сзади, за воротами, уже гремела песнь и разливался выходящий из берегов
праздничный пир.
глазами. - А я сделал по Христу! Сперва-то не по Христу, пояснил он
скороговоркой, обтирая ладонью разбитый нос, - а после - по Христу! Мальчик
был такой рваный, маленький, а тут праздник, гуляют все! И я ему отдал свою
сорочку, и чугу подарил тоже! На мне Петюнина теперь!
уносила его поскорее в терем.
откуда-то сбоку появился отец, и оба родителя, переглядываясь, дослушивали
горячую сбивчивую речь меньшого своего, кажется, слишком буквально понявшего
Христову заповедь. И тут... Как бы вы поступили на ее месте? Можно бы было и
обругать, и остудить; можно бы и послать с розыском, воротив назад отданное
несмышленышем дорогое платье... Но когда в доме принимают тьму нищенок и
калик перехожих, когда боярыня сама читает детям Евангелие... И все одно,
можно бы было! И остудить, и обругать, и с розыском послать, и выпороть
даже! Да и так ли просто было все, о чем говорил Варфоломей?
Варфоломей, хмурясь и отворачивая лицо. - Не надо о том, мамо! попросил он,
словно бы взрослый. И Мария, скорее сердцем, чем умом, догадав, как должно
ей поступить, охватила льняную головенку несмышленыша, прижала к груди и
стала безотрывно целовать, приговаривая сквозь смех и слезы:
хорошо!
поступать и впредь, и только непонятно было, отчего мама плачет? Ему самому
было и невдомек, что он отдал прохожему мальчику лучшую, очень дорогого
шелку, праздничную сряду свою.
спустя, от любопытствующей дворни, и, узнав, уже не стала ни о чем
расспрашивать Варфоломея, ни искать пропажу, ни наказывать виновных.
посконные, серые, тем паче что он теперь вновь и вновь находил нуждающихся,
с кем должен был, по его мнению, поделиться имуществом, согласно заповеди
Христа.
самой жестокой драки, в каких Варфоломей, пожалуй, еще и не участвовал до
той поры.
принаряженные и умытые, дошли до околицы и побрели лугом, на звонкие девичьи
голоса, поглядеть на хоровод. В низинке, по-за огородами, уже близь самой
березовой рощи, где девки ходили хороводом, а парни табунились невдалеке,
высматривая издали своих зазноб, маленькие боярчата натолкнулись на стайку
ребятишек-пареньков, и те тотчас начали задираться, кричать обидное,
показывать рога и всячески дразнить захожих "чужаков" (с боярчатами и
дворовыми деревня, как водится, враждовала). Оно бы и обошлось, тем паче что
Варфоломей сам никогда в драку не лез. Ну, попихали бы друг друга, и
разошлись. Но на беду у деревенских малышей оказался предводитель,
подросток, года на четыре старше прочих, который, на правах старшего, учил
малышей озорничать, а те глядели ему в рот, готовно исполняя всякое
повеление "взрослого".
чистотою умытых лиц. Старшой потянул Варфоломея за рубаху, словно бы
рассматривая иноземное портно, и намеренно больно ущипнул при этом. И все бы
ничего, и это бы стерпел Варфоломей. Но вдруг старший мальчик, дурачась,
хлопнул себя по лбу, и воскликнул:
Сейчас одежку раздавать будут! - Он вытолкнул из толпы рваного-рваного
маленького мальчика, оболочина коего состояла, почитай, из одних ремков, и
приказал:
ответить, маленький мальчик-оборвыш готовился уже зареветь с испугу во весь
рот, но старшой ребячьей дружины не дал времени ни тому, ни другому, -
ухватив Петюню за шиворот, властно повелел:
снял чугу и отдал. Но Петюню, которого он опекал, водил за руку, сам сажал
на горшок и умывал по утрам, - братика Петюню отдать на поругание
деревенским было неможно.
пихнув кого-то из малышей, стоявших у него на дороге. Замелькали кулачки,
сопящие, неуклюжие малыши, размахиваясь, словно взрослые парни, идущие
"стенкой", деревня на деревню, отчаянно мешая друг другу, полезли бить
боярчат. Петюня заревел. Варфоломей, - он был сильнее прочих ребят его
возраста, - подогретый ревом и слезами брата, сжав зубы, пихал, бил,
опрокидывал друг на друга малышей и явно уже одолевал неприятелей, когда
старший мальчик порешил тоже вмешаться в драку. Он легко отбросил Варфоломея
и, глумясь, принялся было раздевать второго, плачущего боярчонка. Но
Варфоломей с тихим утробным воем кинулся на него со всех ног. Отброшенный
снова, он вновь вскочил и, не оправляясь, не стряхнув пыль и грязь с лица,
опять, словно гончий пес на медведя, кинулся на старшего мальчика. Тот
ударом по уху сбил было Варфоломея с ног, но боярчонок уцепился за ногу
обидчика и рванул ее на себя. Старший мальчик полетел, вскочил и, озлясь,
стал бить и пинать Варфоломея нешуточно. Но и Варфоломей уже был в забытьи.
