Теперь Пушкину уже было не до смеха.
сошла на нет. Просветительские и либеральные идеи затухали на глазах. Те,
кто вернулись, думали, что возврата к старому режиму быть не может, однако
теперь европейские начала вытравлялись, оставались традиционные, азиатские.
Оказалось, что общественное мнение, которое сложилось в кругах
интеллигенции, ничего не стоит, с ним можно не считаться. В университетах
началась борьба с иноземной наукой. Инстанции были озабочены укреплением
подлинно русских убеждений, под которыми подразумевалась преданность
престолу. Высказывать публично мнение, официально не принятое, становилось
снова опасно. Общественная жизнь ушла в подполье.
отменой рабства, та идея, которую в течение нескольких лет вынашивали
декабристские группы, в сущности, первые зачатки партий в стране, в принципе
была мало реальной. "В Африке и Америке начинают чувствовать сие беззаконие
и стараются прекратить оное, а мы, россияне, христиане именем, в недрах
отечества нашего имеем защитников сей постыдной, сей богопротивной
власти!"-- доверяет бумаге свои мысли декабрист А.Н.Муравьев в это время. За
свободой надо ехать на Запад.
образованности",-- сказал я недавно молодому Пушкину. "Да,-- отвечал он,--
мы в Черной Грязи". Так называлась первая станция по дороге в Петербург.
растерянность молодых. Тридцатилетний оптимист Николай Тургенев, мечтая о
журнале "Россиянин XIX века" при сотрудничестве Пушкина, записывал в своем
дневнике: "Каждый вечер оканчиваю с некоторым унынием... Ввечеру сижу у
окошка и в каждом предмете, в каждом движущемся автомате вижу бедствие моего
отечества... Какое-то общее уныние тяготит Петербург и сие время... Иные
ничего не понимают или, лучше сказать, ничего не знают. Другие знают, да не
понимают. Иные же понимают одни только гнусные свои личные выгоды. Неужели я
до конца жизни буду проводить и зимние, и летние вечера так, как проводил
доселе?.. Неужели я и при последнем моем издыхании буду видеть подлость и
эгоизм единственными божествами нашего Севера?". У многих на уме Европа.
Проводив свою знакомую в Париж, Александр Тургенев пишет Вяземскому:
"Спокойнее и счастливее там, где и душа, и цветы цветут".
вовремя. Более опытные его друзья, тот же Александр Тургенев, Карамзин,
Жуковский встретили очередное похолодание на теплых должностных местах.
Офицеры-декабристы шли на риск. Многие уходили в кутежи. Пушкин с энергией
молодости кинулся во все сферы сразу. Он пытался соединить все стили жизни,
и ему, с его умом и горячностью, это вполне удавалось. Но теперь возник
вопрос: готов ли он всем пожертвовать ради того, чтобы встать на рискованный
путь активного протестанта, готов ли к последствиям?
литературе, не в политике. Поиски правды и свободы, но не в действии. Он не
борец, а лишь поклонник правды и свободы, как он сам назовет себя позже. Но
и в такой роли ему нет места. Он жалуется Дельвигу:
толка, и здесь не нравится. Интересы его сосредоточены на Европе, свобода
там. Тут его не понимают. За три послелицейских года Пушкин потерял много
времени впустую. Бездеятельность, растрата самого себя -- весьма популярная
в России форма протеста, в чем-то неосознанного. Он пытался оставаться самим
собой, а его подгоняли под принятые стандарты. Стихотворная стихия должна
была стать основной формой его жизнедеятельности, а для того, чтобы писать
стихи, желательно видеть мир непредвзятыми глазами. Пушкину же предложена
другая игра, другие рамки: сделаться чиновником и в свободное от службы
время пописывать стихи, да при этом в определенных тонах: для развлечения
себя и других.
стоявшие перед обществом. Отечественная словесность в начале XIX века
существовала, но в сравнении с западной, пожалуй, в полном смысле этого
слова ни проза, ни поэзия еще не сформировались, находились в эмбриональном
состоянии. Анненков, рассказывая о жизни Пушкина, назвал русскую литературу
того времени "всеобщим царством скуки и пошлости". "Лучшими русскими
писателями были Вольтер и Жан-Жак Руссо,-- шутили авторы "Сатирикона".--
Лучшими русскими поэтами были Вергилий и Пиндар". Читать по-русски было
нечего, не у кого учиться молодому писателю современному литературному
мастерству. "У нас еще нет ни словесности, ни книг, все наши знания, все
наши понятия с младенчества почерпнули мы в книгах иностранных, мы привыкли
мыслить на чужом языке",-- скажет после Пушкин. Даже само слово,
обозначающее словесность, писалось на латинско-французский манер:
"литтература". Греция давным-давно родила Гомера, Англия -- Шекспира, в
Германии здравствовал великий Гете, а кого такого масштаба дала миру Россия
до Пушкина? Нация должна была достичь определенной ступени развития
культуры, заявить о ней в мире, чтобы вывести в этот мир свою литературную
звезду.
