услышал и хотел было опять рассердиться, но одумался и ограничился одним
презрительным взглядом. Затем медленно отошел еще шагов на десять и опять
остановился.
кабы они сказали, куда их предоставить, а то... Барышня, а барышня! -
нагнулся он снова.
поняла что-то такое, встала со скамейки и пошла обратно в ту сторону,
откуда пришла.
Пошла она скоро, но по-прежнему сильно шатаясь. Франт пошел за нею, но по
другой аллее, не спуская с нее глаз.
вслед за ними.
как будто перевернуло.
франта). Вам-то чего?
и за девочкой, вероятно приняв Раскольникова иль за помешанного, или за
что-нибудь еще хуже.
один. - Ну пусть и с того тоже возьмет да и отпустит с ним девочку, тем и
кончится... И чего я ввязался тут помогать! Ну мне ль помогать? Имею ль я
право помогать? Да пусть их переглотают друг друга живьем - мне-то чего? И
как я смел отдать эти двадцать копеек. Разве они мои?"
оставленную скамью. Мысли его были рассеянны... Да и вообще тяжело ему было
думать в эту минуту о чем бы то ни было. Он бы хотел совсем забыться, все
забыть, потом проснуться и начать совсем сызнова...
- Очнется, поплачет, потом мать узнает... Сначала прибьет, а потом высечет,
больно и с позором, пожалуй, и сгонит... А не сгонит, так все-таки
пронюхают Дарьи Францевны, и начнет шмыгать моя девочка, туда да сюда...
Потом тотчас больница (и это всегда у тех, которые у матерей живут очень
честных и тихонько от них пошаливают), ну а там... а там опять больница...
вино... кабаки... и еще больница... года через два-три - калека, итого
житья ее девятнадцать аль восемнадцать лет от роду всего-с... Разве я таких
не видал? А как они делались? Да вот все так и делались... Тьфу! А пусть!
Это, говорят, так и следует. Такой процент, говорят, должен уходить каждый
год... куда-то... к черту, должно быть, чтоб остальных освежать и им не
мешать. Процент! Славные, право, у них эти словечки: они такие
успокоительные, научные. Сказано: процент, стало быть, и тревожиться
нечего. Вот если бы другое слово, ну тогда... было бы, может быть,
беспокойнее... А что, коль и Дунечка как-нибудь в процент попадет!.. Не в
тот, так в другой?..
Как письмо прочел, так и пошел... На Васильевский остров, к Разумихину я
пошел, вот куда, теперь... помню. Да зачем, однако же? И каким образом
мысль идти к Разумихину залетела мне именно теперь в голову? Это
замечательно".
университету. Замечательно, что Раскольников, быв в университете, почти не
имел товарищей, всех чуждался, ни к кому не ходил и у себя принимал тяжело.
Впрочем, и от него скоро все отвернулись. Ни в общих сходках, ни в
разговорах, ни в забавах, ни в чем он как-то не принимал участия. Занимался
он усиленно, не жалея себя, и за это его уважали, но никто не любил. Был он
очень беден и как-то надменно горд и несообщителен; как будто что-то таил
про себя. Иным товарищам его казалось, что он смотрит на них на всех, как
на детей, свысока, как будто он всех их опередил и развитием, и знанием, и
убеждениями, и что на их убеждения и интересы он смотрит как на что-то
низшее.
был с ним сообщительнее, откровеннее. Впрочем, с Разумихиным невозможно
было и быть в других отношениях. Это был необыкновенно веселый и
сообщительный парень, добрый до простоты. Впрочем, под этою простотой
таилась и глубина, и достоинство. Лучшие из его товарищей понимали это, все
любили его. Был он очень неглуп, хотя и действительно иногда простоват.
Наружность его была выразительная - высокий, худой, всегда худо выбрит,
черноволосый. Иногда он буянил и слыл за силача. Однажды ночью, в компании,
он одним ударом ссадил одного блюстителя вершков двенадцати росту. Пить он
мог до бесконечности, но мог и совсем не пить; иногда проказил даже
непозволительно, но мог и совсем не проказить. Разумихин был еще тем
замечателен, что никакие неудачи его никогда не смущали и никакие дурные
обстоятельства, казалось, не могли придавить его. Он мог квартировать хоть
на крыше, терпеть адский голод и необыкновенный холод. Был он очень беден и
решительно сам, один, содержал себя, добывая кой-какими работами деньги. Он
знал бездну источников, где мог почерпнуть, разумеется заработком. Однажды
он целую зиму совсем не топил своей комнаты и утверждал, что это даже
приятнее, потому что в холоде лучше спится. В настоящее время он тоже
принужден был выйти из университета, но ненадолго, и из всех сил спешил
поправить обстоятельства, чтобы можно было продолжать. Раскольников не был
у него уже месяца четыре, а Разумихин и не знал даже его квартиры. Раз
как-то, месяца два тому назад, они было встретились на улице, но
Раскольников отвернулся и даже перешел на другую сторону, чтобы тот его не
заметил. А Разумихин хоть и заметил, но прошел мимо, не желая тревожить
приятеля.
чтоб он мне или уроки достал, или что-нибудь... - додумывался Раскольников,
- но чем теперь-то он мне может помочь? Положим, уроки достанет, положим,
даже последнею копейкой поделится, если есть у него копейка, так что можно
даже и сапоги купить, и костюм поправить, чтобы на уроки ходить... гм...
Ну, а дальше? На пятаки-то что ж я сделаю? Мне разве того теперь надобно?
Право, смешно, что я пошел к Разумихину..."
даже ему самому казалось; с беспокойством отыскивал он какой-то зловещий
для себя смысл в этом, казалось бы, самом обыкновенном поступке.
исход нашел в Разумихине?" - спрашивал он себя с удивлением.
почти сама собой, после очень долгого раздумья, пришла ему в голову одна
престранная мысль.
смысле окончательного решения, - к Разумихину я пойду, это конечно... но -
не теперь... Я к нему... на другой день, после того пойду, когда уже то
будет кончено и когда все по-новому пойдет..."
будет? Неужели в самом деле будет?"
назад, к дому, но домой идти ему стало вдруг ужасно противно: там-то, в
углу, в этом-то ужасном шкафу и созревало все это вот уже более месяца, и
он пошел куда глаза глядят.
озноб; на такой жаре ему становилось холодно. Как бы с усилием начал он,
почти бессознательно, по какой-то внутренней необходимости, всматриваться
во все встречавшиеся предметы, как будто ища усиленно развлечения, но это
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Конан-Дойль Артур
Василенко Иван
Никитин Юрий