, что скоро вырежу твою личину из дерева и стану смотреть, чтобы брюхо расслабило, когда запрёт.

Весь корабль и все провожавшие нас покатились со смеху, от седых воинов до мальчишек. Велета, стоявшая близко, прикрыла зардевшееся лицо рукавом. Что сотворит Некрас? Попробует кинуться? Попробует гордо уйти? Мгновение он помедлил... и сам засмеялся.

Я его, раскрасивого, оттолкнула, вождь его, сильного, чуть не убил кулаком, Славомир его, гордого, при всех осмеял. Вот когда я воистину поняла, что старый сакс не ошибся, Некрас впрямь ничего так не хотел, как быть с нами, среди нас. Вот так: сперва сам отказывался, а теперь лез, куда его не пускали.

Я всё-таки нашла удобное положение и задремала на палубных досках, спрятав голову под войлочный плащ, не пропускавший стылого ветра. Некоторое время я ещё слышала журчание и тяжёлые шлепки волн, доносимые до слуха гулким деревом корабля. Потом заснула совсем и увидела сон. Когда нету доброго покоя в душе, когда ждёшь чего-то тревожного и вдобавок не устал телом, чтобы как следует провалиться, - бывает, приходят странные сны.

Наверное, поединок, обещанный Славомиром Некрасу, уже переплёлся во мне с тем, который безжалостный воевода наверняка мне учинит на первой же стоянке. Или это мой Бог решил прийти мне на помощь? Близилось что-то, о чём он уже знал, а я - ещё нет?.. Во сне я отчаянно, насмерть ратилась с кем-то молчаливым. Вернее сказать, не на жизнь дралась одна я, он лишь держал оборону, не позволял коснуться себя и не отвечал, уходил от ударов и пятился, пятился в непроглядную снежную темноту, и я наседала что было духу, давясь слезами от ярости и бессилия, от невозможности заставить его как следует схватиться со мной и одновременно леденея от ужаса перед темнотой, в которую сама его загоняла...

Это снова был Тот, кого я всегда жду, хотя таким я ни разу ещё его не видала. Я смутно чувствовала покачивание корабля и пыталась, цепляясь за ускользающий сон, увидеть лицо, и, как всегда, не могла - мешал стремительный, пламеневший искрами меч, и брезжило что-то очень знакомое, вот-вот пойму - и тьма поднималась подобно тяжёлой чёрной позёмке, по щиколотку, по пояс, скрывая, гася золотое вешнее солнце...

- Дым там на берегу, - сказал надо мной Блуд. Я вздрогнула, окончательно просыпаясь, и вместе с надёжным ощущением тепла пришло успокоение. Всё было не наяву. Пока ещё не наяву. Мало хорошего пообещал мне мой сон, но теперь я была предупреждена. Значит, можно будет поспорить, когда ему настанет время сбываться. Мне не хотелось думать, что так рассуждали все видевшие вещие сны.

Между тем с берега в самом деле поднимался дым. Северный ветер швырял его оземь, стелил по вершинам леса, но Блуд разглядел. Ему необязательно было грести лучше других, его рысьи глаза сами по себе недёшево стоили. Он первым заметил, что дым родился не от лесного пожара: кто-то метал его в небо нарочно затем, чтобы другие увидели.

- Не нас ли зовут, - проворчал воевода и оглянулся на брата, сидевшего у руля. Славомир кивнул ему, отдал команду и переложил руль. Потом посмотрел на меня, улыбнулся и подмигнул.

Дым прекратился сразу, как только мы повернули к берегу. Несколько позже из-за мыска явила себя и побежала встречь нам вёрткая лодка. Я видела, как бросали её неровные волны, встававшие над бортами. Две спины слаженно разгибались внутри. Ветер срывал белые гребни, метал дерзким в лицо.

- Куда вылезли! - проворчал Славомир. - Потонуть захотели!

Он умело и плавно подвёл тяжёлый корабль, заслоняя лодку от волн. Длинное весло протянулось к ней, как рука. Сообразительные молодцы ухватили мокрую лопасть и скоро уже стояли на палубе - оба весины, с обоих текло, прилизанные вихры потемнели на удалых головах. Они были здесь не чужими. Они узнали Мстивоя Ломаного, разом совлекли шапки и поклонились ему. Вождь обратился к старшему по-словенски:

- С чем пожаловал, чадо?

Молодой весин, волнуясь, растягивал чужие слова:

- Сегодня после рассвета мы видели лодью, шедшую к полночи... Длинную, вроде твоей, а парус был полосатый.