профессиональные авторы. В России таковыми могли быть только чиновники или
любители, которых презрительно называли сочинителями. Европеизм как
общественное течение в среде русской интеллигенции того времени был, в
сущности, свежим поветрием из окна в Европу. Власти этого поветрия боялись и
поэтому подавляли любые нестандартные движения мысли.
важную часть которой составляла целебная для души мечта о мессианском
предназначении Руси. Европеист Пушкин пытался отмежеваться от угнетавшей его
системы, но он жил среди этих людей, соотносился с ними, не мог их избежать,
и вирус азиатства и имперского мышления проникал в его мысли, особенно, если
сопутствующим обстоятельством была лесть.
перспективу легкого и безоблачного счастья, которое ему прочили. Он сочинял
по образцам французских поэтов Эвариста Парни и Жана Грекура, а ему уже
готовили кресло в русском поэтическом президиуме. Формы стихов он, казалось,
перенимал у своих русских старших собратьев, но ведь элегии и баллады
Жуковского были немецкими, переиначенными на русский манер. Поэма "Руслан и
Людмила", выведшая Пушкина в лучшие русские поэты, была результатом умелого
восприятия рыцарского романа итальянского поэта Лудовико Ариосто "Неистовый
Роланд" ("Orlando Furioso"). В "Руслане и Людмиле" имена напоминают также о
Парни, к которому Пушкин питал особую симпатию: у Парни -- Аина, у Пушкина
-- Наина, у Парни -- Русла, у Пушкина -- Руслан.
талантливый человек, овладевший мировой литературой, мог браться и
разрабатывать любой жанр или все жанры сразу, что Пушкин и поэты его круга
делали весьма успешно. Пушкин называл Батюшкова "наш Парни российский", но и
его самого в молодости можно так назвать. Все темы были нетронутые, все
интересно попробовать. И благосклонное одобрение наверху гарантировано при
одном только условии, старом, как мир: не надо касаться некоторых щекотливых
вопросов политики и права. Но Пушкину такого счастья было мало.
приступа "гнилой горячки" задумывает устроиться на военную службу,-- новая
идея на старый лад. Друзья вначале удивлены. "Я имею надежду отправить его в
чужие краи, но он уже и слышать не хочет о мирной службе",-- говорит
Александр Тургенев. А чуть позже об этом сообщается еще более твердо:
"Пушкин уже на ногах и идет в военную службу". Тот же Тургенев пишет об этом
Вяземскому в марте 1819 года. А еще через неделю Тургенев пишет Вяземскому,
что Пушкин собирается в Тульчин, а оттуда в Грузию, и бредит войной.
Возможно, идея возникла у Пушкина в результате знакомств с грузинами в
Петербурге.
Киселевым, только что назначенным начальником штаба 2-й армии. Киселев
обещал содействие в определении Пушкина к себе. Сам Киселев готовился отбыть
в военные поселения на юг Украины. Киселев не знал, а некоторые приятели
поэта были в курсе дела: из Тульчина Пушкин, будучи принят на военную
службу, сумеет пробраться в войска, расположенные на Кавказе. Там, когда
начнутся военные действия, он двинется с войсками в сторону Турции.
намерениях Пушкина, сожалеет о его решении поступить на военную службу.
Тургенев отмечает, что Пушкин бредит уже войною, что можно толковать как
состояние возбуждения, в котором он находится. В конце мая 1819 года он со
дня на день готов начать осуществление замысла. В этом состоянии его свалил
новый приступ болезни.
дожидаясь у дверей одной бляди, которая его не пускала в дождь к себе для
того, чтобы не заразить его своей болезнью". Видимо, Пушкин все же добился
приема, ибо тот же Тургенев напишет чуть позднее, что Пушкина нельзя
обвинять за оду "Вольность" и за две болезни "не русского имени". А пока у
Пушкина состояние опять очень тяжелое, и доктор Лейтон ни за что не
ручается.
наголо Пушкин покупает парик. Периодически надевая его, он, видимо,
старается к нему привыкнуть. Поднявшись с постели, Пушкин стал искать связи,
дабы устройство его на военную службу состоялось. Он не знает того, что
стало ведомо его друзьям. Между тем Николай Тургенев, который был осведомлен
о том, что происходит наверху, почувствовал, что попытки выхлопотать для
Пушкина должность за границей по дипломатической части натыкаются на
холодные отказы, впрочем, как и ходатайства насчет военной должности. 20
апреля 1819 года Николай Тургенев писал брату Сергею: "О помещении Пушкина
Акунин Борис
Маккэфри Энн
Лукин Евгений
Семенова Мария
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия