поглядит и на Митрия!
не откажется от Нижнего! Вот и распадается их семья, казавшаяся такою
крепкой при отце!
сумраке и оттого помолодевшая вновь. Чуть улыбнулась, вопросив:
сбросил ферязь, зипун, верхние порты. Ополоснул лицо и рот под рукомоем.
Он и правда чувствовал себя порою так плохо, что начинал думать неволею,
что скоро умрет.
на грудь, на сердце, вопросила:
стала осторожно растирать ему грудь. Горечь, неведомая доселе, поднялась в
нем и, помедлив в груди, подступила выше и выше, к самому горлу:
<Возлюби ближнего своего>... Ведь уже почти полторы тысячи лет, как
сказано это! Тринадцать веков! И почти четыре столетия от крещения Руси! И
всего две - две - заповеди! Возлюби ближнего и Господа своего возлюби паче
себя! А это значит - возлюби честь, совесть, правду, родину, наконец! Паче
своего живота, паче жизни! Умей отдать за них, ежели потребует судьба, и
самого себя! Неужели сего не поняли? Сих двух Христовых заповедных речений
не восприняли за века протекшие?!
горсть! Ведь мы в лесах, в пустынях, почти в рассеянии обитаем! Вокруг -
вяда, мордва, татары, меря, мурома, черемиса, булгары, а там - зыряне,
чудь, югра, пермь, дикая лопь и самоядь - кого только нет! И у нас одних -
свет истинной веры Христовой!
гибель! Почему льзя на смерть и нельзя на любовь?! Почему даже братья
родные и те друг на друга? <И почаша князи про малое <се великое> молвити,
а сами на себя крамолу ковати. А погании со всех стран прихождаху с
победами на землю русскую!> Где предел? И кто положит его?!
пути сурожанам. Ну, пускай фряги, иной язык, но свои!
землю, обиходь, защити, зачем же ее губить? Вот они, просторы, леса дикие
- за стеной! Паши, строй, раздвигай пределы Руси Великой!
в спорах взаимных все великое наследие свое! Кто должен уступить? Как в
тесноте, в узости, в арке каменных ворот, прут вперед и стеснили друг
друга до невозможности содеять вздох, шевельнуть членом. Кто сдаст назад в
одичалой толпе? Кто кинет себя под ноги во спасение прочим?
отцову отчину, Борису? И они тотчас помирятся? Как бы не так!
покойного брата-мученика. Новгород пред лицом свеев и немецкого Ордена
спорит со Псковом. Великий князь - с Новгородом. И все нынче жадают боя,
свары, драки-кроволития, не очень еще и понимая, с кем и для чего.
- наше единое спасение, все передеремся ведь!
тоже гибель!
них пожар - дак то пожога, выжигают гари под новую пашню, а у нас пожар -
выжигаем храмы и города!
бой! Уже нет страха перед татарами, вообще исчез страх... Но где истина?
одна! Но ежели при том каждый станет только за себя, с постоянною скорбью
лишь о своем успехе, собине, власти, чинах и наградах, то ведь эдак-то и
до предательства возможет дойти! Ибо ежели тот и другой из нас плох, что
помешает оборотить за подмогою ко врагу? Как древле наводили поганых
половцев, хазар, жидов, ляхов, угров на землю русскую и изгубили страну!
Где предел?! И не станет уже предела! И народ погибнет. Весь!
сын отца, что жадают крови ближних, а потому, что ныне в Орде в глазах
большинства это единственно возможный путь устроения власти!
животного любования собой... Да, надобна жертвенность! Где же она на Руси?
Есть мужество, повторю, злоба есть, но кто отречет от себя самого?
Василиса продолжает гладить ему грудь, трогает прохладными пальцами лоб,
щеки. Отвечает негромко, тем своим успокоенным, лукаво-материнским
голосом, которым разговаривает с Андреем только в постели:
вьюношу от мужа. Последнее не всегда в подвигах. Резче всего отделяет и
отдаляет мужа от вьюноши женитьба, семья, бремя ответственности и забот о
супруге и детях. Ибо никогда не было так в героические времена, чтобы жена
кормила неумеху мужа. Муж, мужчина снабжал дом, создавал его, пахал ли и
сеял, водил стада, плотничал ли, чеботарил, кузнечил, иною какою
мудростью-хитростью пропитывал домашних своих, торговал ли, судил ли и
правил, в походы ли ходил - всегда на нем лежала охрана и снабжение дома.