Не отдать на поругание Петюню, а там - хоть умереть! - была его единая
мысль, когда он, получая и нанося удары, раз за разом кидался на крутые
кулаки старшего мальчика. И когда тот, схватив Варфоломея в охапку, начал
было крутить ему руки, Варфоломей совершил последнее, отчаянное: впился
зубами в предплечье обидчика, и впился нешуточно. Ухватя упругую горячую
плоть во весь рот, он так сжал зубы, что они с хрустом вошли, погрузились в
мягкое, и рот сразу наполнился сладковато-соленым и пахучим, что было вкусом
и запахом крови. И, почуяв это, Варфоломей безотчетно еще больше сжал зубы,
не ощущая ударов по голове и плечам, и услышал новый глубинный хруст живого
мяса, и новая свежая волна крови хлынула ему на рубаху и в рот. И тут он
услышал вой, жалкий вой испуганного старшего мальчика, который уже не тискал
и бил, а отпихивал Варфоломея, стараясь и не умея скинуть его с себя. Они
оба катались покатом по пыльной траве и вот мальчик рванулся, почти оторвав
кусок своего же мяса, и, с криком, заливаясь кровью, побежал в гору, в
деревню, оставя ватагу испуганных малышей.
В горячке он совсем не чуял боли от полученных ударов, только челюсти
конвульсивно сжимались от непривычного соленого вкуса, и потому он не
кричал, а рычал, и малыши, видя его кровавое, неистовое лицо, с плачем
кидались наутек. Походя, не видя даже, он сбил с ног и опрокинул навзничь
давешнего драного малыша, поставив и ему порядочный синяк под глазом, и
когда опомнился, наконец, и оглянул кругом, на поле битвы их оставалось
всего трое: он, Петюня, и маленький драный мальчик, горько рыдающий,
размазывая грязь по разбитому лицу. Петюня плакал тоже, тоненько скулил,
скорее от страха, чем от побоев, и Варфоломей стоял один, постепенно
опоминаясь, начиная понимать, что остался нежданным победителем, и соображая
- что же ему делать дальше?
на залитое чужой кровью страшное лицо боярчонка, прикрыл руками голову и
заплакал еще сильнее! Ждет удара! - понял Варфоломей. Теперь уже ему,
победителю, становилось стыдно. Этот "ворог", малыш, меньше Петюни, был
совсем не виноват в драке. Не он требовал раздеть Петюню, его самого
вытолкнул вперед, глумясь, взрослый мальчик, и чем же заслужил он, что
теперь сидит на земле, испуганный и избитый, в окончательно разорванной
дранине своей?
переступив с ноги на ногу. Он не видел самого себя, не видел своего рта в
человечьей крови и не понимал, что тот, попросту, животно боится.
но тот выставил ладони вперед и заверещал сильнее.
рот тыльной стороной ладони, увидел чужую кровь на руке и понял.
тощий, маленький, разорванная рубаха решительно сползла у него с плеч, и
горько плакал. Деревенские ребята все удрали, да и кому из них нужен был он,
сын бродячей нищенки, ничей родич и ничей товарищ!
поверженного врага! И тут-то, неволею подсказанная некогда матерью, а ныне -
взрослым обидчиком, пришла ему в голову благая мысль.
ничего, послушно снял с плеч верхнюю боярскую оболочину. Варфоломей скинул
свою чугу, стащил рубаху с плеч, и, решительно сорвав с малыша остатки
рванины, начал натягивать ему через голову хрусткий шелк.
обдергивая рубаху на малыше и застегивая ему пуговицы ворота. Оборвыш,
перестав плакать и приоткрыв рот, во все глаза, с смятенным удивлением
смотрел на Варфоломея. Варфоломей, одев рубаху, накинул на себя чугу братца,
а свою, критически осмотрев разом похорошевшего в шелковой рубахе малого
отрока, властно протянул тому, повелев:
Круз Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Сертаков Виталий
Суворов Виктор