- Видишь, брат, какой я удачливый! - крикнул с кормы Славомир.

Вождь промолчал, но взгляд сделался пристальным. Весин поведал очень подробно, откуда выник корабль, в какую сторону скрылся и что за значок был поднят на мачте. Внимательно выслушав, вождь расстегнул блестящую пряжку и скинул хороший кожаный плащ:

- Держи.

У охотника засияли глаза: всем подаркам подарок, плащ с плеч прославленного вождя! Такой плащ заткан удачей, не надо и серебра. Обрадованный малый не посмел сразу надеть его, свернул бережно, спрятал мокрый у тела.

- Приезжай в Нета-дун, - сказал воевода. - Возьму что, поделюсь.

Мне показалось, ветер сразу усилился, когда мы повернули на север. Я понадеялась: а вдруг не догоним чужой лодьи...

Славомир и воевода всё чаще поглядывали на небо. На горизонте вскидывались высокие волны, несколько раз я почти принимала их за качающийся корабль, но это вновь оказывался не корабль, и охота высматривать притупилась, зато качка наново дала себя знать. Смешон со стороны человек, которого Морской Хозяин наказывает без вины. Только самому ему не смешно. Недавно безмятежно болтавший, вертевший туда-сюда головой, он вдруг притихает где-нибудь в уголке, мучительно ищет глазами что ни есть устойчивого вокруг, цепляется за скамью, но пальцы тряпочные... По счастью, я ничего не ела с утра и только икала, уткнувшись в палубу носом. Мне было холодно.

Я пыталась отвлечься, думая про свой сон. Неужели он вправду вещал мне, что Тот, кого я всегда жду, ходил на чужом корабле? А отколь бы тогда все эти басни про верного кметя, полюбившего дочь вражеского вождя?.. Неужто будет так и со мной - узнаю его, только когда начнёт оседать на кровавую палубу, срубленный моей рукой, угадаю любимые очи уже погасающими?..

Честное слово, меня вроде даже стало меньше мутить. Потом под щёку хлынуло, и я приподнялась.

Мокрое косматое небо низко падало на море, серые клочья напитывались тяжкой сумеречной синевой... Ветер так ударил в лицо, что я зажмурилась и перестала дышать. Над бортами вставали страшные стены; рушились острые гребни, разверзались пропасти, и в них валился корабль. Варяги сидели спокойно, по их мерке это ещё нельзя было честно назвать непогодой. Парус звенел, растянутый вдоль корабля. От брызг его цвет сгустился и потемнел. Белый Рарог так и светился на нём.

Рвануло по дыбившимся волнам трепетное бледно-синее зарево! Глухо зарокотало повыше туч, дождь с шумом пролетел по воде, с края паруса полилось. Могучий Перун вновь крушил жадного Змея, надумавшего запереть небесные воды. Вечный мститель Перун! Были у него когда-то чёрные волосы аж с синим проблеском, как сама грозная туча, ныне стали - чернёное серебро... Для меня он был с некоторых пор не только хозяин громов, не только небесный вождь нашей дружины. Всякий раз, когда налетала гроза, я вновь вспоминала Того, кого я всегда жду, и как Перун дал нам увидеться, даже коснуться друг друга тогда в неметоне... Никогда мне этого не позабыть.

...Но раньше в грозу у меня всегда была хоть твердь

под ногами. А на тверди можно скрыться под ёлкой, залезть в пазуху выворотня, натянуть сверху плащ, Молчана обнять, растеплить костёр... а не то прибежать в дом, сверкая мокрыми пятками, - а дома ждут сухие порты и чашка прямо с печи... До нас ли разыгравшемуся Морскому Хозяину, как вот взмахнёт нечаянно рукавом... Мне было тошно и холодно, и ни малейшей надежды, что всё это когда-нибудь кончится, что я опять окажусь в уютном тепле, под одеялом, а лучше всего в натопленной бане. Не ценила тепла, покуда никто не отбирал, знай рвалась, куда меня не пускали...

- К берегу правишь? - раздался с кормы задиристый смех Славомира. - Отвык ловить в море датчан, как я погляжу!

У меня крепко срослись от холода позвонки, голова кроме тела не поворачивалась. Новая мертвенная вспышка пронизала облака и озарила воеводу, сменившего брата возле правила. Он ответил негромко, но всему кораблю немедленно захотелось узнать, что он ответил, и спустя малое время из уст в уста передали:

- Я предпочитаю драться, выспавшись. И чтобы задницы у всех были сухие...

- Датчане, я думаю, тоже теперь скорее всего сушат задницы у костра, - сказал Славомир.

- Если только это датчане, - проворчал вождь.

Нависшая скала прятала нас от дождя и стылого ветра, а под скалой плясало жаркое пламя костров. И уже вился пар над котлом, и я длинной ложкой размешивала пыхтящую кашу. Варяги сумели в ночной тьме отыскать прибрежные острова и пройти узким, усеянным камнями проливом, миновав свирепые буруны. Им это было не в диковинку, я же только и думала: вот разобьёмся - и сразу, окостеневшая, потону или всё-таки выплыву?.. Теперь кмети знай поворачивались перед огнём, иные полураздетые, иные и в чём мать родила, огонь освещал боевые рубцы и замысловатые знамена, наколотые на поджарых телах. Лоснились лица от жара, сменившего недавний холод, и я отогрелась уже настолько, чтобы почувствовать кожу, натуго обтянувшую щёки и лоб: и я такая же красная и опухшая, как все?.. Подумала один раз и забыла.

Я не скупясь заправила варево луком и копчёным свиным салом, хороший дух летел по ветру на ту сторону моря. Ребята облизывались, поглядывали на котёл:

- Всё пробуешь, мясо вылавливаешь, а нам?

- Зови есть, пока те по запаху не нашли...

Я отшучивалась. Мне наконец-то было тепло, и я всех любила. За кругом жаркого света шумела мокрая тьма, волны били в каменный берег, ветер свистел в кустах над нашими головами, но здесь было славно. И если по совести, не так уже я замерзала на корабле, могла бы ещё потерпеть. Будет что рассказать пугливой Ведете, когда вернёмся домой!

Воевода стоял босой у огня, мокрые сапоги дымились на воткнутых в землю сучьях. Искры гасли в чермной рубахе, которую он держал перед собой. Он хмуро смотрел в крутящееся пламя, синеватое возле углей. Я глянула на него один раз и сразу припомнила, что где-то здесь, может, неподалёку, ночевал корабль с полосатым парусом, похожий на наш. У воеводы висел на груди, на узком ремешке, маленький потёртый мешочек, наверное, оберег, и длинные шрамы рассекли почти надвое страшного зверя, вколотого в жестокое тело. Я зачерпнула каши и поднесла, как подобало:

- Отведай, вождь.

Он попробовал сам и угостил Бога Огня, обогревшего нас в ночи под скалой. И кивнул, даже не посмотрев на меня. А что ему на меня смотреть. Голодные кмети весело загомонили и живо поддели котёл, оттаскивая от костра. Мы и в походе устраивались вокруг него, как дома в гриднице, по чину. Дома я сиживала в самом низу стола... Славомир вытащил за руку, поставил рядом с собой. Не вырываться же было, когда привлёк, обнял за плечи... Беда с ним! Опричь огня опять стало зябко, а грудь тёплая, широченная... меньшие братья всегда ласковей старших и средних, их три брата названых, он самый молодший... Славомир глубоко вздохнул и содрогнулся всем телом, рука на моём плече стала тяжёлой. Воины уплетали жгучую кашу, им было отнюдь не до нас, они смеялись над теми, кому сдувало горячий жир с ложки на голый живот, на босую ступню. Воевода стоял в шаге от нас, я почти ждала - сейчас оглянется, выругает... Он не повернул головы.

И подумалось: а с чего взяла, будто сразу узнаю Того, кого я всегда жду? Собралась сапоги железные стаптывать, а чего для? А если и дело вовсе не в сапогах, не в дальней дороге? Может, затем и нужны медные короваи, чтобы изгрызть, привыкая, уговорить себя радоваться Славомиру... Отыскать в нём - кого ищу... Полюбить...

Кмети по очереди опускали ложки в котёл, похваливали. Потом ложки заскребли по мятому железному дну. Мне до смерти не хотелось идти обратно под дождь, на хлещущий ветер... я ухватила котёл и поволокла отмывать, пока не засох. И вывернулась наконец из-под горячей руки Славомира, и вздохнула легко.

Блуд приберёг мне хорошее место под самой скалой, куда не залетал ветер и сверху не капало, а серый мох почти высох от пламени. Я влезла под одеяло и свернулась клубком в надежде снова согреться. Из проруби да бегом было теплей!.. Волчий мех принял моё остывшее тело, укрыл и утешил. Скоро я вытянулась во весь рост и сладко заснула.

Я очнулась от прикосновения к колену и поняла, что снова настало утро и надо бежать на корабль. Жизнь воинская меня научила сперва вскакивать, просыпаться уже потом, на бегу... но в тот раз болото мутного сна облепило меня слишком уж крепко. Или всё оттого, что никто не шевелился кругом, не зевал, натягивая порты...

- Оставь девку, - сказал надо мной голос вождя. Вот только когда я разлепила глаза. Я сразу увидела воеводу. Он стоял у огня, трескучее пламя ярко его освещало. Наверное, он ходил проведать корабль - капли дождя блестели на лице и руках, темнели на просохшей рубахе. Вокруг спали воины, а подле меня на коленях стоял Славомир. Это он тронул меня за ногу, его ладонь и теперь была там же.

- Оставь девку! - повторил вождь и пошёл к нам, переступая через лежавших.

Славомир начал медленно выпрямляться, в глазах, устремлённых на брата, ярость застигнутого мешалась чуть ли не с ненавистью. Он выдохнул с каким-то радостным изумлением:

- Себе сберегаешь?!.

Вождь подошёл вплотную и остановился. Он собирался сторожить ночь и был оружен, длинная Спата оттягивала ремень. Я-то знала, с какой быстротой она вылетала из ножен. Ради меня Славомир метнул Блуда в дверь, взяв за штаны... против нынешнего то была щенячья возня. Страх, если брат вот так встаёт против брата, грудь в грудь! И я виной, как всегда!.. Я умерла бы от ужаса, будь я вполовину уверена, что мне не приснилось.

Воевода вздохнул и опустил руку к бедру. Нет, не ударит, удар готовят не так. Он поднял меч вместе с ножнами, крестовина качнулась между их лицами. Мстивой тихо проговорил:

- Мою жену нынешнюю ты хорошо знаешь...

Они больше на меня не смотрели. У Славомира так задрожало лицо - был бы иной кто, сдумала бы, заплачет. Он поднял руку и взял брата за плечо, и стиснул до хруста, и что хрустнуло, плечо или рука, я уж не знаю.

- Пойдём, - шепнул воевода, и они ушли, а я осталась. Это только в басни всё просто - лежала, до света очей смежить не могла, лоб леденел, щёки горели... или наоборот. Я - не то, про меня басни не скажут. Я повернулась к костру озябшей спиной и снова заснула.

К утру погода переменилась. Стрибожьи весёлые внуки начали рвать облака, и вчерашние номерклые чудища разбегались стаями пушистых клочков, лиловых с исподу и снежно-румяных вверху, куда падало солнце. Ветер ещё дул, гневные волны гремели у внешнего берега островов, но солнечный свет сделал море прозрачным, желтовато-зелёным, совсем не таким страшным, как накануне. Красный гранит островов умыто блестел, венчанный молодой зеленью сосенок и нежной позолотой берёз, прихоро-шившихся к осени... И распахивалась над миром бескрайняя, праздничная синева...

Корабль стоял в стороне от кострищ, за хребтом скалистого мыса, вздымавшего из воды длинный зубчатый гребень. Я осторожно ступала по непросохшим камням, держа в руках одеяло: надо бы поскользнуться. Я всё думала, примстилось мне впотьмах или не примстилось. Славомир поднялся утром нахмуренный, но откуда знать, из-за чего. А по вождю и подавно ничего нельзя было понять. Кмети уже вытирали скамьи и отвязывали багры - выводить на волю корабль, - когда он спохватился:

- Нож оставил... - и повернулся ко мне: - Сходи принеси.

Теперь я думаю, что спохватился он уж очень старательно, но тогда мне не показалось. Я только и знала, что он, может, в самый первый раз ко мне обратился - и не попенял ни за что, даже девкой глупой не обозвал - попросил!.. Мне бы насторожиться, но где там! На крыльях слетела по гибким мосткам, спеша услужить. Обежала гребень скалы, перепрыгнула пятно чёрных углей, недожжённые остатки бревна. Где он мог оставить свой нож?..

...Спустя малое время я ползала между камнями на четвереньках, готовая хоть и руками перебирать затоптанный мох и прелые листья. Вот сейчас осердившийся воевода пришлёт вдогон ещё молодца, пошевелить нескладёху. И хороша же я буду, никчёмная, коли вернусь с пустыми руками... Косища цеплялась за всё, волосы падали на глаза.

Тут я вспомнила про своего Бога, лежавшего в трюме лодьи, среди пожитков в берестяном кузовке. Я приподнялась на колени и молча взмолилась, и он услыхал. Он всегда слышал меня. Солнце блеснуло на костяной рукояти в расщелине гладкого камня над моей головой.