На жене, женщине - хозяйство в этом дому. Пряла и ткала, варила, солила и
стряпала, готовила меды и наливки, лечила и обихаживала скотину, держала
огород (покос, опять же, был делом мужским) - женщина. Патриархальная,
многажды разруганная семья покоилась отнюдь не на всевластии и
самоуправстве мужчины, как это принято думать, а на строгом распределении
обязанностей и прав между мужем и женой.
надо всех нарядить по работам, надобен за всеми догляд и надо уметь делать
то, что наказываешь и велишь слугам. У хорошей хозяйки вычищены кони,
подметено в хлевах, чистота на дворе. Не сама - слуги! Но встать надобно
на заре, прежде слуг. А в любую свободную минуту и боярские, княжеские ли
жонки сидели за тканьем и вышивкою, и вышивки те до сих пор изумляют в
музеях взоры знатоков. Так вот было во времена героические. До
немцев-управляющих, до ассамблей и томительного дворянского безделья, в
котором многие ли и много ли сил тратили на творение культуры? А детей
воспитывали уже не сами, как встарь, а крепостная мамка да выписанный
из-за границы француз... Но до француза и немца еще у нас пять столетий.
Не позабудем того.
и мамок. В семь (а то и в пять лет!) начинается мужское воспитание.
Отец-охотник семигодовалого сына впервые берет с собою на долгую охоту в
лес; пахарь приучает к труду; боярского сына, совершив постриги, вскоре
садят на коня и дают в руки оружие. Меж отроком и вьюношей такого резкого
рубежа нет.
седло. Конь все отступает и отступает, отворачивая от крыльца, и отрок
злится, дергает коня за повод, тащит опять к ступеням. Он еще не умеет,
как другие подростки-сверстники, кошкою по стремени взлетать на спину
коня, хотя сидит в седле уже хорошо. А конь, зная это, не дается, дразнит
подростка.
совета>, как говорили встарь, - с легкою усмешкой наблюдает старания
княжича. Он уже женат, уже нянчит сыновей, и ему весело следить неумелые
потуги Шуриного первенца, которого владыка Алексий, как ни хлопочет, не
может и доселева посадить на великий стол. Иван легко касается носком
изукрашенного сапога стремени. Взлетает в седло. Не глядючи принимает
поданный стремянным повод. Доезжачие нетерпеливо ждут, горяча коней,
сокольники чередою выезжают из ворот, у каждого на перчатке сокол в
колпачке, и у Мити стоят уже злые слезы в глазах. Он - князь! И как смеет,
как смеет Иван Вельяминов смеяться над ним!
Дмитрия и вбрасывает в седло. Княжич, точнее сказать, отрок-князь - ибо он
сейчас самый старший из князей на Москве, даром что правит за него
местоблюститель престола владыка Алексий со старшими боярами, - весь
заливаясь густым детским румянцем, кивком головы благодарит Микулу и
торопится подобрать повода. Стремена его коня подвязаны по росту юного
князя, и, утвердясь в них, Дмитрий твердо осаживает взыгравшего было
жеребца. Сила в руках у мальчика есть, и немалая. <Добрый будет воин!> -
уже сейчас говорят про него.
нрав (Микула никогда и ни в чем не величается), сближает его с
отроком-князем, с которым он и в городки играет, и в игру тавлейную, учит
и натягивать лук, и правильно рубить саблей, и в седле сидеть его,
почитай, выучил Микула, а не кто другой.
воспитывают потерявшего отца будущего князя московского. У Алексия отрок
постигает премудрость церковную, учится чтению по Псалтири и письму, а
Лукьяненко Сергей
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Каргалов Вадим
Афанасьев Роман