прямизна пути возможет стать соблазном для излиха уверенных, как то было с
иными великими мужами древности... Когда ты постигнешь все, постигаемое
однесь, - и токмо тогда! - приидет час все это не отвергнуть, нет, а
отодвинуть от себя, как уже отодвинул он, Сергий, и взвалить на плеча
иное, важнейшее и труднейшее, чем хождение с водоносами, и дрова, и уход
за болящими, и даже бдения ночные и непрестанность молитв. Ибо сама
молитва - только ступень к постижению божества, а постижение божества -
лишь начаток жизни духовной. Ибо божество непостижно разуму, безлично и
невещественно, и совсем не таково, как рисуют Бога Отца на иконах (это он
и сам постиг далеко не вдруг, и то по подсказке Стефановой).
энергии, ими же пронизан мир, ими он создается и разрушается. Ибо без них,
без энергии света, мир - это тьма, и вещественный свет, видимый смертными
очами, свет тварный, тоже сходен с несотворенною тьмой.
травы и всякое произрастание плодное.
животную природу и природу всяких тварей земных.
Этот свет и принес в мир Христос, поэтому он - Слово. Об том говорит в
Евангелии Иоанн: <И свет во тьме светит, и тьма его не объят>. Частицу
этого света каждый из нас получает при крещений. Она, частица эта,
<закваска света>, хранится в сердце, доколе человек не начнет осознавать
свою небесную прародину. Не жизнь свершений и страстей, а духовную свою
принадлежность. Тогда-то и начинается покаяние, иначе - изменение ума,
приведение ума в тишину. Начаток чего - сокрушение сердечное, вопль, плач
о Господе. И тогда в сердце возникает вихрь, вихрь исцеляющий, вихрь,
восходящий до неба. И Господь ответно ниспосылает кающемуся отдарок
нетварного света, мир тишины. Про таковых и сказано: <Не от мира сего>. И
этот свет возможно узреть, увидеть, как бывает видимым сияние у святых.
Стяжающий свет становится новым человеком, духовным, то есть светоносным
человеком. И нужна строгость, тайна, ибо слуги сатаны, лишенные благодати,
воруют свет у верных, отягощают их разнообразною прелестью, суетною игрою
ума, содеивают бывшее якобы небывшим, вселяют сомнение, уныние или гордыню
в сердце праведника. О таких-то и сказано Иоанном: <Отец ваш дьявол, и
похоти отца вашего хощете творити. Он человекоубийца бе искони, и во
истине не стоит, яко несть истины в нем; егда глаголет - лжу глаголет, ибо
он лжец и отец лжи>. Посему даже и доброта, не укрепленная верою, лишенная
стяжания благодати Святого Духа, может послужить отнюдь не ко благу
ближнего твоего.
единой молитвой Исусовой возможешь отогнать от себя всякое похотное
пристрастие, и более того, всякое пристрастие к миру, совокупив и
сосредоточив всего себя токмо на сладчайшем имени Христовом, когда ум твой
станет нисходить в сердце, а сердце начнет теплеть, разогреваться и даже
как бы гореть в груди, тогда только ты и увидишь своими глазами нетварный
Фаворский свет и постигнешь непостижное для тебя ныне. Тогда ты сам
приобщишься ко Господу.
тогда надлежит воспомнить, что ты не лучше и не больше малых сил, и
возлюбить их неложною братнею любовью, и умалиться, яко те, нищие духом,
коих есть царствие небесное.
деревянной подгоревшею до цвета ржаной корки заслонкой, и в воздухе стоял
сытный хлебный дух.
застойный холод, легкий иней покрывал аналой и углы. Сергий поглядел в
едва видные в лампадном сумраке требовательные глаза Николы, потом в
задумчивые очи Матери Божьей и, опустившись на колени, замер в молчаливой
<умной> молитве. Келейный холод, очищая обоняние, помогал сосредоточению
мысли. Он знал, что Михей взошел в хижину, угадал, что с неким важным
известием, хотя Михей никогда не дерзал тревожить наставника на молитве.
спросил, почти утверждая:
грядет!
стука в дверь.
лежала печать усталости; верно, шагал от Москвы всю ночь, проваливаясь в
снежных заметах и не отдыхая. Сергий предложил щей. Стефан покачал
головою. За немногий срок, оставшийся до обедни, в самом деле не стоило
разрушать постного воздержания.
что брата уговорили стать игуменом.
боярах нестроение! В тысяцкие прочат Хвоста, а Вельяминовых - прочь.
Стефан. - Вовсе не может! - с тенью раздражения добавил он, сдвигая брови.
- Слаб! И Алексия нет!
быть невольным слушателем важного разговора, вышел на улицу, прикрыв
дверь).
великого княженья достался вдове Марии, тверянке... А Вельяминовы за нее.
Сергий, думая о другом.
было наступить неизбежно. Слишком многие умерли, слишком много прихлынуло
из сел и весей нового народу, юного и жадного, не ведающего прежних
навычаев столичного града. Со смертью старого тысяцкого, Василия
Протасьича, власть Вельяминовых стала зело некрепка. Василий Василич был
излиха горяч и нравен. И уделом своим Марии должно самой поделиться с
Иваном, не сожидая боярской которы. При слабом князе и долгом отсутствии
Алексия любая беда может совершить на Москве! Но не с этим шел сюда
Стефан, и не об этом его мысли однесь.
в серое лицо брата.
едва заметным румянцем.
Прокашляв и еще более ссутулив плечи, он вымолвил наконец, не глядючи в
очи брату:
румянцем.
старейший из нас!
глядя в глаза брату.
кивнул головою.
и для меня тоже. А ты дружен с Алексием!
или не хотел знать? Или ведал и молчал - о злосчастной женитьбе Семена
Гордого и участии Стефана в этой женитьбе... А значит, знал или не знал о
давней остуде Алексия?!
себя, гнуть, лишить славы и почестей, изгнать из Богоявленского монастыря,
отказать в игуменстве мог Стефан сколько угодно и с легкостью, ибо делал
все это по воле своей, <никим же гонимый>, но тут сидеть и знать, что
игуменства его в братней обители (отвергнутой им некогда и, как оказалось,
навсегда!) не хочет никто из монахов и вряд ли допустит сам Алексий,
воротясь из Царьграда, - знать все это и слушать слова младшего брата,
неведомо как взявшего над ним старейшинство, было непереносно совсем. Вся
воля и вся гордость Стефана, задавленные, но не укрощенные, ярились и
возмущались пред сею неодолимою препоной. Он то опускал чело, то вновь
сумрачно взглядывал в лицо брата, угадавшего нынче его нежданный для
самого себя приход, приход-бегство, ибо там, на Москве, почуял Стефан с
пронзающей душу яснотою, что жить вне обители братней уже не возможет
никогда. Ибо только здесь возможно было, полностью отрешась от суеты и
воспарив над злобою дня, помыслить о мире и судьбе, подумать и покаяти,
только здесь - понял и постиг он - зачиналась грядущая духовная жизнь
русской земли. И теперь подходило ему смирить себя всеконечно, дозела, но
смирения-то и не хватало его душе, хотя разум Стефана властно требовал от
него смирения.