Дотянуться я не смогла, для этого надобно было быть ростом с самого воеводу. Вот уж нашёл где забыть! Трижды я прыгала, прежде чем удалось достать нож кончиком пальца и вытолкнуть из щели. Я влёт схватила его и кинулась назад на корабль.

Мне показалось долго бежать кругом каменного хребта, я взяла лезвие в зубы и махнула прямо по крутизне. В трещинах буроватой скалы стояли прозрачные дождевые лужи, потёками белел птичий помёт, сдобно теплилась в зелени перезрелая лакомая морошка... в другое время я непременно цапнула бы хоть ягодку на бегу. Я выскочила наверх и едва не попятилась.

Сходни были убраны. Воины отталкивались шестами, проводя корабль между камней, другие готовили парус, а вождь стоял у руля. Да. Побеги я вдоль берега, я успела бы разве помахать вслед. Мой Бог меня вовремя надоумил...

Я задохнулась от ярости и обиды и понеслась напрямик вниз отчаянными скачками, почти не разбирая дороги. Не поскользнусь босиком. Сердце билось о рёбра: вон как оно, бросить глупую девку, чтоб с братом больше не ссорила!.. Ребята увидели и закричали, дружно замахали руками, указывая, куда, по их разумению, мне следовало бежать. Воевода, державший правило, тоже посмотрел на меня и что-то сказал, должно быть, всё-таки велел придержать корабль у последнего валуна... А может, напротив, распорядился быстрей поворачиваться, чтоб не успела... Ну, я готова была ринуться вплавь. Досягнув крайнего камня, я не стала ждать сходен или протянутого весла - с маху перелетела оставшиеся сажени сумасшедшим прыжком из тех, после которых всё тело несколько дней жалуется... Добрый десяток рук подхватил, не дав расшибиться, поставил на палубу. Кмети шутили, посмеивались, хлопали по спине, пряча смущение.

- Что ж вы, серые волки, - начала я и не докончила, смолкла, поняв - сейчас разревусь. Меня била запоздалая дрожь, коленки были чужие. Я переложила нож в другую руку и отправилась на корму. Воевода смотрел на меня без всякого выражения, лицо было вырезано из дерева. Нахохлившийся Славомир сидел подле брата и не смотрел на меня вовсе. А достоило бы выкинуть этот нож за борт, и пусть они двое кого хотят, того за ним посылают. Я молча протянула вождю рукоять. Я не успела отдышаться, рука ходила ходуном. Варяг взял нож и не глядя убрал в ножны на поясе, а я пошла на своё место под мачтой. Корабль выбрался из-за скал, и снова стало качать. Я два раза чуть не упала, пока дошла.

Когда подняли парус, ко мне подсел Блуд.

- Не сердись, - сказал он примирительно. Я потянула носом и не ответила. Заговорю - как есть тут же расплачусь. Побратим заботливо кинул мне на плечи плащ и дотянулся к уху губами:

- Он сказал, заберём, если вернёмся... А не вернёмся, не пропадёшь и без нас, матёрый берег тут близко.

Мы разглядели их почти сразу, как только выбрались на простор. Наверное, прав был Славомир - ночью они тоже отсиживались на островке, сушились возле костров. Тучи громоздились у полуденного края небес, не спеша падая за горизонт, взбаламученное море светилось изнутри, по волнам бродили свинцовые блики. И далеко в этом светящемся море, на самой грани солнца и тьмы, стоял уменьшенный расстоянием парус, ярко-красный с белыми полосами.

- Догоним? - блестя глазами, спросил мой побратим. Ему случалось сражаться, но в морском бою он не бывал никогда.

- Не понадобится, - усмехнулся кто-то из опытных мореходов. - Это викинги. Они не побегут.

Сивобородый кметь знал, о чём говорил. Наш серый парус не так привлекал взгляд, но чуть позже мы тоже были замечены. Корабль повернул и пошёл прямо на нас.

- Так вот почему волна разгулялась, - сказал Блуд. - В чужом море с драконом! И жертву, я думаю, не принесли!

Его удивительные глаза, уже что-то различали там вдалеке.

- Какой у них дракон? - жадно спросил Славомир. Блуд помолчал, щурясь против яркого света. Потом стал говорить. Он высмотрел даже клыки, казавшиеся из разинутой пасти.

- Датчане! - сказал Славомир убеждённо. Ему не сиделось, он был похож на жениха в свадебный вечер, но на сей раз я была ни при чём.

Вождь неподвижно стоял на корме и молчал, не торопясь что-то решать. Он никогда не торопился.